быть такими, как Павка! Хоть немного походить на него и совершить подвиг во имя счастья угнетенных людей.
Переплетенная в пеструю обложку какого-то занимательного переводного романа, эта книга обошла всю тюрьму. Ее прочли в одиночках и коллективно в общих камерах. Как светлый гимн, проникла она в сердца борцов и наполнила их новой силой, новой верой и новой жаждой борьбы. Политзаключенные решили отправить Николаю Островскому коллективное письмо.
В одной из общих камер написали первоначальный текст, письма на папиросной бумаге, бисерным шрифтом; спрятанное в соломинке из матраца, оно пропутешествовало из камеры в камеру. Его обсуждали и дополняли новыми строчками, новыми, глубоко прочувствованными словами. Наконец, оно пришло в камеру, где находились Артур Лидум и Инга Регут.
По поручению товарищей Артур приписал к письму несколько строк, и неделю спустя один из товарищей по камере, отбывший срок заключения, вынес письмо из тюрьмы. Но пока оно совершало сложный путь, несгибаемый борец окончил свой жизненный подвиг, так и не прочитав братского привета и слов товарищеской благодарности от заключенных латвийских революционеров.
«Ваша книга, дорогой товарищ, заставила нас забыть, что мы находимся в тюрьме, – она разрушила стены, наполнила нас чудесной силой и ясностью… – говорилось в письме. – И в то же время нам захотелось скорее вырваться отсюда, чтоб понести эту силу и ясность тем тысячам, которые задыхаются под железной пятой фашизма. Долго с добрым чувством мы будем вспоминать часы, когда мы собирались и читали вашу книгу.
Павка Корчагин – как дорог и мил он нам! Он стал своим, родным, нашим лучшим товарищем, мы страстно желаем походить на него.
Мы не боимся трудностей борьбы за пролетарскую революцию в условиях фашизма. Нас не остановят никакие смертельные угрозы, не устрашат пытки охранки, годы каторги, невыносимые условия работы и жизни в 'тюрьме. Мы сравнительно легко переносим долгие годы вынужденного отрыва от активной борьбы только потому, что эти годы учат нас еще сильнее ненавидеть врага и вооружают идеологическим оружием нашей классовой борьбы.
Подобно великому человеку прошлого, который, переборов свою глухоту, создал чудесную Девятую симфонию, Павка Корчагин своим несчастьем создал счастье другим. Слепой писатель озарил ярким светом путь борьбы и подвига. И Павка не одинок, он не избранник, а представитель молодого поколения человечества – об этом свидетельствует то, что в Советском Союзе рабочий становится Человеком с большой буквы…»
Так думали и чувствовали Артур Лидум и его товарищи. Так же думал и чувствовал в одной из камер той же тюрьмы Ян Лидум и многие другие, которых пытались сломить те, кому пока еще принадлежала власть в Латвии. Но никому не дано побороть жажду свободы и справедливости. Нет такой силы. Только глупец и одержимый могут питать такие надежды.
5
Во второй половине 1937 года Айвар ушел на действительную военную службу. Он должен был призываться годом раньше, но Тауринь хотел, чтобы приемный сын закрепил на практике в Ургах свои знания, приобретенные в Приедоле. Тауриню не стоило больших трудов отодвинуть срок призыва, а также обеспечить Айвару самые лучшие условия при прохождении военной службы. Чтобы приемного сына не услали в какой-нибудь отдаленный гарнизон, Тауринь навестил в Риге кое-кого из начальников военного ведомства, а влиятельное лицо из «Крестьянского союза» позвонило уездному воинскому начальнику. Этого было вполне достаточно, чтобы Айвара зачислили в один из пехотных полков, расквартированных в Риге.
В роте, куда был зачислен Айвар, он пробыл всего несколько недель. Потом его откомандировали учиться в инструкторскую роту. Через полгода он закончил обучение, и его произвели в капралы. Тауринь прислал денег, и один из лучших рижских портных сшил Айвару парадный мундир. Вскоре его послали на курсы заместителей офицеров, и он их кончил с отличием. В свою основную роту Айвар вернулся почти через год в чине сержанта – заместителя офицера.
В хромовых сапогах, в хорошо сшитом диагоналевом мундире молодцеватый сержант почти не отличался от младших офицеров полка – лейтенантов и старших лейтенантов, которые охотно приняли его в свое общество. Прослужив один месяц сержантом, Айвар наконец принял третий взвод роты и командовал им до окончания срока его обязательной службы. Ему были присвоены почти все права младшего офицера, только жить он должен был в казарме вместе со своими солдатами.
