Видно было, как люди в обледенелой одежде сходили на берег, и среди них один рослый хёвдинг в синем плаще, и другой в красном; тот, что был в красном, ростом не уступал первому. Харальд увидел это насколько позволяло расстояние и сказал:
— Похоже на корабль йомсборгских викингов или на судно свеев; а люди на нем заносчивые, потому что прибыли к конунгу данов, не подняв на мачте щит мира. Я знаю лишь троих, кто дерзнет на такое: Скеглар-Тости, Вагн Окессон и Стюрбьёрн. Но они вошли в гавань, не сняв с форштевня драконьей головы, хотя всякий знает, что духи страны не любят ее видеть; а я знаю лишь двоих, кому безразлично, что любят духи страны: это Вагн и Стюрбьёрн. Но видно по кораблю, что он не искал убежища от бури, а я знаю лишь одного, кого не остановит такая погода, какая была нынче ночью. Поэтому я полагаю, что это Стюрбьёрн, мой зять, которого я не видел четыре года, и подтверждает это его синий плащ, потому что он дал зарок носить синий плащ, покуда не отвоюет назад свою страну у короля Эрика. А кто тот другой, что на вид такой же рослый, точно не скажу, но сыновья Струтхаральда выше иных, все трое, и все они друзья Стюрбьёрна. Сигвальде Ярл это быть не может, потому что не любит он теперь пиров после того бесчестья, что навлек на себя, уйдя задним ходом их Хьерунгавага, а Хемминг, его брат, сидит в Англии. Третьего звать Торкелем Высоким, и это, должно быть, он.
Так сказал король Харальд, чья мудрость была велика; когда гости приблизились к королевской усадьбе и стало видно, что король оказался прав, он впервые после прибытия короля Свейна повеселел. Приветив Стюбьёрна и Торкеля, он велел тотчас истопить баню и приказал принести всем подогретого пива.
— После такой дороги это может оказаться кстати, — сказал он, — и даже великим воителям, как говаривали в старину:
Подогретого пива застылым лей,
подогретого пива усталым,
чтобы и телу стало теплей
и душе веселее стало.
Некоторые из Стюбьёрновых людей до того были изнурены путешествием, что стояли и дрожали, но когда их достигли кружки с горячим пивом, руки у них не дрогнули и не расплескали ни капли.
— А когда вы сходите в баню и отдохнете, мы сядем пировать, — сказал король Харальд. — И теперь мне этого хочется куда больше, чем когда мне было не на кого смотреть за столом, кроме собственного сына.
— Так Свейн Вилобородый тут? — сказал Стюбьёрн озираясь. — С ним я бы хотел потолковать.
— Он все надеется увидеть, как я умру от пива, — сказал конунг Харальд. — Но мне сдается, что если я и умру за праздничным столом, то разве что от его злобной мины. Ты скоро переговоришь с ним, но я хотел бы знать только, нет ли между вами крови?
— Крови нет, — сказал Стюбьёрн, — но она может быть. Он обещал помочь мне кораблями и людьми против моего родича в Упсале, но я ничего не получил.
— Теперь у меня так заведено, — сказал король Харальд, — что никакая вражда не должна проявиться до самого конца святой недели, и я хотел бы, чтобы ты хорошо понял это, даже если такая тишина и покажется тебе трудной. Ибо теперь я следую Христу, который мне немало помог, а Христос не терпит немирья в праздник, который приходится на день его рождения и в следующие за ним святые дни.
— Я человек безземельный, — сказал Стюбьёрн, — и не так богат, чтобы быть миролюбивым, и скорее я ворон, чем тот, кого он расклевывает. Но покуда я в гостях, то, сдается мне, я смогу сохранять мир наравне с остальными, во имя какого бы бога ни пировалось, потому что ты был мне хорошим тестем, и с тобой у меня никогда не было распри. Но ясно, что теперь мне придется сказать тебе, что твоя дочь Тюра умерла, и лучше бы я привез новости порадостнее.
— Это скорбная весть, — сказал король Харальд. — Отчего она умерла?
— Она не была довольна, что я взял себе наложницу из вендов, — сказал Стюбьёрн, — и пришла в такой гнев, что стала кашлять кровью; зачахла и умерла. Но в остальном она была хорошей женой.
— Я давно уже заметил, — сказал король Харальд, — что молодые умирают быстрее старых. Но путь это не омрачает чрезмерно твой дух теперь, когда мы празднуем Йоль, к тому же у меня еще осталось столько дочерей, что я не знаю, куда их девать. Они все спесивые и желают выйти только за высокородных людей с большою славой, и тебе нечего долго сидеть вдовцом, если какая-нибудь из них окажется по нраву. Ты должен их всех посмотреть. Сдается мне, праздничный мир у них может сделаться худым из-за такого дела.
