Дано распоряжение об аресте Драуле. Проверка в Смольном производится».
Нетрудно отметить некоторые несовпадения в документах. Как показал Борисов, он не сопровождал Кирова до места происшествия, и даже не находился в том коридоре, где было совершено убийство; он не был, судя по его словам, очевидцем происшествия.
Другое несовпадение, возможно, не столь существенное: Мильду Драуле допрашивали уже тогда, когда еще Николаев находился в обмороке. Добавим, что до сих пор нет сведений (открытых) о том, что показал на допросе монтер Платоч. Известны только отрывки из его показаний.
Еще более важно отметить: Киров в этот день не должен был приезжать в Смольный!
С утра 1 декабря он находился дома, готовясь к докладу во дворце Урицкого. Доклад должен был начаться в 18 часов. Он утром несколько раз звонил в Смольный и просил все необходимые для доклада и текущие материалы отправить к нему домой, что и было выполнено.
Из воспоминаний курьера Ленинградского обкома М.Ф. Федоровой:
«Я в этот день была у Сергея Мироновича четыре раза, возила ему материалы. В этот день он не должен был быть в Смольном, так как готовился к докладу».
Из воспоминаний М.В. Рослякова, одного из немногих ленинградских ответственных партийных работников, уцелевших в последующих репрессиях:
«Наступило 1 декабря. Мы у себя в бюро заканчивали заказанную С.М. Кировым справку; я позвонил в обком к Н.Ф. Свешникову, чтобы узнать, когда сдать для Кирова материал. Николай Федорович сказал, что Сергея Мироновича в Смольном нет и вряд ли будет. „Звони ему на квартиру“. На звонок ответил Киров, попросил прислать справку ему домой. И добавил, чтобы я обязательно был у Чудова на комиссии».
Росляков еще раз повторил: «Киров не должен был 1 декабря заезжать в Смольный, но он приехал».
Известно, что около 15 часов или чуть позже Киров звонил в Смольный. В это время у М.С. Чудова уже началось совещание. Как свидетельствовали присутствовавшие в кабинете, из телефонного разговора было ясно, что Киров не собирался быть в Смольном. Однако около 16 часов он неожиданно позвонил в гараж и попросил своего второго шофера Ф.Г. Ершова подать машину.
Что же произошло с момента разговора Кирова с Чудовым и до звонка в гараж? Какое событие заставило Кирова круто изменить распорядок дня и, как оказалось, пойти навстречу смерти? Возможно, кто-то позвонил ему и попросил срочно приехать в Смольный? Этот человек должен был знать о том, что там его поджидает Николаев. И сам Николаев (если он не был этим звонившим) тоже знал, что Киров в это время должен прибыть в Смольный, и поджидал его, с заряженным наганом.
Складывается впечатление, что Кирова просил срочно приехать на какой-то серьезный разговор хорошо известный ему человек по делу, скорее всего, личного характера (иначе чем объяснить, что Киров не разрешил личному охраннику присутствовать при встрече и даже находиться далеко; ведь прибежавший телохранитель увидел двух лежащих людей).
Увы, предположения и догадки ничего не доказывают. Хотя трудно усомниться в том, что произошло нечто такое, что заставило Кирова изменить свое намерение не приезжать в Смольный.
Есть один документ, призванный доказать, что у Николаева были соучастники. Вот он:
«Секретарю ЦК ВКП(б) товарищу Сталину. 9 марта с.г. выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР под моим председательством рассмотрела на закрытом судебном заседании в г. Ленинграде дело о соучастниках Леонида Николаева: Мильды Драуле, Ольги Драуле и Романа Кулинера (имеется в виду Кулишер. — Авт).
Мильда Драуле на тот вопрос, какую она преследовала цель, добиваясь пропуска на собрание партактива 1 декабря с.г. (имеется в виду прошлый год. — Авт.), где должен был делать доклад т. Киров, ответила, что «она хотела помогать Леониду Николаеву». В чем? «Там было бы видно по обстоятельствам». Таким образом, нами установлено, что подсудимые хотели помочь Николаеву в совершении теракта.
Все трое приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. В ночь на 10 марта приговор приведен в исполнение.
Прошу указаний: давать ли сообщение в прессу.
