Та говорила точно с таким же акцентом и похожим выражением на лице.
Память тут же перенесла Чарли на много лет назад, в милую старую Джорджию. Он снова увидел себя лежащим в стогу сена с Минни Мейфилд, женой старого Мейфилда. Старику уже перевалило за восемьдесят, а Минни не было и двадцати. Ее выдали замуж только для того, чтобы не упустить имущества Мейфилда, – какая уж там любовь! А Чарли было тогда всего-навсего семнадцать, и молодая кровь его бурлила в жилах.
Кстати, в первый раз Минни отдалась ему именно после танцев, на которых он играл “Лесной квикстеп”. И тогда, прямо в сарае старого Мейфилда…
Нет-нет, это слишком опасные воспоминания. Особенно в такой напряженный момент.
– Конечно, – донесся до него голос Одри, – какому же джентльмену может понравиться такая девушка?
– Любому, – брякнул Чарли. Одри расхохоталась в ответ.
– Ну, уж вы скажете, мистер Уайлд! – Она отступила назад и добавила с явным сожалением: – Но, признаюсь честно, мне нелегко держать себя в узде. Особенно после “Лесного квикстепа”. В этой музыке есть что-то такое, что разжигает кровь.
Тут уж Чарли не выдержал и спросил:
– Так, что голова начинает кружиться, а ноги – дрожать?
– Точно. Именно так, – прошептала Одри и снова прижалась к груди Чарли.
Он застонал и медленно опустился под яблоню, на теплую землю.
Потом Чарли целых три дня старался держаться подальше от Одри и сходил при этом с ума. Чтобы не пропасть окончательно, он с головой ушел в работу. Починил ставни, подправил стойла в конюшне, привел в порядок простреленный шерифом буфет, вставил новое стекло – одним словом, трудился все дни напролет. Он и в город успел съездить, чтобы помочь Пичи Джилберту починить школьную крышу.
Но, несмотря на все уловки, Чарли все равно не мог избежать встреч с Одри, тем более что она появлялась перед ним всякий раз нежданно, без зова, и тогда он только опускал глаза и вздыхал. Он старался не смотреть на Одри, потому что иначе страсть могла бы перехлестнуть через край, и Чарли не удержался бы от того, чтобы не расцеловать свою красавицу, не утащить ее на сеновал и… И тогда случилось бы непоправимое. Тогда Чарли стал бы куда более страшным преступником, чем мог его представить себе даже Фермин Смолл в своем полицейском бреду.
Нет, если уж и суждено Чарли погубить свою душу, то пусть эта гибель ограничится кражей одних только рубинов. Украсть при этом еще и веру в людей у такой девушки, как Одри, – это, согласитесь, было бы уж слишком.
Рубины, проклятые рубины. Мысль о них не покидала Чарли.
Конечно, почти все его друзья обзавелись работой, но ведь это была временная работа. Кто знает, сколько это продлится? Да, они все вместе – первоклассный оркестр. Но кому нужен такой оркестр в каком-то занюханном Розуэлле?
Но самая большая беда даже не в этом. Ведь рано или поздно обнаружится, что именно они были причастны к тому ограблению в Арлетте. Либо тетушка Пэнси заявится в Розуэлл, либо кто-то из парней случайно проболтается – всякое может случиться.
Нет-нет. У них один выход – добыть эти камешки и поскорее убраться отсюда, подальше от Розуэлла.
Мысль о предстоящей краже изводила Чарли. До чего же не хотелось ему возвращаться на скользкую дорожку после тихого житья-бытья на ферме этих милых леди Хьюлетт, после возвращения – пусть и на короткое время – к самому любимому в жизни занятию – музыке! И что с того, что обе попытки ограбления окончились для них неудачей? Попытки-то были? Были. А значит, все они – преступники, и он, Чарли, самый главный из них.
Однако жизнь текла своим чередом, и наконец настала великая среда – в это утро на ферме Хьюлеттов собиралась Дамская литературная лига славного города Розуэлла. Оркестр был наготове задолго до начала их заседания. Все парни явились подтянутыми, выбритыми, в своих лучших костюмах – у кого что сохранилось за время их скитаний.
– Эх, нам бы сейчас нашу старую униформу, – мечтательно сказал Харлан Льюис, отряхивая пылинку с наглаженных брюк.
– Я свою потерял, когда мы попали в окружение. Тогда, в шестьдесят четвертом, – уныло заметил Пичи Джилберт.
– Со временем у нас с вами будут еще концертные костюмы, парни, – солгал Чарли для поддержания боевого духа.
Все, включая Харлана и Лестера, посмотрели на него с надеждой, безоговорочно веря каждому его слову, и от этого Чарли стало не по себе.
– Темно-синие, а, Чарли? С серебряными пуговицами, – мечтательно протянул Фрэнсис Уотли. Когда-то он прослужил в Америка-Сити пару лет в должности помощника шерифа и с тех пор сохранил приверженность к полицейской форме.