— Не свадьба у меня на уме, но иное, — сказал Стюбьёрн, — только об этом мы после переговорим.
Из дверей и с хоров все глядели на Стюбьёрна, когда он направлялся в баню со своими людьми, ибо он был тут редким гостем и самым большим воителем севера со времен сыновей Лодброка. У него была русая борода, коротко остриженная, и светло-голубые глаза, и те, кто его прежде никогда не видел, изумленного перешептывались, какой он стройный и пригожий. И все знали, что сила его такова, что своим мечом, по имени Колыбельная Песня, он крошит щиты, словно лепешки, а воинов в доспехах рассекает пополам. Знающие люди говорили, что ему сопутствует старинная удача упсальских конунгов и оттого у него и сила и успех во всех рискованных делах. Но столь же хорошо известно было и проклятие, лежащее на этом роде, и несчастливая участь, что ему выпала, оттого он теперь безземельный хёвдинг, оттого случается порой, что на него нападает непонятная усталость и большая тоска. Тогда он затворяется один и лежит дни напролет, вздыхая и невнятно бормоча и не дозволяя никому приблизиться, кроме женщины, что чешет ему волосы, да старого музыканта, что наливает ему пиво и играет грустные напевы. Но как только тоска покинет его, он сразу спешит в море, в поход, и самых крепких из своих людей повергает он в трепет и изнеможение своей отчаянной храбростью и невеликой удачей в походе.
Оттого окружал его ужас, больший чем всех других хёвдингов, как если бы в нем было нечто от власти и опасности самих богов, а иные верили, будто он когда-нибудь, собрав силу, пойдет на Миклагард и сделается там базилевсом и обойдет весь круг земной со своим могучим флотом.
Но другие будто бы видели по его глазам, что умрет он молодым и несчастливым.
В большом зале короля Харальда все было готово для праздника, и мужчины уже рассаживались по скамьям. Женщин на таком большом пире не было ни одной, ибо весьма нелегко, решил Харальд, сохранить мир между мужчинами, когда они сами по себе, но куда тяжелее, когда рядом с ними, пьяными, окажутся женщины, перед которыми можно показать свою удаль. Когда все расселись, королевский стремянный громко провозгласил, что мир Христов и короля Харальда да царит в зале и ни единый клинок да не будет обнажен, кроме как для того, чтобы разрезать угощение;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Похоже на корабль йомсборгских викингов или на судно свеев; а люди на нем заносчивые, потому что прибыли к конунгу данов, не подняв на мачте щит мира. Я знаю лишь троих, кто дерзнет на такое: Скеглар-Тости, Вагн Окессон и Стюрбьёрн. Но они вошли в гавань, не сняв с форштевня драконьей головы, хотя всякий знает, что духи страны не любят ее видеть; а я знаю лишь двоих, кому безразлично, что любят духи страны: это Вагн и Стюрбьёрн. Но видно по кораблю, что он не искал убежища от бури, а я знаю лишь одного, кого не остановит такая погода, какая была нынче ночью. Поэтому я полагаю, что это Стюрбьёрн, мой зять, которого я не видел четыре года, и подтверждает это его синий плащ, потому что он дал зарок носить синий плащ, покуда не отвоюет назад свою страну у короля Эрика. А кто тот другой, что на вид такой же рослый, точно не скажу, но сыновья Струтхаральда выше иных, все трое, и все они друзья Стюрбьёрна. Сигвальде Ярл это быть не может, потому что не любит он теперь пиров после того бесчестья, что навлек на себя, уйдя задним ходом их Хьерунгавага, а Хемминг, его брат, сидит в Англии. Третьего звать Торкелем Высоким, и это, должно быть, он.
Так сказал король Харальд, чья мудрость была велика; когда гости приблизились к королевской усадьбе и стало видно, что король оказался прав, он впервые после прибытия короля Свейна повеселел. Приветив Стюбьёрна и Торкеля, он велел тотчас истопить баню и приказал принести всем подогретого пива.
— После такой дороги это может оказаться кстати, — сказал он, — и даже великим воителям, как говаривали в старину:
Подогретого пива застылым лей,
подогретого пива усталым,
чтобы и телу стало теплей
и душе веселее стало.
Некоторые из Стюбьёрновых людей до того были изнурены путешествием, что стояли и дрожали, но когда их достигли кружки с горячим пивом, руки у них не дрогнули и не расплескали ни капли.
— А когда вы сходите в баню и отдохнете, мы сядем пировать, — сказал король Харальд. — И теперь мне этого хочется куда больше, чем когда мне было не на кого смотреть за столом, кроме собственного сына.
