Мать права – так только испортишь человека.
Все осталось по-старому. Сурумиене еще туже натянула вожжи. Еще безжалостней стала она тиранить невестку, смотрела на нее, как на низшее существо, хотя Кристина уже четыре месяца была членом семьи. Старый Сурум не имел своего мнения. Он давно подпал под влияние властолюбивой жены, во всяком случае он ни разу еще не сказал невестке ласкового слова, – Кристина не могла представить его улыбающимся.
Утром Антон с отцом в глубоком молчании садились за стол и, задумчиво посапывая, ни разу не взглянув друг на друга, завтракали. Когда мужчины, подкрепившись, выходили из избы, их место занимали женщины и доедали остатки.
Антон запряг лошадь и повез на маслобойный завод молоко, старый Сурум чинил возле сарая грабли. Апрельское солнце отражалось в мутной стоячей воде на лугах. Посвистывали скворцы, жаворонки рассыпали свои трели над полями, а в хлевах волновалась и мычала стосковавшаяся по зеленому пастбищу скотина. Весь корм был съеден, оставалось не больше воза черного, сопревшего сена, а молодая трава не спешила всходить.
– Выпусти скотину и постой около нее, – сказала Сурумиене Кристине. – Хоть что-нибудь пощиплет.
Закутав Бруно в ватное одеяло, старуха уселась с ним на солнышке и равнодушно смотрела на черные, залитые талой водой поля. Только на полях Тауриня были видны пахари – там, на высоком месте, земля уже достаточно просохла.
Кристина выпустила скотину и, присев на большой валун, наблюдала, как коровы шарили мордами по голой земле. У них даже ребра торчали под длинной свалявшейся шерстью. Изголодавшиеся животные с жадной торопливостью спешили от одной кочки к другой, но им никак не удавалось захватить губами поникшую прошлогоднюю траву и утолить голод.
«Бедная скотина, – думала Кристина. – За что тебе такое наказание, почему тебе выпала доля жить в этой усадьбе, где тебя никто не любит?»
Го же самое она могла спросить и у себя. Ее молодость, свежие силы высасывал – каплю за каплей – чужой, враждебный ей мир. Не было никакой надежды, что эта вечная ночь когда-нибудь сменится светлым утром.
У дома на скамейке сидит старая женщина. Она качает и уговаривает раскапризничавшегося ребенка, не зная, какими еще нежными именами назвать его. Ведь он станет хозяином в Мелдерах. Правда, не скоро. Но уже сегодня он идол в этой мрачной усадьбе: его балуют, боготворят, за ним днем и ночью следят несколько человек – уже смотрят, как на будущего хозяина.
«Как-то будет расти мой ребенок?» – думает молодая женщина, прислушиваясь, как бьется под сердцем новая жизнь; будущая мать переживает одновременно глубокое счастье и еще более глубокую боль.
3
Поздней осенью 1922 года, в ненастную, ветреную ночь, когда северо-западный ветер нес над полями и лесами Видземе дождь со снегом, у Кристины Пацеплис родилась девочка, которую назвали Анной. Как только молодая мать поднялась с постели, Антон запряг лошадь в сани и повез жену с ребенком к старому Рейнхарту. Крестным и крестной были записаны зажиточный крестьянин – молодой Кикрейзис – с женой. Кикрейзис был другом юности и верным собутыльником Антона. Вот и теперь, окрестив ребенка, они не в силах были проехать мимо корчмы. Пока они там подкреплялись, жены сидели в санях и ждали на морозе, когда их благоверным заблагорассудится продолжать путь. Кикрейзиене была лет на восемь старше Кристины, дома у нее бегало двое ребят – старшему, Марцису, было шесть лет, а Густу недавно исполнилось три года.
Померзнув с полчаса в санях, Кикрейзиене рассердилась и направилась было в корчму, чтобы пробрать своего мужа – она была строга с ним, – но в это время оба друга, нежно обнявшись, показались на пороге. У Антона в руках была бутылка вина, Кикрейзис нес кулек с конфетами.
– Милая женушка, мы сейчас затеяли обручение наших детей! – громко закричал Кикрейзис. – Распили магарыч, а теперь вам тоже придется с нами выпить. Антон, дай сюда бутылку!
– Что за обручение? – нелюбезно отозвалась Кикрейзиене. – Что ты плетешь, точно белены объелся…
– Да, свашенька, это уже решено раз и навсегда… – заговорил и Антон. – У вас сын, у меня с Кристиной дочь. Лет через двадцать справим свадьбу.
– Вот ветрогоны… – Кикрейзиене сердито сплюнула. – Кто его знает, что еще будет через двадцать лег.
– Тут ничего не поделаешь, милая женушка, – бормотал Кикрейзис – Уговор дороже денег. Нашему Марцису придется жениться на Аннушке, гак мы порешили. На, отпей глоточек, и ударим по рукам с будущей родней.