– Темно-синие? – поморщился Джордж Олден. – Ты что, Фрэнсис, хочешь походить на мордоворота с бляхой? Нет, лучше коричневые, с золотым шитьем.
– Коричневые? – подал голос Харлан. – Мрачновато, по-моему.
– Хорошо, – вступил в разговор Пичи. – Пусть не коричневые. Тогда с рыжиной. Как ржавчина.
– Ржавчина? – удивился Харлан. – Да ты что, Пичи, разве мы водопроводчики?
– А ты представь, – продолжал настаивать Пичи. – Такие, знаешь… с оранжевым отливом.
– Нет, парни, – снова взялся за свое Джордж Олден. – Все-таки темно-синий – это здорово.
– Ладно, ребята, – сказал Чарли. – Мы еще вернемся к этому, когда придет время.
“Только вряд ли оно когда-нибудь придет, – тоскливо подумал он. – Самое главное, чтобы им не надеть арестантскую униформу в черно-белую полосочку. И не застрять в этой униформе лет на десять в розуэлльской городской тюрьме”. Впрочем, случись что, Чарли решил все взять на себя. Его парни здесь ни при чем. Если судить, так только его одного. Но и одному ему вовсе не улыбалось до старости сидеть за решеткой.
Тут Лестер пожевал губами и вымолвил:
– Красный. – Все повернулись к нему, и он, смущаясь и глядя в землю, разразился целой речью: – Красный цвет для концертных костюмов. По-моему, здорово.
Музыканты переглянулись.
– Красный, – пробормотал Фрэнсис.
– Темно-красный? – уточнил Пичи. Лестер пожал плечами.
– Красный, но не яркий, а больше к фиолетовому, – предложил Джордж.
– Как вареная свекла, – пожевал губами Харлан. Джордж посмотрел на Чарли, оставляя ему, как всегда, последнее и решающее слово:
– Что скажешь насчет вареной свеклы, Чарли? С золотым шитьем!
Чарли увидел обращенные к нему глаза друзей и глубоко вздохнул:
– А что, ребята? Мне лично нравится, – сказал он. Было в этой минуте что-то особенное, неповторимое.
Наверное, в такие вот минуты и рождается то, что зовется у людей дружбой: вместе, всегда, на всю жизнь, – вот как называется то, что чувствовали они в эту минуту. Особенно остро переживал это ощущение сам Чарли – ведь, кроме всего прочего, он как никогда чувствовал сейчас свою ответственность – за всех своих парней и за каждого в отдельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Память тут же перенесла Чарли на много лет назад, в милую старую Джорджию. Он снова увидел себя лежащим в стогу сена с Минни Мейфилд, женой старого Мейфилда. Старику уже перевалило за восемьдесят, а Минни не было и двадцати. Ее выдали замуж только для того, чтобы не упустить имущества Мейфилда, – какая уж там любовь! А Чарли было тогда всего-навсего семнадцать, и молодая кровь его бурлила в жилах.
Кстати, в первый раз Минни отдалась ему именно после танцев, на которых он играл “Лесной квикстеп”. И тогда, прямо в сарае старого Мейфилда…
Нет-нет, это слишком опасные воспоминания. Особенно в такой напряженный момент.
– Конечно, – донесся до него голос Одри, – какому же джентльмену может понравиться такая девушка?
– Любому, – брякнул Чарли. Одри расхохоталась в ответ.
– Ну, уж вы скажете, мистер Уайлд! – Она отступила назад и добавила с явным сожалением: – Но, признаюсь честно, мне нелегко держать себя в узде. Особенно после “Лесного квикстепа”. В этой музыке есть что-то такое, что разжигает кровь.
Тут уж Чарли не выдержал и спросил:
– Так, что голова начинает кружиться, а ноги – дрожать?
– Точно. Именно так, – прошептала Одри и снова прижалась к груди Чарли.
Он застонал и медленно опустился под яблоню, на теплую землю.
Потом Чарли целых три дня старался держаться подальше от Одри и сходил при этом с ума. Чтобы не пропасть окончательно, он с головой ушел в работу. Починил ставни, подправил стойла в конюшне, привел в порядок простреленный шерифом буфет, вставил новое стекло – одним словом, трудился все дни напролет. Он и в город успел съездить, чтобы помочь Пичи Джилберту починить школьную крышу.
Но, несмотря на все уловки, Чарли все равно не мог избежать встреч с Одри, тем более что она появлялась перед ним всякий раз нежданно, без зова, и тогда он только опускал глаза и вздыхал. Он старался не смотреть на Одри, потому что иначе страсть могла бы перехлестнуть через край, и Чарли не удержался бы от того, чтобы не расцеловать свою красавицу, не утащить ее на сеновал и… И тогда случилось бы непоправимое. Тогда Чарли стал бы куда более страшным преступником, чем мог его представить себе даже Фермин Смолл в своем полицейском бреду.
