Вы что – со всеми на «ты»?
– Я не знал, что… вам не понравится. Мне разве трудно сказать «вы»! Хоть десять раз подряд. Знаете, Анна, вы стали еще красивее, чем до войны. – Как все глуховатые люди, он говорил очень громко, почти кричал.
– Не нравится мне, что вы так разговариваете со мной, – сказала Анна. – Прощайте.
– Прощайте… – пробормотал Марцис. Он посмотрел вслед Анне – жадно и самоуверенно. Он не сомневался в том, что Анна в скором времени станет его женой. Тогда она не посмеет сказать, что ей в Марцисе что-то не нравится, и обижаться ей тоже не позволят. «Неизвестно, за что у нее ордена и медали? – опасливо подумал Марцис. – Наверно, очень храбрая… навряд ли побоится меня?»
А Анна, продолжая путь, уже забыла о недалеком парне.
Наконец показались родные места. На холме горделивые постройки усадьбы Урги… кусты, загон для лошадей, старая аллея… а ниже, у самой дороги, серая, приплюснутая, покосившаяся от старости изба Сурумов. Лаяла собака. Где-то за кустами сирени хрюкали поросята. У хлева, несмотря на многочисленные подпорки, в конце концов одна стена обвалилась, и строение напоминало разбитое бурей и выброшенное на берег судно. Посреди двора копошились куры.
За время жизни в Сурумах Анна ничего хорошего не видела, но все же сердце ее забилось чаще, когда она подходила к отчему дому.
3
Заметив, что какая-то девушка в военной форме свернула с дороги к их дому, Лавиза крикнула собаке:
– Возьми, возьми, Бобик!
Собака с лаем подбежала к дороге, но тут же умолкла и, радостно прыгая вокруг Анны, проводила ее до избы.
– Перестань, Бобик, – шутливо журила старого пса Анна, а тот не знал, как и проявить свою радость: вставал на задние лапы, пытался лизнуть в лицо, а когда это не удалось, Бобик заскулил так нежно, что девушке пришлось погладить его.
В двери кухни показалось серое, расплывшееся лицо мачехи. Под навесом старой клети сидел на ступеньке Антон Пацеплис и чинил хомут. Анна подошла к нему и тихо поздоровалась:
– Здравствуй, отец…
У хозяина Сурумов выпало из рук шило, а хомут сполз с колен на землю. Он долго смотрел на Анну, оглядел ее с ног до головы, не зная что делать: радоваться или сердиться? Он не забыл, как четыре года тому назад Анна ушла из дому, не посчитавшись с его запретом. Но тогда обстоятельства были одни, сейчас другие. Антон и Лавиза думали, что больше не увидят Анну, и редко вспоминали о ней; только в последнее время, в связи с посещениями Марциса Кикрейзиса и его планами женитьбы, имя Анны снова стали упоминать в Сурумах. Но никто не пытался представить, что будет, когда она в самом деле появится здесь.
– Здравствуй… – конфузливо пробормотал отец. – Значит, вернулась?
Он встал, вышел из-под навеса и протянул Анне руку.
– Такой бравый солдат, что только держись… Разве ты тоже воевала?
– А как же иначе… – улыбнулась Анна, но тут же лицо ее стало серьезным: здесь никто не собирался отвечать на ее улыбку. Мачеха вышла во двор и издали приглядывалась к девушке. Узнав, она медленно подошла к клети.
– Что за человек? – заговорила Лавиза. – Не Анька ли? Ну и чудеса – Анька все же объявилась!
– Вы, кажется, ошибаетесь… – сказала Анна, смело и вызывающе взглянув в глаза мачехи. – Аньку ищите в другом месте, а я попрошу вспомнить мое настоящее имя.
– Ой, какая гордая стала! – удивилась Лавиза. – Я, старая, простая баба, теперь и называть ее не сумею.
Подойдя совсем близко, она с назойливым любопытством стала осматривать Анну, все время усмехаясь, но руки не протянула. Анна повернулась к ней спиной и подчеркнуто не замечала ее больше.
– Жан дома? – спросила она у отца.
– Где ж ему быть… – ответил Пацеплис. – Он на лугу… убирает сено.
– Как Бруно?
Пацеплис переглянулся с Лавизой и. ответил, опустив глаза:
– С Бруно стряслась беда… еще в сорок первом году. Он спутался с немцами. Об этом узнали партизаны и… повесили.
Тщетно пытался Пацеплис заметить на лице дочери удивление, сострадание или радость. Анна даже бровью не повела, только проронила:
– Вот как? – и снова спросила: – А Таурини еще в Ургах?
– В Ургах теперь машинно-тракторная станция, – ответил Пацеплис. – Жена умерла еще при немцах, а сам, как фронт стал ближе к Латвии, уехал в город. Наверно, удрал с немцами. Здесь бы ему не поздоровилось. Сына тоже потерял в самом начале войны.
– Айвара? – спросила Анна.
– У Тауриня других ведь не было. Как в воду канул. Потом прошел слух, что его застрелили где-то на большаке.
