он сидел, откинувшись на спинку своего почетного сидения, глодая поросячью ножку, сплевывал на посыпанный соломой пол и с удовольствием наблюдал, как король Харальда, беседовавший со Стюрбьёрном о женщинах, ел и пил больше всех. Он услыхал разговоры о длинных волосах и вставил, что мудрый воин должен позаботиться и о собственной бороде; потому как когда бьешься в сильный ветер, борода может попасть в глаза именно тогда, когда ждешь броска или удара; и у него уже давно заведено — в боевом походе всегда заплетать бороду в две косы. Но теперь он желал бы услышать, какую пользу принесли Сигурду сыну Буи его волосы, ибо людям, побывавшим в Хьерунгаваге, обычно есть что рассказать.
Епископ Поппон не мог управиться со всем, что ему положили, и теперь сидел, икая от пива; но и он поспешил высказаться. Он сказал, что хотел бы поведать им всем историю конунгова сына Авессалома, попавшего в беду из-за своих длинных волос; это, сказал он, была бы хорошая и поучительная история, записанная в святой книге самого Господа. Но Свейн тотчас ответил, что пусть его рассказывает подобное женщинам и детям, если те станут слушать и между ним и епископом начались пререкания. Тогда Харальд сказал:
— Всем хватит времени для рассказов на таком пиру, как этот, длящийся шесть дней кряду; и мало найдется вещей лучше, нежели слушать хороший рассказ, когда наешься досыта и когда в кувшинах достаточно пива. Ибо так легче скоротать время между трапезами, и меньше свар за столом. И еще я хочу сказать, к чести нашего епископа, что он знает много хороших историй; я и сам слушал многие из них с удовольствием, как про святых и апостолов, так и о древних конунгах Востока. Он мне много рассказывал об одном из них, но имени Соломон, любимом Богом и похожим на меня, поскольку все знают, что у него тоже было много женщин. И сдается мне, что лучше бы епископу рассказать первому, пока он не устал от еды и пива, поскольку пить он умеет хуже нас, ибо не был к этому вовремя приучен. А после пусть и другие расскажут свое, те, что были в Хьерунгаваге, или со Стюрбьёрном ходили к вендам, или еще куда. А ведь тут сидят люди, бывшие в самой Испании и приплывшие оттуда со святым колоколом, от которого мне была большая польза; их мы тоже весьма хотим услышать, покуда длится этот пир.
Все нашли, что король Харальд сказал мудро, и стало так, как он предложил; и в этот вечер, после того как внесли факелы, епископ рассказал о царе Давиде и его сыне Авессаломе. Говорил он громко, так что все могли слышать, и с большим умом; и всем кроме короля Свейна его история понравилась. Когда епископ кончил, Харальд сказал, что эту историю стоило бы запомнить, как о Давиде, так и о его сыне, и Стюрбьёрн рассмеялся и, выпив со Свейном, сказал:
— Это, видно, был тебе совет, чтобы ты остриг волосы, как этот епископ.
Королю Харальду это понравилось, и он хлопнул себя по ляжкам и разразился таким хохотом, что скамья под ним заходила ходуном; а когда его люди и Стюрбьёрн увидели, что государь их смеется, то подхватили и они, и даже те, кто ничего не расслышал; так что весь зал гудел. Но людям конунга Свейна такое мало понравилось, сам же он побелел от злости и пробормотал что-то, закусив нижнюю губу, и вид имел опасный, словно был готов вскочить и начать буйство. Стюрбьёрн сидел откинувшись на спинку и глядел на него своими блеклыми глазами, не мигая, и улыбался; в зале тут сделалось большое смятение и с праздничным миром выходило неладное. Епископ простер вперед руки и что-то крикнул, но никто его не слышал, люди впились глазами друг в друга через стол, ища малейшего повода. Но тут оба шута Харальда, два низкорослых ирландца, прославленных своими ужимками, в пестром наряде и с перьями в волосах вспрыгнули на королевский стол и захлопали своими длинными руками по бокам, будто крыльями, вытянули шеи и закукарекали друг на друга, словно два петуха, так что все решили, что ни один петух так хорошо прокричать не сумеет; и тут все уже позабыли свой гнев и сидели, обессилев от смеха, глядя на их шутки. Тем и завершился первый день праздника.
