Особенно он был силен под вечер, когда солнце клонилось к закату. Разбухал, видимо, вместе с солнцем. В испанской гомеопатической лавке на Авеню В мне посоветовали одно средство в крошечном стеклянном пузырьке с черепом и костями на этикетке и размашистой надписью «ЯД» кроваво-красными буквами детским почерком. Согбенная старуха-хозяйка божилась на ломаном английском, что да, от этой волшебной отравы улетучится даже запах смерти — если капать ей по три капли, три раза в день, в течение трех дней подряд. Она оказалась права. Отрава действительно помогла. Это было единственное спасение.
У Джонни тоже появились свои «клиенты». Он устроился в одно агентство по оказанию интимных услуг для геев с садомазохистским уклоном. Но длилось это недолго. Однажды он слишком увлекся с клиентом-мазо, который решил, что ему будет приятно, если его исколошматят до полусмерти. А когда получил, что хотел, его вдруг осенило, что ему это не нравится. Устроил в конторе скандал, даже грозился пожаловаться в газеты, но побоялся открыть свое имя широкой публике. Работал охранником в Суде. За подобные откровения его могли попереть с работы. Не трогай дерьмо — оно и не будет пахнуть. В общем, дяденька взял больничный по поводу смещения ключицы и держал рот на замке. Но Джонни лишился работы. Вернулся к своим обычным занятиям: вымогательство, мелкое воровство, шантаж — тоже по мелочи. Выцеплял какого-нибудь старичка или старушку, устраивал с ними невинные шалости и вытягивал из них достаточно информации, чтобы они искренне захотели ему заплатить, лишь бы он молчал. В общем, как-то мы жили. Иногда даже оплачивали счета. Периодически ели, регулярно выпивали, постоянно накачивались секоналом. А что еще было делать?
Его свирепая сексуальность не раз выходила мне боком. Приходилось даже обращаться в больницу. Однажды мы с ним лежали в постели и тихо перепирались по поводу Кони, моей тогдашней подружки. Джонни вопил, что я хочу ее трахнуть, что я уже ее трахнула. Он чувствовал на мне ее запах. Я сказала, что хватит мечтать, что он неисправимый романтик; и вообще, — говорю, — отъебись, какое ТВОЕ-то, блядь, дело, с кем я трахаюсь, а с кем — нет?! Если, чтобы платить за квартиру, я подставляю все дырки престарелым озабоченным негритосам — это пожалуйста. Это можно. Но при всем том мне нельзя позабавиться со своей подругой. Тут он обиделся. И ударил меня в живот. Как бы между прочим. Как банку с пивом открыть. Просто размахнулся и врезал. Я даже не видела, как это произошло. И вообще ничего не почувствовала. И только потом, когда он заметил, что у меня кровь, до меня потихоньку дошло. Он ударил меня в живот слева. Кулаком. Но в кулаке был тонкий стилет. А я ничего не почувствовала. Глупая вспышка ярости омылась трагическим пафосом. Он протянул мне нож. Слабая улыбка на искривленных губах. У меня был шанс. Могла бы покончить с ним прямо тогда, на месте. И мне ничего бы за это не было. Самозащита. Жестокое обращение. Преступление по страсти — есть такой юридический термин. Непреднамеренное убийство. Оправданное обстоятельствами. У меня был шанс узнать, какова его смерть на вкус. Но я им не воспользовалась, идиотка.
Я заткнула кровавую дырочку у себя в животе — в трех дюймах левее пупка — белыми хлопчатобумажными трусиками. Они тут же окрасились ярко красным цветочным узором. Мы оделись и прошли пешком двадцать с чем-то кварталов до Беллевью, потому что у нас не было денег на тачку. Печально пустые жестянки дребезжали свою тошнотворную песню. Единственный звук, нарушавший жутковатую предрассветную тишину. За несколько кварталов до больницы я вдруг заметила, что за мной тянется след из кровавых слезинок. Интересно, подумала я про себя, а воробьи будут клевать мою кровь, когда им захочется пить? Мне представились отпечатки собачьих лап, измазанные моей кровью — беспорядочная цепочка по 2-й авеню. Мы прибавили шагу. С вечера мы хорошо накачались секоналом, и до сих пор прибывали в ступоре. Вот причина нашего обоюдного затишья. После бури.