– В последний раз я видела Айвара недели две тому назад, – сказала Анна. – Он сейчас капитан и командует батальоном в Латышской стрелковой дивизии.
– Приемный сын Тауриней заодно с красными? – Лавиза от удивления всплеснула руками. – Тогда Тауринь зря удрал. Кто бы его сейчас посмел тронуть? Сын – офицер Красной Армии!
– Нет у него сына, – отрезала Анна, – Айвар больше не Тауринь, он носит фамилию своего настоящего отца… Лидума.
– Ну и чудеса… – пожал плечами Антон Пацеплис – Разве родной его отец жив?
– Он заместитель народного комиссара, а на войне был подполковником, – ответила Анна. – Что, отец, моя комнатка свободна?
– Как ты ушла, так все по-прежнему осталось… – вместо Антона ответила Лавиза.
– Могу я положить там свои вещи? – снова обратилась Анна к отцу. Тот посмотрел на жену, развел руками и буркнул:
– Мне что, клади. Комнатенка все равно пустая.
– Там не мыто и не метено с начала войны, – добавила Лавиза. – Если хочешь там жить, берись сначала за воду и веник. С меня и так хватает уборки. Теперь ведь не то, что раньше: если наймешь человека подоить коров, пополоть в огороде, сразу запишут в кулаки и заставят платить большие налоги.
И мачеха, как будто ждавшая удобного случая высказаться, еще долго ругала Советскую власть. Она была недовольна и заготовкой сельскохозяйственных продуктов, и лесозаготовительными работами, и новым председателем волисполкома.
– Неужели не могли назначить в председатели человека получше? – возмущалась Лавиза. – Выбрали Регута – последнего бедняка: ни земли у него, ни скота, ни машин. Весь век только и знал что батрачил.
Анна молча слушала и все запоминала. Ее молчание придавало мачехе смелость, и она совсем расходилась. Изредка Лавиза обращалась к Пацеплису:
– Разве не так, Антон?
– Так, так… – спешил подтвердить муж. – Нет никакого порядка. Слишком уж большую власть дали этой голытьбе.
Наконец Анне надоело слушать эти причитания. Она принесла воды, разыскала тряпку, веник и вымыла свою комнату.
Пришел Жан с покоса, и Анна наконец увидела в Сурумах человека, от всего сердца обрадовавшегося ее возвращению.
Брат сразу забросал ее вопросами:
– Расскажи все по порядку, как ты жила в эти годы? За что у тебя ордена и медали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
– Я не знал, что… вам не понравится. Мне разве трудно сказать «вы»! Хоть десять раз подряд. Знаете, Анна, вы стали еще красивее, чем до войны. – Как все глуховатые люди, он говорил очень громко, почти кричал.
– Не нравится мне, что вы так разговариваете со мной, – сказала Анна. – Прощайте.
– Прощайте… – пробормотал Марцис. Он посмотрел вслед Анне – жадно и самоуверенно. Он не сомневался в том, что Анна в скором времени станет его женой. Тогда она не посмеет сказать, что ей в Марцисе что-то не нравится, и обижаться ей тоже не позволят. «Неизвестно, за что у нее ордена и медали? – опасливо подумал Марцис. – Наверно, очень храбрая… навряд ли побоится меня?»
А Анна, продолжая путь, уже забыла о недалеком парне.
Наконец показались родные места. На холме горделивые постройки усадьбы Урги… кусты, загон для лошадей, старая аллея… а ниже, у самой дороги, серая, приплюснутая, покосившаяся от старости изба Сурумов. Лаяла собака. Где-то за кустами сирени хрюкали поросята. У хлева, несмотря на многочисленные подпорки, в конце концов одна стена обвалилась, и строение напоминало разбитое бурей и выброшенное на берег судно. Посреди двора копошились куры.
За время жизни в Сурумах Анна ничего хорошего не видела, но все же сердце ее забилось чаще, когда она подходила к отчему дому.
3
Заметив, что какая-то девушка в военной форме свернула с дороги к их дому, Лавиза крикнула собаке:
– Возьми, возьми, Бобик!
Собака с лаем подбежала к дороге, но тут же умолкла и, радостно прыгая вокруг Анны, проводила ее до избы.
– Перестань, Бобик, – шутливо журила старого пса Анна, а тот не знал, как и проявить свою радость: вставал на задние лапы, пытался лизнуть в лицо, а когда это не удалось, Бобик заскулил так нежно, что девушке пришлось погладить его.
В двери кухни показалось серое, расплывшееся лицо мачехи. Под навесом старой клети сидел на ступеньке Антон Пацеплис и чинил хомут. Анна подошла к нему и тихо поздоровалась:
– Здравствуй, отец…
У хозяина Сурумов выпало из рук шило, а хомут сполз с колен на землю. Он долго смотрел на Анну, оглядел ее с ног до головы, не зная что делать: радоваться или сердиться? Он не забыл, как четыре года тому назад Анна ушла из дому, не посчитавшись с его запретом. Но тогда обстоятельства были одни, сейчас другие. Антон и Лавиза думали, что больше не увидят Анну, и редко вспоминали о ней; только в последнее время, в связи с посещениями Марциса Кикрейзиса и его планами женитьбы, имя Анны снова стали упоминать в Сурумах. Но никто не пытался представить, что будет, когда она в самом деле появится здесь.