Нет, если уж и суждено Чарли погубить свою душу, то пусть эта гибель ограничится кражей одних только рубинов. Украсть при этом еще и веру в людей у такой девушки, как Одри, – это, согласитесь, было бы уж слишком.
Рубины, проклятые рубины. Мысль о них не покидала Чарли.
Конечно, почти все его друзья обзавелись работой, но ведь это была временная работа. Кто знает, сколько это продлится? Да, они все вместе – первоклассный оркестр. Но кому нужен такой оркестр в каком-то занюханном Розуэлле?
Но самая большая беда даже не в этом. Ведь рано или поздно обнаружится, что именно они были причастны к тому ограблению в Арлетте. Либо тетушка Пэнси заявится в Розуэлл, либо кто-то из парней случайно проболтается – всякое может случиться.
Нет-нет. У них один выход – добыть эти камешки и поскорее убраться отсюда, подальше от Розуэлла.
Мысль о предстоящей краже изводила Чарли. До чего же не хотелось ему возвращаться на скользкую дорожку после тихого житья-бытья на ферме этих милых леди Хьюлетт, после возвращения – пусть и на короткое время – к самому любимому в жизни занятию – музыке! И что с того, что обе попытки ограбления окончились для них неудачей? Попытки-то были? Были. А значит, все они – преступники, и он, Чарли, самый главный из них.
Однако жизнь текла своим чередом, и наконец настала великая среда – в это утро на ферме Хьюлеттов собиралась Дамская литературная лига славного города Розуэлла. Оркестр был наготове задолго до начала их заседания. Все парни явились подтянутыми, выбритыми, в своих лучших костюмах – у кого что сохранилось за время их скитаний.
– Эх, нам бы сейчас нашу старую униформу, – мечтательно сказал Харлан Льюис, отряхивая пылинку с наглаженных брюк.
– Я свою потерял, когда мы попали в окружение. Тогда, в шестьдесят четвертом, – уныло заметил Пичи Джилберт.
– Со временем у нас с вами будут еще концертные костюмы, парни, – солгал Чарли для поддержания боевого духа.
Все, включая Харлана и Лестера, посмотрели на него с надеждой, безоговорочно веря каждому его слову, и от этого Чарли стало не по себе.
– Темно-синие, а, Чарли? С серебряными пуговицами, – мечтательно протянул Фрэнсис Уотли. Когда-то он прослужил в Америка-Сити пару лет в должности помощника шерифа и с тех пор сохранил приверженность к полицейской форме.
– Темно-синие? – поморщился Джордж Олден. – Ты что, Фрэнсис, хочешь походить на мордоворота с бляхой? Нет, лучше коричневые, с золотым шитьем.
– Коричневые? – подал голос Харлан. – Мрачновато, по-моему.
– Хорошо, – вступил в разговор Пичи. – Пусть не коричневые. Тогда с рыжиной. Как ржавчина.
– Ржавчина? – удивился Харлан. – Да ты что, Пичи, разве мы водопроводчики?
– А ты представь, – продолжал настаивать Пичи. – Такие, знаешь… с оранжевым отливом.
– Нет, парни, – снова взялся за свое Джордж Олден. – Все-таки темно-синий – это здорово.
– Ладно, ребята, – сказал Чарли. – Мы еще вернемся к этому, когда придет время.
“Только вряд ли оно когда-нибудь придет, – тоскливо подумал он. – Самое главное, чтобы им не надеть арестантскую униформу в черно-белую полосочку. И не застрять в этой униформе лет на десять в розуэлльской городской тюрьме”. Впрочем, случись что, Чарли решил все взять на себя. Его парни здесь ни при чем. Если судить, так только его одного. Но и одному ему вовсе не улыбалось до старости сидеть за решеткой.
Тут Лестер пожевал губами и вымолвил:
– Красный. – Все повернулись к нему, и он, смущаясь и глядя в землю, разразился целой речью: – Красный цвет для концертных костюмов. По-моему, здорово.
Музыканты переглянулись.
– Красный, – пробормотал Фрэнсис.
– Темно-красный? – уточнил Пичи. Лестер пожал плечами.
– Красный, но не яркий, а больше к фиолетовому, – предложил Джордж.
– Как вареная свекла, – пожевал губами Харлан. Джордж посмотрел на Чарли, оставляя ему, как всегда, последнее и решающее слово:
– Что скажешь насчет вареной свеклы, Чарли? С золотым шитьем!
Чарли увидел обращенные к нему глаза друзей и глубоко вздохнул:
– А что, ребята? Мне лично нравится, – сказал он. Было в этой минуте что-то особенное, неповторимое.
Наверное, в такие вот минуты и рождается то, что зовется у людей дружбой: вместе, всегда, на всю жизнь, – вот как называется то, что чувствовали они в эту минуту. Особенно остро переживал это ощущение сам Чарли – ведь, кроме всего прочего, он как никогда чувствовал сейчас свою ответственность – за всех своих парней и за каждого в отдельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91