Антон сунул в руку Кикрейзиене бутылку с вином и не отстал до тех пор, пока она не хлебнула как следует прямо из горлышка.
– Закуси… – бормотал заплетающимся языком Кикрейзис и услужливо поднес к самому лицу жены кулек с конфетами. – Бери побольше, чтобы хватило до дому сосать.
Кикрейзиене схватила целую пригоршню, потом кивнула на другие сани:
– Угости и Кристину! Дочка-то ее. Как знать, захочет ли она выдать ее за какого-то Марциса Кикрейзиса.
Антон уловил в ее голосе что-то вроде насмешки, но не подал виду.
– Что верно, то верно. Кристине тоже надо выпить с нами. И тогда пусть дочка растет на здоровье.
– Мне нельзя, – пыталась отговориться Кристина, когда Антон и Кикрейзис стали приставать к ней с вином. – Я ведь кормлю, мне нельзя пить.
– Это не волка – легкое клубничное вино, – объяснил Антон. – Этот сироп и больные могут пить.
Когда Кикрейзис стал величать ее сватьей и рассыпаться в пьяных любезностях, Кристина сдалась и поднесла бутылку к губам. Глотнув, она поперхнулась и закашлялась, а стоявшие рядом мужчины громко смеялись над ее смущением. После этого все уселись в сани и разъехались по домам, так как в Сурумах никаких крестин справлять не собирались – мать Антона не хотела.
Лошадь лениво трусила по дороге, и Антон все время подстегивал ее кнутом. Когда впереди, справа от дороги, показались яркие огни усадьбы Урги, Антон одной рукой обнял Кристину, лукаво посмотрел ей в глаза и заговорил:
– Ты счастливая мать, Кристина: дочь еще не ходит, а уже почти выдана замуж. Начинай думать о приданом…
Он громко, от души засмеялся и разбудил ребенка. От его смеха и ласкового прикосновения Кристине стало тепло и радостно. Давно она не чувствовала себя так хорошо, и вдруг ей показалось, что вместе с рождением Анныни в мире как будто посветлело и все люди подобрели. Может быть, самые тяжелые дни уже миновали и теперь наступит более счастливое время?
– Дай тебе бог беззаботное детство, – шептала Кристина, наклоняясь над ребенком, и ее вдруг охватило такое волнение, что слезы навернулись на глаза. – Самой мне ничего не надо. Только бы тебе, доченька, хватило тепла.
– Почему же не хватит?! – спросил Антон, – Об этом ведь мы позаботимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Все осталось по-старому. Сурумиене еще туже натянула вожжи. Еще безжалостней стала она тиранить невестку, смотрела на нее, как на низшее существо, хотя Кристина уже четыре месяца была членом семьи. Старый Сурум не имел своего мнения. Он давно подпал под влияние властолюбивой жены, во всяком случае он ни разу еще не сказал невестке ласкового слова, – Кристина не могла представить его улыбающимся.
Утром Антон с отцом в глубоком молчании садились за стол и, задумчиво посапывая, ни разу не взглянув друг на друга, завтракали. Когда мужчины, подкрепившись, выходили из избы, их место занимали женщины и доедали остатки.
Антон запряг лошадь и повез на маслобойный завод молоко, старый Сурум чинил возле сарая грабли. Апрельское солнце отражалось в мутной стоячей воде на лугах. Посвистывали скворцы, жаворонки рассыпали свои трели над полями, а в хлевах волновалась и мычала стосковавшаяся по зеленому пастбищу скотина. Весь корм был съеден, оставалось не больше воза черного, сопревшего сена, а молодая трава не спешила всходить.
– Выпусти скотину и постой около нее, – сказала Сурумиене Кристине. – Хоть что-нибудь пощиплет.
Закутав Бруно в ватное одеяло, старуха уселась с ним на солнышке и равнодушно смотрела на черные, залитые талой водой поля. Только на полях Тауриня были видны пахари – там, на высоком месте, земля уже достаточно просохла.
Кристина выпустила скотину и, присев на большой валун, наблюдала, как коровы шарили мордами по голой земле. У них даже ребра торчали под длинной свалявшейся шерстью. Изголодавшиеся животные с жадной торопливостью спешили от одной кочки к другой, но им никак не удавалось захватить губами поникшую прошлогоднюю траву и утолить голод.
«Бедная скотина, – думала Кристина. – За что тебе такое наказание, почему тебе выпала доля жить в этой усадьбе, где тебя никто не любит?»
Го же самое она могла спросить и у себя. Ее молодость, свежие силы высасывал – каплю за каплей – чужой, враждебный ей мир. Не было никакой надежды, что эта вечная ночь когда-нибудь сменится светлым утром.
У дома на скамейке сидит старая женщина. Она качает и уговаривает раскапризничавшегося ребенка, не зная, какими еще нежными именами назвать его. Ведь он станет хозяином в Мелдерах. Правда, не скоро. Но уже сегодня он идол в этой мрачной усадьбе: его балуют, боготворят, за ним днем и ночью следят несколько человек – уже смотрят, как на будущего хозяина.
