— Ты пойми — тут дело серьезное, и мне надо знать все подробности!.. Ведь если замешался сам герцог…
— Я вот не понимаю, при чем тут герцог? — живо перебил Соболев, ухватившись сейчас же за возможность отклонить разговор в сторону.
— Мы это сейчас выясним. Ты говоришь, на веслах сидел немец?
— Ни слова не понимавший по-русски.
— То есть желавший говорить с тобой только по-немецки?
— Ну, да!
— Ну, это еще ничего не значит… он мог говорить и понимать на всех языках и все-таки отвечать только по-немецки. Он сильно картавил?
— Да.
— Ты у него на правой руке, на указательном пальце, не заметил железного кольца?
— Да, именно, он, когда греб, держал так руки, и я видел у него железное кольцо, черное. Я еще внимательно пригляделся, желая определить, что у него на пальце.
— Ну, так и есть, это был он!
— Кто?
— Да сам герцог.
— Этот картавый с кольцом?
— Нет, один из тех, которые вошли в дом; вероятно, тот, кто был поменьше ростом, потому что если на веслах сидел немец картавый и с железным кольцом на пальце, то, кроме герцога, никого в лодке не могло быть.
— Но зачем же герцогу ездить ночью в этот таинственный дом?
— А это — не нашего ума дело. Мы и то, кажется, с тобой слишком много знаем.
— Но, видишь ли, для меня это очень важно!
— Что для тебя важно?
— А вот зачем герцог ездит…
— Да тебе-то не все ли равно?
— Нет, мне не все равно! — ответил Соболев и опять замолчал.
Ужасная мысль пришла ему в голову. Ему вдруг как бы стало все понятно: и зачем тот дом был заколочен, и почему ржавый ключ защелкивал замок в калитке, и зачем приезды герцога в этот дом были обставлены такой таинственностью. Но неужели это могло быть на самом деле? Ведь если его светлость герцог Бирон приезжал ради красавицы, гулявшей в этом чудном саду, то, конечно, он должен был скрывать свои посещения и являться сюда только ночью, с особенными предосторожностями, а самый дом, где была скрыта красавица, обставить так, чтобы и в голову никому не пришло, что тут живут.
Но сама красавица… Неужели со своим младенчески-прекрасным и чистым лицом, со своей ангельскою красотою она могла принимать у себя отвратительного, чуть ли не в отцы ей годившегося герцога?
Но кто же она, откуда взялась и как и где мог герцог Бирон обольстить и присвоить себе это нездешнее по своей красоте, неземное существо?
Но иначе не могло быть.
Соболеву стало ясно все, и он в отчаянии поник головою.
— Что с тобой? — спросил Митька, испугавшийся не на шутку — такая бледность покрыла лицо его приятеля и такое выражение горя отразилось на нем.
— Нет, Митька, я не переживу этого! — вырвалось наконец у Соболева, и слезы потекли у него по щекам, и он заплакал жалостно, навзрыд, как плачут маленькие дети.
— Да что с тобой? — повторил Жемчугов. — Какая, право, муха укусила тебя?
— Нет, Митька, не муха, — продолжал всхлипывать Соболев, — а, представь себе, этот герцог, этот злодей… он… ах, сказать тебе не могу!.. Он ездит по ночам в этот дом для свиданий…
— Для свиданий? С кем?.. — удивленно спросил Митька.
— Ах, если бы ты знал, как она хороша, как прекрасна и молода!.. Понимаешь, кажется, когда смотришь на нее, то забываешь, что ты тут, на земле, а не где-нибудь в другом, лучшем мире… И вдруг к ней… ездит на свидания по ночам герцог Бирон!.. Нет, это пережить невозможно…
XIV. КОМУ ГОРЕ, КОМУ УДАЧА!
Митька иронически усмехнулся и спросил:
— Да ты почем знаешь об этом? Ты разве видел ее?
— Видел… — ответил Соболев.
— И влюбился?
— В нее нельзя не влюбиться!.. Стоит лишь увидать…
— Да не может быть!
— Клянусь тебе.
— Но где же ты мог ее видеть?
— Да ведь я из-за этого и опоздал на заставу.
— А-а! Ты из-за этого опоздал на заставу!
И мало-помалу Митька своими вопросами заставил Соболева рассказать подробно, как он случайно заглянул в щель частокола, как увидел сад и как, наконец, показалась в этом саду та, которой он не забудет уже всю жизнь и которую «отнял у него» герцог Бирон.
— Понимаешь, видал я девушек и женщин до сих пор, — рассказывал Иван Иванович, — но все они — ничто пред нею…
— Так, брат, все всегда думают, — усмехнулся Жемчугов.
— Нет, Митька, я — не «все»!.. Уверяю тебя: такой, как она, другой нет и не может быть на свете.
— И это все говорят… тоже…
— Ну, мне все равно… теперь я знаю, что все погибло для меня, а там пусть говорят, что хотят… Ты знаешь, я теперь рад, что попал в Тайную канцелярию и что мы сидим теперь в каземате.
