Знаю, что ты сделаешь по-своему, даже если я откажусь в
знак протеста тренировать тебя. Но попомни мое слово: ты делаешь
непоправимую ошибку - такой нагрузки не выдержал бы даже Геракл".
Что мне до Геракла, если я весь, как бутылка шампанского газами, был
полон честолюбивым желанием добиться успеха, чего бы это мне ни стоило.
Пусть тогда мало кто верил в меня - достаточно того, что я верил в
собственные силы.
Меня попросили из сборной еще в январе, после того, как я не поехал в
Цахкадзор на лыжный сбор. Хотя, честно говоря, никаких претензий у меня не
было: если человек не понимает, что его век в спорте кончился, кто-то
должен открыть ему на это глаза. Другой вопрос, что можно это было сделать
мягче. Со мной же поступили круто, уповая, видать, на мой спортивный
характер и волю. В один прекрасный день я получил письмо из федерации:
"Уважаемый Олег Иванович! Плавательная общественность ценит Ваш вклад в
дело развития отечественного плавания... Ваши заслуги... рекорды и
победы... Вашу эстафету подхватила талантливая молодежь... мы всегда рады
будем Вас видеть почетным гостем...".
"Почетный гость"... Эти слова разозлили меня, и уже в апреле в
соревнованиях на приз "Комсомольской правды" я выиграл весь вольный стиль
да еще с двумя рекордами Европы. Не стоило тогда давать волю чувствам, это
я уяснил позже, в Мехико, когда меня, как ни просился, как ни
отговаривался, что не потяну эстафету, что должен плыть только двести
метров, - старший уговорил-таки. Эстафета меня доконала, и в финале я был
последним...
Впрочем, тогда утром, разминаясь в тренировочном, тесном и маленьком,
бассейне в олимпийской деревне, я еще не знал, что ждет меня вечером. Я
просто озверел, когда кто-то торпедой врезался в меня, и едва не бросился
в драку.
- Вы мне мешаете, - спокойно отозвался на мою тираду незнакомый
спортсмен с щегольскими черными усиками. - У меня вечером - финал.
- Смею вас заверить, сэр, - едва переводя дух от негодования,
процедил я, - у меня тоже - финал.
- О, рад с вами познакомиться! Джонни Крэнстон. Австралия. - Губы
парня расползлись в приветливой улыбке.
- Романько Олег, СССР, - сказал я, чувствуя, как укладывается спать
моя злость.
- Желаю вам успеха, Олег!
- Ни пуха ни пера, Джон!
Он с недоумением посмотрел на меня, видно, мой перевод русской
пословицы на английский показался ему какой-то абракадаброй, но
переспрашивать не стал.
Крэнстон первым (и, кажется, последним, кто сделал это в тот вечер)
подошел ко мне, когда, раздавленный неудачей, я сидел на полу в душевой,
вода хлестала по голове, потоки ее смывали мои слезы.
- Хелло, Олег!
Я поднял глаза и как сквозь туман увидел Крэнстона.
- Вы плыли о'кей! Загляденье. Потом, на последнем четвертаке, вас
словно схватили за ноги. Спазм?
В голосе его я не уловил того отвратительного дешевенького
сочувствия, которое так раздражает, и устало ответил:
- Нет, просто не хватило сил.
- А меня подвел Медисон, мой тренер. Я слишком верил ему. Теперь -
конец, уеду в Штаты. Я должен сделать спортивную карьеру.
- Сколько тебе?
- Послезавтра - восемнадцать.
- Еще можно успеть, Джон...
Он действительно уехал в Штаты.
- ...Я не говорил тебе, Олег, - открыв глаза, сказал Крэнстон, - что
в Мельбурне мы купили двухэтажный домик в бывшей олимпийской деревне? Тот
самый домик, где жили советские футболисты. И страшно этим гордился и
приводил товарищей посмотреть... Но я выбрал плавание. В Австралии
мальчишки становятся или бегунами, или пловцами...