«Как-то будет расти мой ребенок?» – думает молодая женщина, прислушиваясь, как бьется под сердцем новая жизнь; будущая мать переживает одновременно глубокое счастье и еще более глубокую боль.
3
Поздней осенью 1922 года, в ненастную, ветреную ночь, когда северо-западный ветер нес над полями и лесами Видземе дождь со снегом, у Кристины Пацеплис родилась девочка, которую назвали Анной. Как только молодая мать поднялась с постели, Антон запряг лошадь в сани и повез жену с ребенком к старому Рейнхарту. Крестным и крестной были записаны зажиточный крестьянин – молодой Кикрейзис – с женой. Кикрейзис был другом юности и верным собутыльником Антона. Вот и теперь, окрестив ребенка, они не в силах были проехать мимо корчмы. Пока они там подкреплялись, жены сидели в санях и ждали на морозе, когда их благоверным заблагорассудится продолжать путь. Кикрейзиене была лет на восемь старше Кристины, дома у нее бегало двое ребят – старшему, Марцису, было шесть лет, а Густу недавно исполнилось три года.
Померзнув с полчаса в санях, Кикрейзиене рассердилась и направилась было в корчму, чтобы пробрать своего мужа – она была строга с ним, – но в это время оба друга, нежно обнявшись, показались на пороге. У Антона в руках была бутылка вина, Кикрейзис нес кулек с конфетами.
– Милая женушка, мы сейчас затеяли обручение наших детей! – громко закричал Кикрейзис. – Распили магарыч, а теперь вам тоже придется с нами выпить. Антон, дай сюда бутылку!
– Что за обручение? – нелюбезно отозвалась Кикрейзиене. – Что ты плетешь, точно белены объелся…
– Да, свашенька, это уже решено раз и навсегда… – заговорил и Антон. – У вас сын, у меня с Кристиной дочь. Лет через двадцать справим свадьбу.
– Вот ветрогоны… – Кикрейзиене сердито сплюнула. – Кто его знает, что еще будет через двадцать лег.
– Тут ничего не поделаешь, милая женушка, – бормотал Кикрейзис – Уговор дороже денег. Нашему Марцису придется жениться на Аннушке, гак мы порешили. На, отпей глоточек, и ударим по рукам с будущей родней.
Антон сунул в руку Кикрейзиене бутылку с вином и не отстал до тех пор, пока она не хлебнула как следует прямо из горлышка.
– Закуси… – бормотал заплетающимся языком Кикрейзис и услужливо поднес к самому лицу жены кулек с конфетами. – Бери побольше, чтобы хватило до дому сосать.
Кикрейзиене схватила целую пригоршню, потом кивнула на другие сани:
– Угости и Кристину! Дочка-то ее. Как знать, захочет ли она выдать ее за какого-то Марциса Кикрейзиса.
Антон уловил в ее голосе что-то вроде насмешки, но не подал виду.
– Что верно, то верно. Кристине тоже надо выпить с нами. И тогда пусть дочка растет на здоровье.
– Мне нельзя, – пыталась отговориться Кристина, когда Антон и Кикрейзис стали приставать к ней с вином. – Я ведь кормлю, мне нельзя пить.
– Это не волка – легкое клубничное вино, – объяснил Антон. – Этот сироп и больные могут пить.
Когда Кикрейзис стал величать ее сватьей и рассыпаться в пьяных любезностях, Кристина сдалась и поднесла бутылку к губам. Глотнув, она поперхнулась и закашлялась, а стоявшие рядом мужчины громко смеялись над ее смущением. После этого все уселись в сани и разъехались по домам, так как в Сурумах никаких крестин справлять не собирались – мать Антона не хотела.
Лошадь лениво трусила по дороге, и Антон все время подстегивал ее кнутом. Когда впереди, справа от дороги, показались яркие огни усадьбы Урги, Антон одной рукой обнял Кристину, лукаво посмотрел ей в глаза и заговорил:
– Ты счастливая мать, Кристина: дочь еще не ходит, а уже почти выдана замуж. Начинай думать о приданом…
Он громко, от души засмеялся и разбудил ребенка. От его смеха и ласкового прикосновения Кристине стало тепло и радостно. Давно она не чувствовала себя так хорошо, и вдруг ей показалось, что вместе с рождением Анныни в мире как будто посветлело и все люди подобрели. Может быть, самые тяжелые дни уже миновали и теперь наступит более счастливое время?
– Дай тебе бог беззаботное детство, – шептала Кристина, наклоняясь над ребенком, и ее вдруг охватило такое волнение, что слезы навернулись на глаза. – Самой мне ничего не надо. Только бы тебе, доченька, хватило тепла.
– Почему же не хватит?! – спросил Антон, – Об этом ведь мы позаботимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179