— Ну, ты за себя говори, а меня оставь! Я хочу выбраться как можно скорее.
— А мне все равно… теперь для меня все кончено… не жить мне больше!..
— Отчего же не жить?
— Пусть делают со мной, что хотят!.. Пусть взводят, какие хотят, обвинения — я оправдываться не буду… Все кончено…
— Ну, погоди еще!… Может быть, тебе так только показалось, а на самом деле оно и не так вовсе… Ты мог ошибиться домом.
— О, нет!.. Сад принадлежит именно к забытому дому, куда входил герцог…
— Ну, что ж, и это ничего… все-таки тебе это не помешает познакомиться с твоей красавицей.
— Но это невозможно!
— Для истинной любви ничего невозможного нет.
— Ты думаешь?
— Истинная любовь творит чудеса.
— И ты думаешь, что мне удастся пробраться к ней?
— Отчего же нет?
— Но герцог!
— Что герцог?
— Ведь все-таки она принадлежит ему.
— Если это и так, то, как ни грустно, все-таки тут ничего нет такого ужасного!.. Ведь она не знает о твоей любви, ни даже о твоем существовании.
— А ты можешь себе представить, что она когда-нибудь узнает?
— Отчего же нет? Говорю тебе…
— Ну, тогда я хочу жить!..
— Вот то-то и оно!..
— Ты мне обещаешь помогать?
— Обещаю.
— Благодарю тебя! Ты знаешь, мы были до сих пор друзьями, но теперь ты мне такой друг, такой друг!.. Я просто тебе сказать не могу, какой ты мне друг… Но только вот что, Митька милый: дай ты мне одно обещание, одно обещание — крепкое свое слово, что ты не станешь рассказывать о моей любви — понимаешь? — никому, что это останется тайной между нами до гроба!..
— Постой! Почему же тайной?
— Так… чтобы никто не знал…
— Ни даже та, которую ты любишь?
— Тсс… и не говори об этом, и не смей!
Дверь в это время отворилась, и грубый голос крикнул:
— Дмитрий Жемчугов, к допросу!
Митьку вывели из каземата или — вернее — сделали только вид, что вывели, а на самом деле это была лишь комедия для него.
Его встретил в дежурной комнате Шешковский, который был дежурным сегодня в канцелярии на ночь и которому надоело сидеть одному. Поэтому он послал за Жемчуговым в каземат под предлогом допроса. Впрочем, тут играло также роль и нетерпение Шешковского узнать поскорее подробности дела.
— Ну, что, разузнал? — спросил он как только вошел Жемчугов.
— Все до ниточки, — ответил тот и передал все подробности, рассказанные Соболевым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Я вот не понимаю, при чем тут герцог? — живо перебил Соболев, ухватившись сейчас же за возможность отклонить разговор в сторону.
— Мы это сейчас выясним. Ты говоришь, на веслах сидел немец?
— Ни слова не понимавший по-русски.
— То есть желавший говорить с тобой только по-немецки?
— Ну, да!
— Ну, это еще ничего не значит… он мог говорить и понимать на всех языках и все-таки отвечать только по-немецки. Он сильно картавил?
— Да.
— Ты у него на правой руке, на указательном пальце, не заметил железного кольца?
— Да, именно, он, когда греб, держал так руки, и я видел у него железное кольцо, черное. Я еще внимательно пригляделся, желая определить, что у него на пальце.
— Ну, так и есть, это был он!
— Кто?
— Да сам герцог.
— Этот картавый с кольцом?
— Нет, один из тех, которые вошли в дом; вероятно, тот, кто был поменьше ростом, потому что если на веслах сидел немец картавый и с железным кольцом на пальце, то, кроме герцога, никого в лодке не могло быть.
— Но зачем же герцогу ездить ночью в этот таинственный дом?
— А это — не нашего ума дело. Мы и то, кажется, с тобой слишком много знаем.
— Но, видишь ли, для меня это очень важно!
— Что для тебя важно?
— А вот зачем герцог ездит…
— Да тебе-то не все ли равно?
— Нет, мне не все равно! — ответил Соболев и опять замолчал.
Ужасная мысль пришла ему в голову. Ему вдруг как бы стало все понятно: и зачем тот дом был заколочен, и почему ржавый ключ защелкивал замок в калитке, и зачем приезды герцога в этот дом были обставлены такой таинственностью. Но неужели это могло быть на самом деле? Ведь если его светлость герцог Бирон приезжал ради красавицы, гулявшей в этом чудном саду, то, конечно, он должен был скрывать свои посещения и являться сюда только ночью, с особенными предосторожностями, а самый дом, где была скрыта красавица, обставить так, чтобы и в голову никому не пришло, что тут живут.
Но сама красавица… Неужели со своим младенчески-прекрасным и чистым лицом, со своей ангельскою красотою она могла принимать у себя отвратительного, чуть ли не в отцы ей годившегося герцога?
Но кто же она, откуда взялась и как и где мог герцог Бирон обольстить и присвоить себе это нездешнее по своей красоте, неземное существо?
Но иначе не могло быть.
Соболеву стало ясно все, и он в отчаянии поник головою.