В приемной не было никого, что необычно для Беллевью. Обветшалое здание, кишащее тараканами. Отчасти — дурка строгого режима, отчасти — бесплатный хостель для бедных, последний оплот неприкаянных душ. С трудом различаешь, кто тут врач, кто — пациент. И те, и другие бессмысленно бродят по лабиринту запутанных коридоров в маниакальном оцепенении от наркоты. Я раньше частенько сюда наведывалась. Навещала друзей, которые добровольно сдавались, чтобы накачиваться колесами на законном основании и в непомерных количествах, или лечились после антидепрессантов от затяжной депрессии. Или просто ложились сюда на профилактическое обследование, прежде чем продолжать медленно убивать себя дальше — и себя, и других. В то время в Беллевью всегда можно было рассчитывать на бесплатную медицинскую помощь, с чем бы ты ни обратился. Другое дело, что качество этой помощи было сомнительным, в лучшем случае. В последний раз, когда я сюда обращалась, один полоумный русский еврей, утверждавший, что он — ни много, ни мало — доктор медицины, нашел у меня какие-то «прераковые изменения клеток», как он это обозвал, и взялся меня излечить посредством продвинутых методов криохирургии: прижег мне нитрогеном эти самые измененные клетки на самых чувствительных нервных узлах. Я до сих пор убеждена, что он просто хотел, чтобы я пострадала за то, что сам он, наверное, воспринимал как мою очередную дурость по общей беспечности организма. Его чешуйчатое лицо кривилось в плотоядной усмешке, когда он скакал рядом с кишкой, воткнутой мне в тело, и сердито брюзжал:
— Было бы гораздо больнее, если бы пришлось оперировать…
Его влажный рот расплывался в довольной улыбке, пока я корчилась от боли.
У стойки регистратуры я хлопнулась в обморок, прижав обе руки к животу. Алая влага окрасила желтый линолеум. Старшая сестра рванулась ко мне и попыталась остановить кровь марлевыми тампонами. Она только мельком взглянула на Джонни и решила, что нас надо держать отдельно. Она вытолкала его в комнату для посетителей, а меня провела в кабинет — грязную комнату, заваленную окровавленными бинтами. Здесь только что приводили в порядок раненого: случайную жертву в уличной перестрелке. Ввалился небритый угрюмый доктор. Весь из себя неприветливый, что впрочем, и не удивительно. Недосып, кофеиновый тремор и жесточайшая мигрень — в общем, полный набор. Он осмотрел мою рану, спросил: как, почему. Я соврала и сказала, что меня пытались ограбить на улице, очень надеясь, что никто не станет допрашивать моего возлюбленного в приемной. Добрый доктор промокнул рану ватным тампоном, обколол ее местным наркозом и принялся зашивать. Еще четверть дюйма — и мне бы проткнуло поджелудочную железу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
У Джонни тоже появились свои «клиенты». Он устроился в одно агентство по оказанию интимных услуг для геев с садомазохистским уклоном. Но длилось это недолго. Однажды он слишком увлекся с клиентом-мазо, который решил, что ему будет приятно, если его исколошматят до полусмерти. А когда получил, что хотел, его вдруг осенило, что ему это не нравится. Устроил в конторе скандал, даже грозился пожаловаться в газеты, но побоялся открыть свое имя широкой публике. Работал охранником в Суде. За подобные откровения его могли попереть с работы. Не трогай дерьмо — оно и не будет пахнуть. В общем, дяденька взял больничный по поводу смещения ключицы и держал рот на замке. Но Джонни лишился работы. Вернулся к своим обычным занятиям: вымогательство, мелкое воровство, шантаж — тоже по мелочи. Выцеплял какого-нибудь старичка или старушку, устраивал с ними невинные шалости и вытягивал из них достаточно информации, чтобы они искренне захотели ему заплатить, лишь бы он молчал. В общем, как-то мы жили. Иногда даже оплачивали счета. Периодически ели, регулярно выпивали, постоянно накачивались секоналом. А что еще было делать?