– Здравствуй… – конфузливо пробормотал отец. – Значит, вернулась?
Он встал, вышел из-под навеса и протянул Анне руку.
– Такой бравый солдат, что только держись… Разве ты тоже воевала?
– А как же иначе… – улыбнулась Анна, но тут же лицо ее стало серьезным: здесь никто не собирался отвечать на ее улыбку. Мачеха вышла во двор и издали приглядывалась к девушке. Узнав, она медленно подошла к клети.
– Что за человек? – заговорила Лавиза. – Не Анька ли? Ну и чудеса – Анька все же объявилась!
– Вы, кажется, ошибаетесь… – сказала Анна, смело и вызывающе взглянув в глаза мачехи. – Аньку ищите в другом месте, а я попрошу вспомнить мое настоящее имя.
– Ой, какая гордая стала! – удивилась Лавиза. – Я, старая, простая баба, теперь и называть ее не сумею.
Подойдя совсем близко, она с назойливым любопытством стала осматривать Анну, все время усмехаясь, но руки не протянула. Анна повернулась к ней спиной и подчеркнуто не замечала ее больше.
– Жан дома? – спросила она у отца.
– Где ж ему быть… – ответил Пацеплис. – Он на лугу… убирает сено.
– Как Бруно?
Пацеплис переглянулся с Лавизой и. ответил, опустив глаза:
– С Бруно стряслась беда… еще в сорок первом году. Он спутался с немцами. Об этом узнали партизаны и… повесили.
Тщетно пытался Пацеплис заметить на лице дочери удивление, сострадание или радость. Анна даже бровью не повела, только проронила:
– Вот как? – и снова спросила: – А Таурини еще в Ургах?
– В Ургах теперь машинно-тракторная станция, – ответил Пацеплис. – Жена умерла еще при немцах, а сам, как фронт стал ближе к Латвии, уехал в город. Наверно, удрал с немцами. Здесь бы ему не поздоровилось. Сына тоже потерял в самом начале войны.
– Айвара? – спросила Анна.
– У Тауриня других ведь не было. Как в воду канул. Потом прошел слух, что его застрелили где-то на большаке.
– В последний раз я видела Айвара недели две тому назад, – сказала Анна. – Он сейчас капитан и командует батальоном в Латышской стрелковой дивизии.
– Приемный сын Тауриней заодно с красными? – Лавиза от удивления всплеснула руками. – Тогда Тауринь зря удрал. Кто бы его сейчас посмел тронуть? Сын – офицер Красной Армии!
– Нет у него сына, – отрезала Анна, – Айвар больше не Тауринь, он носит фамилию своего настоящего отца… Лидума.
– Ну и чудеса… – пожал плечами Антон Пацеплис – Разве родной его отец жив?
– Он заместитель народного комиссара, а на войне был подполковником, – ответила Анна. – Что, отец, моя комнатка свободна?
– Как ты ушла, так все по-прежнему осталось… – вместо Антона ответила Лавиза.
– Могу я положить там свои вещи? – снова обратилась Анна к отцу. Тот посмотрел на жену, развел руками и буркнул:
– Мне что, клади. Комнатенка все равно пустая.
– Там не мыто и не метено с начала войны, – добавила Лавиза. – Если хочешь там жить, берись сначала за воду и веник. С меня и так хватает уборки. Теперь ведь не то, что раньше: если наймешь человека подоить коров, пополоть в огороде, сразу запишут в кулаки и заставят платить большие налоги.
И мачеха, как будто ждавшая удобного случая высказаться, еще долго ругала Советскую власть. Она была недовольна и заготовкой сельскохозяйственных продуктов, и лесозаготовительными работами, и новым председателем волисполкома.
– Неужели не могли назначить в председатели человека получше? – возмущалась Лавиза. – Выбрали Регута – последнего бедняка: ни земли у него, ни скота, ни машин. Весь век только и знал что батрачил.
Анна молча слушала и все запоминала. Ее молчание придавало мачехе смелость, и она совсем расходилась. Изредка Лавиза обращалась к Пацеплису:
– Разве не так, Антон?
– Так, так… – спешил подтвердить муж. – Нет никакого порядка. Слишком уж большую власть дали этой голытьбе.
Наконец Анне надоело слушать эти причитания. Она принесла воды, разыскала тряпку, веник и вымыла свою комнату.
Пришел Жан с покоса, и Анна наконец увидела в Сурумах человека, от всего сердца обрадовавшегося ее возвращению.
Брат сразу забросал ее вопросами:
– Расскажи все по порядку, как ты жила в эти годы? За что у тебя ордена и медали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179