Пехотный полк, в котором служил Айвар, считался одним из самых «крепких», его офицерский и инструкторский состав был укомплектован сыновьями состоятельных отцов: кулаков, домовладельцев, торговцев и зажиточных горожан. В событиях 15 мая этот полк сыграл значительную роль, и сейчас его рассматривали как надежную опору фашистского режима. Командный и инструкторский состав представлял хорошо спаянное ультранационалистическое ядро, и делалось все, чтобы ультранационалистические настроения впитала вся солдатская масса. Почти каждую неделю во всех ротах офицеры-пропагандисты из штаба армии читали лекции о внутреннем и международном положении, в которых главное внимание было сосредоточено на двух великих державах – Великобритании и Советском Союзе. Великобританию изображали как мощное в экономическом и военном отношении государство, кровно заинтересованное в так называемом Балтийском пространстве. О Советском Союзе рассказывали фантастические нелепости, стараясь внушить слушателям ложное представление о жизни советского народа, о Красной Армии, которая якобы беспомощна в современной войне. Солдатам пытались привить убеждение, что Латвия – одно из самых счастливых государств в мире, с сильным, справедливым государственным устройством и самым высоким жизненным уровнем, что латвийская армия представляет огромную силу и ей никого не следует бояться. И все больше входили в раж кулацкие сынки, все выше и выше задирали они носы, – пестрый петух националистической спеси и шовинизма кричал свое «кукареку» от пограничной реки Зилупе до Лиепаи.
Айвар заходил иногда в гарнизонный офицерский клуб, где имел честь сидеть за одним столом с лейтенантами, старшими лейтенантами и капитанами, которые относились к нему, как к своему.
– Если мы будем держаться вместе, нас никто не одолеет, – рассуждали они. – У коммунистических агитаторов нет никаких перспектив перетянуть на свою сторону массы рабочих и батраков. Латыш – прирожденный индивидуалист, и никакими коммунами его не прельстишь. Он любит патриархальные нравы: хозяин и работодатель для латышского рабочего все равно что отец, глава большой семьи, которого надо любить и уважать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Переплетенная в пеструю обложку какого-то занимательного переводного романа, эта книга обошла всю тюрьму. Ее прочли в одиночках и коллективно в общих камерах. Как светлый гимн, проникла она в сердца борцов и наполнила их новой силой, новой верой и новой жаждой борьбы. Политзаключенные решили отправить Николаю Островскому коллективное письмо.
В одной из общих камер написали первоначальный текст, письма на папиросной бумаге, бисерным шрифтом; спрятанное в соломинке из матраца, оно пропутешествовало из камеры в камеру. Его обсуждали и дополняли новыми строчками, новыми, глубоко прочувствованными словами. Наконец, оно пришло в камеру, где находились Артур Лидум и Инга Регут.
По поручению товарищей Артур приписал к письму несколько строк, и неделю спустя один из товарищей по камере, отбывший срок заключения, вынес письмо из тюрьмы. Но пока оно совершало сложный путь, несгибаемый борец окончил свой жизненный подвиг, так и не прочитав братского привета и слов товарищеской благодарности от заключенных латвийских революционеров.
«Ваша книга, дорогой товарищ, заставила нас забыть, что мы находимся в тюрьме, – она разрушила стены, наполнила нас чудесной силой и ясностью… – говорилось в письме. – И в то же время нам захотелось скорее вырваться отсюда, чтоб понести эту силу и ясность тем тысячам, которые задыхаются под железной пятой фашизма. Долго с добрым чувством мы будем вспоминать часы, когда мы собирались и читали вашу книгу.
Павка Корчагин – как дорог и мил он нам! Он стал своим, родным, нашим лучшим товарищем, мы страстно желаем походить на него.
Мы не боимся трудностей борьбы за пролетарскую революцию в условиях фашизма. Нас не остановят никакие смертельные угрозы, не устрашат пытки охранки, годы каторги, невыносимые условия работы и жизни в 'тюрьме. Мы сравнительно легко переносим долгие годы вынужденного отрыва от активной борьбы только потому, что эти годы учат нас еще сильнее ненавидеть врага и вооружают идеологическим оружием нашей классовой борьбы.