— Так Свейн Вилобородый тут? — сказал Стюбьёрн озираясь. — С ним я бы хотел потолковать.
— Он все надеется увидеть, как я умру от пива, — сказал конунг Харальд. — Но мне сдается, что если я и умру за праздничным столом, то разве что от его злобной мины. Ты скоро переговоришь с ним, но я хотел бы знать только, нет ли между вами крови?
— Крови нет, — сказал Стюбьёрн, — но она может быть. Он обещал помочь мне кораблями и людьми против моего родича в Упсале, но я ничего не получил.
— Теперь у меня так заведено, — сказал король Харальд, — что никакая вражда не должна проявиться до самого конца святой недели, и я хотел бы, чтобы ты хорошо понял это, даже если такая тишина и покажется тебе трудной. Ибо теперь я следую Христу, который мне немало помог, а Христос не терпит немирья в праздник, который приходится на день его рождения и в следующие за ним святые дни.
— Я человек безземельный, — сказал Стюбьёрн, — и не так богат, чтобы быть миролюбивым, и скорее я ворон, чем тот, кого он расклевывает. Но покуда я в гостях, то, сдается мне, я смогу сохранять мир наравне с остальными, во имя какого бы бога ни пировалось, потому что ты был мне хорошим тестем, и с тобой у меня никогда не было распри. Но ясно, что теперь мне придется сказать тебе, что твоя дочь Тюра умерла, и лучше бы я привез новости порадостнее.
— Это скорбная весть, — сказал король Харальд. — Отчего она умерла?
— Она не была довольна, что я взял себе наложницу из вендов, — сказал Стюбьёрн, — и пришла в такой гнев, что стала кашлять кровью; зачахла и умерла. Но в остальном она была хорошей женой.
— Я давно уже заметил, — сказал король Харальд, — что молодые умирают быстрее старых. Но путь это не омрачает чрезмерно твой дух теперь, когда мы празднуем Йоль, к тому же у меня еще осталось столько дочерей, что я не знаю, куда их девать. Они все спесивые и желают выйти только за высокородных людей с большою славой, и тебе нечего долго сидеть вдовцом, если какая-нибудь из них окажется по нраву. Ты должен их всех посмотреть. Сдается мне, праздничный мир у них может сделаться худым из-за такого дела.
— Не свадьба у меня на уме, но иное, — сказал Стюбьёрн, — только об этом мы после переговорим.
Из дверей и с хоров все глядели на Стюбьёрна, когда он направлялся в баню со своими людьми, ибо он был тут редким гостем и самым большим воителем севера со времен сыновей Лодброка. У него была русая борода, коротко остриженная, и светло-голубые глаза, и те, кто его прежде никогда не видел, изумленного перешептывались, какой он стройный и пригожий. И все знали, что сила его такова, что своим мечом, по имени Колыбельная Песня, он крошит щиты, словно лепешки, а воинов в доспехах рассекает пополам. Знающие люди говорили, что ему сопутствует старинная удача упсальских конунгов и оттого у него и сила и успех во всех рискованных делах. Но столь же хорошо известно было и проклятие, лежащее на этом роде, и несчастливая участь, что ему выпала, оттого он теперь безземельный хёвдинг, оттого случается порой, что на него нападает непонятная усталость и большая тоска. Тогда он затворяется один и лежит дни напролет, вздыхая и невнятно бормоча и не дозволяя никому приблизиться, кроме женщины, что чешет ему волосы, да старого музыканта, что наливает ему пиво и играет грустные напевы. Но как только тоска покинет его, он сразу спешит в море, в поход, и самых крепких из своих людей повергает он в трепет и изнеможение своей отчаянной храбростью и невеликой удачей в походе.
Оттого окружал его ужас, больший чем всех других хёвдингов, как если бы в нем было нечто от власти и опасности самих богов, а иные верили, будто он когда-нибудь, собрав силу, пойдет на Миклагард и сделается там базилевсом и обойдет весь круг земной со своим могучим флотом.
Но другие будто бы видели по его глазам, что умрет он молодым и несчастливым.
В большом зале короля Харальда все было готово для праздника, и мужчины уже рассаживались по скамьям. Женщин на таком большом пире не было ни одной, ибо весьма нелегко, решил Харальд, сохранить мир между мужчинами, когда они сами по себе, но куда тяжелее, когда рядом с ними, пьяными, окажутся женщины, перед которыми можно показать свою удаль. Когда все расселись, королевский стремянный громко провозгласил, что мир Христов и короля Харальда да царит в зале и ни единый клинок да не будет обнажен, кроме как для того, чтобы разрезать угощение;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138