На другой день, когда с едой было покончено и внесли факелы, Сигурд Буессон рассказал, что случилось в Хьерунгаваге и в чем оказалась польза от длинных волос. Все хорошо знали о том походе: как йомсбургские викинги и люди с Борнхольма и из Сконе поплыли на многих кораблях, под водительством сыновей Струтхаральда и Буи Толстого и Багна сына Оке, чтобы отвоевать Норвегию у Хакона Ярла, и что лишь немногие вернулись домой; и Сигурд мало говорил об этом, и вовсе ничего о том, как скрылся со своими кораблями Сигвальде, ибо это означало бы плохо сказать о Сигвальде, в то время когда среди слушающих сидел Торкель Высокий, потому что знал Торкеля как человека храброго и знал также, что он получил в бою большим камнем по голове, когда корабли встали борт о борт, и был без чувств, когда его брат ушел на веслах.
Сигурд был тогда на драккаре отца и помогал ему. Он рассказал о его смерти: о том, как Буи, когда в сильной битве на корабле сделалось очень тесно от норвежцев, получил удар мечом по лицу и лишился носа и большей части подбородка и как потом он поднял большой ларец с сокровищами и прыгнул с ним за борт; и как приемный сын Буи, Аслак Лысый, пошел будто берсерк, без шлема и щита, что в наши дни нечасто увидишь, и рубился обеими руками и не брало его железо, покуда один скальд из Исландии, бывший вместе с сыном Хакона, Эриком, не поднял с палубы наковальню и не разбил ему череп.
— А тем из нас, кто остался в живых на корабле отца, — сказал Сигурд, — уже было немного дела; нас было мало, и мы устали, и все наши драккары были очищены от людей, кроме корабля Вагна, который еще сражался. Мы все сгрудились на носу, так что не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой; под конец нас осталось девятеро, все раненые, и тут нас оттеснили щитами и взяли в плен. Нас вывели безоружных на берег; и вскоре пришли последние пленные с корабля Вагна, и сам Вагн среди них. Его волокли двое, на нем виднелись следы ударов меча и копья, а сам он был бледен и измучен и ничего не говорил. Нас усадили на бревно у самой воды, и ноги связали длинной веревкой, но руки оставили свободными; и так мы сидели и ждали, покуда Хакон Ярл решал, как с нами быть. Его приказ был убить нас немедля; и Эрик Ярл, его сын, пришел поглядеть, и с ними еще многие; ибо норвежцам любопытно было увидеть, как йомсборгские викинги держатся перед смертью. Нас было тридцать человек на бревне, девять с корабля Буи, восемь — Вагна, остальные с других драккаров; сам Вагн сидел крайним справа. О других же, кого я знал из тех, кто там сидел, я расскажу теперь же.
Тут он перечислил всех, чьи имена знал, в том порядке, как они сидели на бревне; и все в зале внимательно слушали, поскольку многие из перечисленных были известные люди, имевшие родичей среди слушателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Епископ Поппон не мог управиться со всем, что ему положили, и теперь сидел, икая от пива; но и он поспешил высказаться. Он сказал, что хотел бы поведать им всем историю конунгова сына Авессалома, попавшего в беду из-за своих длинных волос; это, сказал он, была бы хорошая и поучительная история, записанная в святой книге самого Господа. Но Свейн тотчас ответил, что пусть его рассказывает подобное женщинам и детям, если те станут слушать и между ним и епископом начались пререкания. Тогда Харальд сказал:
— Всем хватит времени для рассказов на таком пиру, как этот, длящийся шесть дней кряду; и мало найдется вещей лучше, нежели слушать хороший рассказ, когда наешься досыта и когда в кувшинах достаточно пива. Ибо так легче скоротать время между трапезами, и меньше свар за столом. И еще я хочу сказать, к чести нашего епископа, что он знает много хороших историй; я и сам слушал многие из них с удовольствием, как про святых и апостолов, так и о древних конунгах Востока. Он мне много рассказывал об одном из них, но имени Соломон, любимом Богом и похожим на меня, поскольку все знают, что у него тоже было много женщин. И сдается мне, что лучше бы епископу рассказать первому, пока он не устал от еды и пива, поскольку пить он умеет хуже нас, ибо не был к этому вовремя приучен. А после пусть и другие расскажут свое, те, что были в Хьерунгаваге, или со Стюрбьёрном ходили к вендам, или еще куда. А ведь тут сидят люди, бывшие в самой Испании и приплывшие оттуда со святым колоколом, от которого мне была большая польза; их мы тоже весьма хотим услышать, покуда длится этот пир.