Подобно великому человеку прошлого, который, переборов свою глухоту, создал чудесную Девятую симфонию, Павка Корчагин своим несчастьем создал счастье другим. Слепой писатель озарил ярким светом путь борьбы и подвига. И Павка не одинок, он не избранник, а представитель молодого поколения человечества – об этом свидетельствует то, что в Советском Союзе рабочий становится Человеком с большой буквы…»
Так думали и чувствовали Артур Лидум и его товарищи. Так же думал и чувствовал в одной из камер той же тюрьмы Ян Лидум и многие другие, которых пытались сломить те, кому пока еще принадлежала власть в Латвии. Но никому не дано побороть жажду свободы и справедливости. Нет такой силы. Только глупец и одержимый могут питать такие надежды.
5
Во второй половине 1937 года Айвар ушел на действительную военную службу. Он должен был призываться годом раньше, но Тауринь хотел, чтобы приемный сын закрепил на практике в Ургах свои знания, приобретенные в Приедоле. Тауриню не стоило больших трудов отодвинуть срок призыва, а также обеспечить Айвару самые лучшие условия при прохождении военной службы. Чтобы приемного сына не услали в какой-нибудь отдаленный гарнизон, Тауринь навестил в Риге кое-кого из начальников военного ведомства, а влиятельное лицо из «Крестьянского союза» позвонило уездному воинскому начальнику. Этого было вполне достаточно, чтобы Айвара зачислили в один из пехотных полков, расквартированных в Риге.
В роте, куда был зачислен Айвар, он пробыл всего несколько недель. Потом его откомандировали учиться в инструкторскую роту. Через полгода он закончил обучение, и его произвели в капралы. Тауринь прислал денег, и один из лучших рижских портных сшил Айвару парадный мундир. Вскоре его послали на курсы заместителей офицеров, и он их кончил с отличием. В свою основную роту Айвар вернулся почти через год в чине сержанта – заместителя офицера.
В хромовых сапогах, в хорошо сшитом диагоналевом мундире молодцеватый сержант почти не отличался от младших офицеров полка – лейтенантов и старших лейтенантов, которые охотно приняли его в свое общество. Прослужив один месяц сержантом, Айвар наконец принял третий взвод роты и командовал им до окончания срока его обязательной службы. Ему были присвоены почти все права младшего офицера, только жить он должен был в казарме вместе со своими солдатами.
Пехотный полк, в котором служил Айвар, считался одним из самых «крепких», его офицерский и инструкторский состав был укомплектован сыновьями состоятельных отцов: кулаков, домовладельцев, торговцев и зажиточных горожан. В событиях 15 мая этот полк сыграл значительную роль, и сейчас его рассматривали как надежную опору фашистского режима. Командный и инструкторский состав представлял хорошо спаянное ультранационалистическое ядро, и делалось все, чтобы ультранационалистические настроения впитала вся солдатская масса. Почти каждую неделю во всех ротах офицеры-пропагандисты из штаба армии читали лекции о внутреннем и международном положении, в которых главное внимание было сосредоточено на двух великих державах – Великобритании и Советском Союзе. Великобританию изображали как мощное в экономическом и военном отношении государство, кровно заинтересованное в так называемом Балтийском пространстве. О Советском Союзе рассказывали фантастические нелепости, стараясь внушить слушателям ложное представление о жизни советского народа, о Красной Армии, которая якобы беспомощна в современной войне. Солдатам пытались привить убеждение, что Латвия – одно из самых счастливых государств в мире, с сильным, справедливым государственным устройством и самым высоким жизненным уровнем, что латвийская армия представляет огромную силу и ей никого не следует бояться. И все больше входили в раж кулацкие сынки, все выше и выше задирали они носы, – пестрый петух националистической спеси и шовинизма кричал свое «кукареку» от пограничной реки Зилупе до Лиепаи.
Айвар заходил иногда в гарнизонный офицерский клуб, где имел честь сидеть за одним столом с лейтенантами, старшими лейтенантами и капитанами, которые относились к нему, как к своему.
– Если мы будем держаться вместе, нас никто не одолеет, – рассуждали они. – У коммунистических агитаторов нет никаких перспектив перетянуть на свою сторону массы рабочих и батраков. Латыш – прирожденный индивидуалист, и никакими коммунами его не прельстишь. Он любит патриархальные нравы: хозяин и работодатель для латышского рабочего все равно что отец, глава большой семьи, которого надо любить и уважать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179