— Что с тобой? — спросил Митька, испугавшийся не на шутку — такая бледность покрыла лицо его приятеля и такое выражение горя отразилось на нем.
— Нет, Митька, я не переживу этого! — вырвалось наконец у Соболева, и слезы потекли у него по щекам, и он заплакал жалостно, навзрыд, как плачут маленькие дети.
— Да что с тобой? — повторил Жемчугов. — Какая, право, муха укусила тебя?
— Нет, Митька, не муха, — продолжал всхлипывать Соболев, — а, представь себе, этот герцог, этот злодей… он… ах, сказать тебе не могу!.. Он ездит по ночам в этот дом для свиданий…
— Для свиданий? С кем?.. — удивленно спросил Митька.
— Ах, если бы ты знал, как она хороша, как прекрасна и молода!.. Понимаешь, кажется, когда смотришь на нее, то забываешь, что ты тут, на земле, а не где-нибудь в другом, лучшем мире… И вдруг к ней… ездит на свидания по ночам герцог Бирон!.. Нет, это пережить невозможно…
XIV. КОМУ ГОРЕ, КОМУ УДАЧА!
Митька иронически усмехнулся и спросил:
— Да ты почем знаешь об этом? Ты разве видел ее?
— Видел… — ответил Соболев.
— И влюбился?
— В нее нельзя не влюбиться!.. Стоит лишь увидать…
— Да не может быть!
— Клянусь тебе.
— Но где же ты мог ее видеть?
— Да ведь я из-за этого и опоздал на заставу.
— А-а! Ты из-за этого опоздал на заставу!
И мало-помалу Митька своими вопросами заставил Соболева рассказать подробно, как он случайно заглянул в щель частокола, как увидел сад и как, наконец, показалась в этом саду та, которой он не забудет уже всю жизнь и которую «отнял у него» герцог Бирон.
— Понимаешь, видал я девушек и женщин до сих пор, — рассказывал Иван Иванович, — но все они — ничто пред нею…
— Так, брат, все всегда думают, — усмехнулся Жемчугов.
— Нет, Митька, я — не «все»!.. Уверяю тебя: такой, как она, другой нет и не может быть на свете.
— И это все говорят… тоже…
— Ну, мне все равно… теперь я знаю, что все погибло для меня, а там пусть говорят, что хотят… Ты знаешь, я теперь рад, что попал в Тайную канцелярию и что мы сидим теперь в каземате.
— Ну, ты за себя говори, а меня оставь! Я хочу выбраться как можно скорее.
— А мне все равно… теперь для меня все кончено… не жить мне больше!..
— Отчего же не жить?
— Пусть делают со мной, что хотят!.. Пусть взводят, какие хотят, обвинения — я оправдываться не буду… Все кончено…
— Ну, погоди еще!… Может быть, тебе так только показалось, а на самом деле оно и не так вовсе… Ты мог ошибиться домом.
— О, нет!.. Сад принадлежит именно к забытому дому, куда входил герцог…
— Ну, что ж, и это ничего… все-таки тебе это не помешает познакомиться с твоей красавицей.
— Но это невозможно!
— Для истинной любви ничего невозможного нет.
— Ты думаешь?
— Истинная любовь творит чудеса.
— И ты думаешь, что мне удастся пробраться к ней?
— Отчего же нет?
— Но герцог!
— Что герцог?
— Ведь все-таки она принадлежит ему.
— Если это и так, то, как ни грустно, все-таки тут ничего нет такого ужасного!.. Ведь она не знает о твоей любви, ни даже о твоем существовании.
— А ты можешь себе представить, что она когда-нибудь узнает?
— Отчего же нет? Говорю тебе…
— Ну, тогда я хочу жить!..
— Вот то-то и оно!..
— Ты мне обещаешь помогать?
— Обещаю.
— Благодарю тебя! Ты знаешь, мы были до сих пор друзьями, но теперь ты мне такой друг, такой друг!.. Я просто тебе сказать не могу, какой ты мне друг… Но только вот что, Митька милый: дай ты мне одно обещание, одно обещание — крепкое свое слово, что ты не станешь рассказывать о моей любви — понимаешь? — никому, что это останется тайной между нами до гроба!..
— Постой! Почему же тайной?
— Так… чтобы никто не знал…
— Ни даже та, которую ты любишь?
— Тсс… и не говори об этом, и не смей!
Дверь в это время отворилась, и грубый голос крикнул:
— Дмитрий Жемчугов, к допросу!
Митьку вывели из каземата или — вернее — сделали только вид, что вывели, а на самом деле это была лишь комедия для него.
Его встретил в дежурной комнате Шешковский, который был дежурным сегодня в канцелярии на ночь и которому надоело сидеть одному. Поэтому он послал за Жемчуговым в каземат под предлогом допроса. Впрочем, тут играло также роль и нетерпение Шешковского узнать поскорее подробности дела.
— Ну, что, разузнал? — спросил он как только вошел Жемчугов.
— Все до ниточки, — ответил тот и передал все подробности, рассказанные Соболевым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66