11 марта 1935 г. В. Ульрих»
Если такое признание Мильды Драуле было единственным намеком на то, что у Николаева были соучастники, то как доказательство его признать трудно. Тем более что тогда можно было ставить вопрос только об одной соучастнице — Мильде Драуле. Казалось бы, следовало продолжить допрос, уточнить обстоятельства, по которым Мильда хотела помогать мужу. Однако по какой-то причине на этом, как говорится, самом интересном месте допрос был закончен (или было еще что-то, о чем Ульрих не счел нужным упомянуть?), а подозреваемых объявили виновными и поторопились расстрелять.
Мильда была любовницей Кирова. Возможно, она хотела помочь мужу объясниться с любовником? Была ли это просто «семейная разборка»? А может быть, любовный треугольник был искусственно создан для того, чтобы разделаться с Кировым, а у убийцы было смягчающее обстоятельство: сильная ревность, преступление в состоянии аффекта?
Вопросы остаются.
До приезда Сталина и сопровождавших его руководителей страны Медведь и другие ленинградские чекисты допрашивали Николаева, не настаивая на политических мотивах преступления. Сам Л. Николаев упорно называл личные мотивы (ревность, партийные неприятности, отсутствие работы, необходимость существовать на иждивении жены).
Казалось бы, такая версия была наиболее очевидной и предельно обоснованной. Но в действительности все обстоит не так просто. Что касается Николаева, то его позиция понятна в любом случае, кроме единственного: если бы он был идейным убийцей, то мог бы тогда с гордостью заявить о совершенном теракте. Однако идейным убийцей он вряд ли был.
Относительно бытовой версии, разрабатывавшейся Ленинградскими чекистами, то она безусловно более всего устраивала тех, кто отвечал за безопасность Кирова и должен был отслеживать все возможные заговоры на его жизнь, имеющие политические мотивы. То, что они настаивали на бытовой версии, на «обыкновенном» убийстве из ревности, сугубо уголовном преступлении вполне естественно, и это, конечно же, понимали те, кто принимал от них дела.
Правда, большинство современных историков склонно принимать бытовую версию как если не единственно верную, то наиболее вероятную. Даже если все так видится в ретроспективе, надо учитывать, что в те времена большинство охотно поверило в верность официального сообщения о смерти Кирова: «…от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса». И мало кто обратил внимание на то, что этот убийца не назван и вроде бы даже не опознан: «…Стрелявший задержан. Личность его выясняется». Но в таком случае откуда известно, что он подослан врагами рабочего класса, а не одиночка-убийца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Нетрудно отметить некоторые несовпадения в документах. Как показал Борисов, он не сопровождал Кирова до места происшествия, и даже не находился в том коридоре, где было совершено убийство; он не был, судя по его словам, очевидцем происшествия.
Другое несовпадение, возможно, не столь существенное: Мильду Драуле допрашивали уже тогда, когда еще Николаев находился в обмороке. Добавим, что до сих пор нет сведений (открытых) о том, что показал на допросе монтер Платоч. Известны только отрывки из его показаний.
Еще более важно отметить: Киров в этот день не должен был приезжать в Смольный!
С утра 1 декабря он находился дома, готовясь к докладу во дворце Урицкого. Доклад должен был начаться в 18 часов. Он утром несколько раз звонил в Смольный и просил все необходимые для доклада и текущие материалы отправить к нему домой, что и было выполнено.
Из воспоминаний курьера Ленинградского обкома М.Ф. Федоровой:
«Я в этот день была у Сергея Мироновича четыре раза, возила ему материалы. В этот день он не должен был быть в Смольном, так как готовился к докладу».
Из воспоминаний М.В. Рослякова, одного из немногих ленинградских ответственных партийных работников, уцелевших в последующих репрессиях:
«Наступило 1 декабря. Мы у себя в бюро заканчивали заказанную С.М. Кировым справку; я позвонил в обком к Н.Ф. Свешникову, чтобы узнать, когда сдать для Кирова материал. Николай Федорович сказал, что Сергея Мироновича в Смольном нет и вряд ли будет. „Звони ему на квартиру“. На звонок ответил Киров, попросил прислать справку ему домой. И добавил, чтобы я обязательно был у Чудова на комиссии».
Росляков еще раз повторил: «Киров не должен был 1 декабря заезжать в Смольный, но он приехал».
Известно, что около 15 часов или чуть позже Киров звонил в Смольный. В это время у М.С. Чудова уже началось совещание. Как свидетельствовали присутствовавшие в кабинете, из телефонного разговора было ясно, что Киров не собирался быть в Смольном. Однако около 16 часов он неожиданно позвонил в гараж и попросил своего второго шофера Ф.Г. Ершова подать машину.