Его свирепая сексуальность не раз выходила мне боком. Приходилось даже обращаться в больницу. Однажды мы с ним лежали в постели и тихо перепирались по поводу Кони, моей тогдашней подружки. Джонни вопил, что я хочу ее трахнуть, что я уже ее трахнула. Он чувствовал на мне ее запах. Я сказала, что хватит мечтать, что он неисправимый романтик; и вообще, — говорю, — отъебись, какое ТВОЕ-то, блядь, дело, с кем я трахаюсь, а с кем — нет?! Если, чтобы платить за квартиру, я подставляю все дырки престарелым озабоченным негритосам — это пожалуйста. Это можно. Но при всем том мне нельзя позабавиться со своей подругой. Тут он обиделся. И ударил меня в живот. Как бы между прочим. Как банку с пивом открыть. Просто размахнулся и врезал. Я даже не видела, как это произошло. И вообще ничего не почувствовала. И только потом, когда он заметил, что у меня кровь, до меня потихоньку дошло. Он ударил меня в живот слева. Кулаком. Но в кулаке был тонкий стилет. А я ничего не почувствовала. Глупая вспышка ярости омылась трагическим пафосом. Он протянул мне нож. Слабая улыбка на искривленных губах. У меня был шанс. Могла бы покончить с ним прямо тогда, на месте. И мне ничего бы за это не было. Самозащита. Жестокое обращение. Преступление по страсти — есть такой юридический термин. Непреднамеренное убийство. Оправданное обстоятельствами. У меня был шанс узнать, какова его смерть на вкус. Но я им не воспользовалась, идиотка.
Я заткнула кровавую дырочку у себя в животе — в трех дюймах левее пупка — белыми хлопчатобумажными трусиками. Они тут же окрасились ярко красным цветочным узором. Мы оделись и прошли пешком двадцать с чем-то кварталов до Беллевью, потому что у нас не было денег на тачку. Печально пустые жестянки дребезжали свою тошнотворную песню. Единственный звук, нарушавший жутковатую предрассветную тишину. За несколько кварталов до больницы я вдруг заметила, что за мной тянется след из кровавых слезинок. Интересно, подумала я про себя, а воробьи будут клевать мою кровь, когда им захочется пить? Мне представились отпечатки собачьих лап, измазанные моей кровью — беспорядочная цепочка по 2-й авеню. Мы прибавили шагу. С вечера мы хорошо накачались секоналом, и до сих пор прибывали в ступоре. Вот причина нашего обоюдного затишья. После бури.
В приемной не было никого, что необычно для Беллевью. Обветшалое здание, кишащее тараканами. Отчасти — дурка строгого режима, отчасти — бесплатный хостель для бедных, последний оплот неприкаянных душ. С трудом различаешь, кто тут врач, кто — пациент. И те, и другие бессмысленно бродят по лабиринту запутанных коридоров в маниакальном оцепенении от наркоты. Я раньше частенько сюда наведывалась. Навещала друзей, которые добровольно сдавались, чтобы накачиваться колесами на законном основании и в непомерных количествах, или лечились после антидепрессантов от затяжной депрессии. Или просто ложились сюда на профилактическое обследование, прежде чем продолжать медленно убивать себя дальше — и себя, и других. В то время в Беллевью всегда можно было рассчитывать на бесплатную медицинскую помощь, с чем бы ты ни обратился. Другое дело, что качество этой помощи было сомнительным, в лучшем случае. В последний раз, когда я сюда обращалась, один полоумный русский еврей, утверждавший, что он — ни много, ни мало — доктор медицины, нашел у меня какие-то «прераковые изменения клеток», как он это обозвал, и взялся меня излечить посредством продвинутых методов криохирургии: прижег мне нитрогеном эти самые измененные клетки на самых чувствительных нервных узлах. Я до сих пор убеждена, что он просто хотел, чтобы я пострадала за то, что сам он, наверное, воспринимал как мою очередную дурость по общей беспечности организма. Его чешуйчатое лицо кривилось в плотоядной усмешке, когда он скакал рядом с кишкой, воткнутой мне в тело, и сердито брюзжал:
— Было бы гораздо больнее, если бы пришлось оперировать…
Его влажный рот расплывался в довольной улыбке, пока я корчилась от боли.
У стойки регистратуры я хлопнулась в обморок, прижав обе руки к животу. Алая влага окрасила желтый линолеум. Старшая сестра рванулась ко мне и попыталась остановить кровь марлевыми тампонами. Она только мельком взглянула на Джонни и решила, что нас надо держать отдельно. Она вытолкала его в комнату для посетителей, а меня провела в кабинет — грязную комнату, заваленную окровавленными бинтами. Здесь только что приводили в порядок раненого: случайную жертву в уличной перестрелке. Ввалился небритый угрюмый доктор. Весь из себя неприветливый, что впрочем, и не удивительно. Недосып, кофеиновый тремор и жесточайшая мигрень — в общем, полный набор. Он осмотрел мою рану, спросил: как, почему. Я соврала и сказала, что меня пытались ограбить на улице, очень надеясь, что никто не станет допрашивать моего возлюбленного в приемной. Добрый доктор промокнул рану ватным тампоном, обколол ее местным наркозом и принялся зашивать. Еще четверть дюйма — и мне бы проткнуло поджелудочную железу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43