Все нашли, что король Харальд сказал мудро, и стало так, как он предложил; и в этот вечер, после того как внесли факелы, епископ рассказал о царе Давиде и его сыне Авессаломе. Говорил он громко, так что все могли слышать, и с большим умом; и всем кроме короля Свейна его история понравилась. Когда епископ кончил, Харальд сказал, что эту историю стоило бы запомнить, как о Давиде, так и о его сыне, и Стюрбьёрн рассмеялся и, выпив со Свейном, сказал:
— Это, видно, был тебе совет, чтобы ты остриг волосы, как этот епископ.
Королю Харальду это понравилось, и он хлопнул себя по ляжкам и разразился таким хохотом, что скамья под ним заходила ходуном; а когда его люди и Стюрбьёрн увидели, что государь их смеется, то подхватили и они, и даже те, кто ничего не расслышал; так что весь зал гудел. Но людям конунга Свейна такое мало понравилось, сам же он побелел от злости и пробормотал что-то, закусив нижнюю губу, и вид имел опасный, словно был готов вскочить и начать буйство. Стюрбьёрн сидел откинувшись на спинку и глядел на него своими блеклыми глазами, не мигая, и улыбался; в зале тут сделалось большое смятение и с праздничным миром выходило неладное. Епископ простер вперед руки и что-то крикнул, но никто его не слышал, люди впились глазами друг в друга через стол, ища малейшего повода. Но тут оба шута Харальда, два низкорослых ирландца, прославленных своими ужимками, в пестром наряде и с перьями в волосах вспрыгнули на королевский стол и захлопали своими длинными руками по бокам, будто крыльями, вытянули шеи и закукарекали друг на друга, словно два петуха, так что все решили, что ни один петух так хорошо прокричать не сумеет; и тут все уже позабыли свой гнев и сидели, обессилев от смеха, глядя на их шутки. Тем и завершился первый день праздника.
На другой день, когда с едой было покончено и внесли факелы, Сигурд Буессон рассказал, что случилось в Хьерунгаваге и в чем оказалась польза от длинных волос. Все хорошо знали о том походе: как йомсбургские викинги и люди с Борнхольма и из Сконе поплыли на многих кораблях, под водительством сыновей Струтхаральда и Буи Толстого и Багна сына Оке, чтобы отвоевать Норвегию у Хакона Ярла, и что лишь немногие вернулись домой; и Сигурд мало говорил об этом, и вовсе ничего о том, как скрылся со своими кораблями Сигвальде, ибо это означало бы плохо сказать о Сигвальде, в то время когда среди слушающих сидел Торкель Высокий, потому что знал Торкеля как человека храброго и знал также, что он получил в бою большим камнем по голове, когда корабли встали борт о борт, и был без чувств, когда его брат ушел на веслах.
Сигурд был тогда на драккаре отца и помогал ему. Он рассказал о его смерти: о том, как Буи, когда в сильной битве на корабле сделалось очень тесно от норвежцев, получил удар мечом по лицу и лишился носа и большей части подбородка и как потом он поднял большой ларец с сокровищами и прыгнул с ним за борт; и как приемный сын Буи, Аслак Лысый, пошел будто берсерк, без шлема и щита, что в наши дни нечасто увидишь, и рубился обеими руками и не брало его железо, покуда один скальд из Исландии, бывший вместе с сыном Хакона, Эриком, не поднял с палубы наковальню и не разбил ему череп.
— А тем из нас, кто остался в живых на корабле отца, — сказал Сигурд, — уже было немного дела; нас было мало, и мы устали, и все наши драккары были очищены от людей, кроме корабля Вагна, который еще сражался. Мы все сгрудились на носу, так что не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой; под конец нас осталось девятеро, все раненые, и тут нас оттеснили щитами и взяли в плен. Нас вывели безоружных на берег; и вскоре пришли последние пленные с корабля Вагна, и сам Вагн среди них. Его волокли двое, на нем виднелись следы ударов меча и копья, а сам он был бледен и измучен и ничего не говорил. Нас усадили на бревно у самой воды, и ноги связали длинной веревкой, но руки оставили свободными; и так мы сидели и ждали, покуда Хакон Ярл решал, как с нами быть. Его приказ был убить нас немедля; и Эрик Ярл, его сын, пришел поглядеть, и с ними еще многие; ибо норвежцам любопытно было увидеть, как йомсборгские викинги держатся перед смертью. Нас было тридцать человек на бревне, девять с корабля Буи, восемь — Вагна, остальные с других драккаров; сам Вагн сидел крайним справа. О других же, кого я знал из тех, кто там сидел, я расскажу теперь же.
Тут он перечислил всех, чьи имена знал, в том порядке, как они сидели на бревне; и все в зале внимательно слушали, поскольку многие из перечисленных были известные люди, имевшие родичей среди слушателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138