Что же произошло с момента разговора Кирова с Чудовым и до звонка в гараж? Какое событие заставило Кирова круто изменить распорядок дня и, как оказалось, пойти навстречу смерти? Возможно, кто-то позвонил ему и попросил срочно приехать в Смольный? Этот человек должен был знать о том, что там его поджидает Николаев. И сам Николаев (если он не был этим звонившим) тоже знал, что Киров в это время должен прибыть в Смольный, и поджидал его, с заряженным наганом.
Складывается впечатление, что Кирова просил срочно приехать на какой-то серьезный разговор хорошо известный ему человек по делу, скорее всего, личного характера (иначе чем объяснить, что Киров не разрешил личному охраннику присутствовать при встрече и даже находиться далеко; ведь прибежавший телохранитель увидел двух лежащих людей).
Увы, предположения и догадки ничего не доказывают. Хотя трудно усомниться в том, что произошло нечто такое, что заставило Кирова изменить свое намерение не приезжать в Смольный.
Есть один документ, призванный доказать, что у Николаева были соучастники. Вот он:
«Секретарю ЦК ВКП(б) товарищу Сталину. 9 марта с.г. выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР под моим председательством рассмотрела на закрытом судебном заседании в г. Ленинграде дело о соучастниках Леонида Николаева: Мильды Драуле, Ольги Драуле и Романа Кулинера (имеется в виду Кулишер. — Авт).
Мильда Драуле на тот вопрос, какую она преследовала цель, добиваясь пропуска на собрание партактива 1 декабря с.г. (имеется в виду прошлый год. — Авт.), где должен был делать доклад т. Киров, ответила, что «она хотела помогать Леониду Николаеву». В чем? «Там было бы видно по обстоятельствам». Таким образом, нами установлено, что подсудимые хотели помочь Николаеву в совершении теракта.
Все трое приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. В ночь на 10 марта приговор приведен в исполнение.
Прошу указаний: давать ли сообщение в прессу.
11 марта 1935 г. В. Ульрих»
Если такое признание Мильды Драуле было единственным намеком на то, что у Николаева были соучастники, то как доказательство его признать трудно. Тем более что тогда можно было ставить вопрос только об одной соучастнице — Мильде Драуле. Казалось бы, следовало продолжить допрос, уточнить обстоятельства, по которым Мильда хотела помогать мужу. Однако по какой-то причине на этом, как говорится, самом интересном месте допрос был закончен (или было еще что-то, о чем Ульрих не счел нужным упомянуть?), а подозреваемых объявили виновными и поторопились расстрелять.
Мильда была любовницей Кирова. Возможно, она хотела помочь мужу объясниться с любовником? Была ли это просто «семейная разборка»? А может быть, любовный треугольник был искусственно создан для того, чтобы разделаться с Кировым, а у убийцы было смягчающее обстоятельство: сильная ревность, преступление в состоянии аффекта?
Вопросы остаются.
До приезда Сталина и сопровождавших его руководителей страны Медведь и другие ленинградские чекисты допрашивали Николаева, не настаивая на политических мотивах преступления. Сам Л. Николаев упорно называл личные мотивы (ревность, партийные неприятности, отсутствие работы, необходимость существовать на иждивении жены).
Казалось бы, такая версия была наиболее очевидной и предельно обоснованной. Но в действительности все обстоит не так просто. Что касается Николаева, то его позиция понятна в любом случае, кроме единственного: если бы он был идейным убийцей, то мог бы тогда с гордостью заявить о совершенном теракте. Однако идейным убийцей он вряд ли был.
Относительно бытовой версии, разрабатывавшейся Ленинградскими чекистами, то она безусловно более всего устраивала тех, кто отвечал за безопасность Кирова и должен был отслеживать все возможные заговоры на его жизнь, имеющие политические мотивы. То, что они настаивали на бытовой версии, на «обыкновенном» убийстве из ревности, сугубо уголовном преступлении вполне естественно, и это, конечно же, понимали те, кто принимал от них дела.
Правда, большинство современных историков склонно принимать бытовую версию как если не единственно верную, то наиболее вероятную. Даже если все так видится в ретроспективе, надо учитывать, что в те времена большинство охотно поверило в верность официального сообщения о смерти Кирова: «…от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса». И мало кто обратил внимание на то, что этот убийца не назван и вроде бы даже не опознан: «…Стрелявший задержан. Личность его выясняется». Но в таком случае откуда известно, что он подослан врагами рабочего класса, а не одиночка-убийца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116