- Я сойду после этих Игр. Сыт по горло и тренировками, и тренерами...
- Крэнстон замолчал, провожая взглядом белые пушистые облачка.
Три дня промелькнули незаметно. Мы плавали на яхте, я учил Джона азам
парусной техники, и нас едва не положило парусами на воду, когда налетел
шквал и на корме зацепился шкот.
Мы находились милях в трех от берега, и перспектива очутиться в
довольно холодной воде вряд ли могла обрадовать. Собственно, испугался я
не за себя - за Крэнстона, для него эта купель могла обернуться бедой.
Словом, я ринулся с носа, где возился со стакселем, через всю яхту,
зацепился за шканцы ногой и с размаху, ссадив кожу на руке и правом боку,
рухнул на пайолы, мгновенно - откуда только прыть взялась! - вскочил,
цепляясь за нависший над головой румпель, броском дотянулся до кормы и
освободил шкот. И как раз вовремя, потому что гик уже вычерчивал белый
пенный бурун.
Яхту резко "поставило на ноги", опасность миновала.
- Никогда б не поверил, что это так волнует! - смеясь, сияя глазами,
крикнул Крэнстон. - Яхта превратилась в непокорного скакуна! Здорово!
Если б мы легли парусами на воду, - поумерил я восторг Джона, -
пришлось бы плыть за моторкой. Водичка же - сам знаешь...
- Я и не подумал об этом, - сник Джон, и лицо его снова стало
отчужденным, как тогда, в первый день, когда он читал записку Джейн. -
Было бы чертовски глупо, если б я простудился... Нет, нет, это исключено,
- закончил он после короткой паузы, обращаясь скорее к собственным мыслям,
чем ко мне.
- Ничто не должно помешать тебе, Джон...
Я заметил: всякий раз, когда мы приближались к берегу, Джон с
трепетным ожиданием вглядывался в него, точно надеялся увидеть там
кого-то; и каждый раз, обнаружив, что его "меркурий" застыл в одиночестве
и домик по-прежнему пуст, хмурился и замолкал.
Я не сомневался: Джон еще ждал...
Джейн так и не приехала.
В последний вечер мы набили камин поленьями; огонь разгорался
медленно, нехотя, сырые обрубки осины шипели, выпускали пар, и лишь когда
со стороны океана, с востока, откуда по вечерам наползали темно-лиловые
тучи, задул ветер, - камин ожил.
Мы подтянули поближе к огню низкий столик, уставили его жестянками с
пивом и кока-колой и разложили остатки провизии - португальские
консервированные устрицы и паштет из мексиканских крабов, венгерскую
салями, жареную утку, французский камамбер, швейцарский сыр и еще многое
другое, купленное Джоном в магазине в олимпийской деревне. Я пил пиво.
Джон налил бокал сухого вина и, разбавляя его кока-колой, неторопливо
потягивал, смакуя каждый глоток.
Когда долго тренируешься, мышцы твои становятся крепкими и
эластичными, сердце готово выдержать любые нагрузки, но тут-то нередко и
наступает кризис: результаты начинают стремительно лететь вниз, и напрасно
бьются над этой злой загадкой медики. Тот, кто пришел в спорт не вчера,
знает и радость и горе, легко определит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
знак протеста тренировать тебя. Но попомни мое слово: ты делаешь
непоправимую ошибку - такой нагрузки не выдержал бы даже Геракл".
Что мне до Геракла, если я весь, как бутылка шампанского газами, был
полон честолюбивым желанием добиться успеха, чего бы это мне ни стоило.
Пусть тогда мало кто верил в меня - достаточно того, что я верил в
собственные силы.
Меня попросили из сборной еще в январе, после того, как я не поехал в
Цахкадзор на лыжный сбор. Хотя, честно говоря, никаких претензий у меня не
было: если человек не понимает, что его век в спорте кончился, кто-то
должен открыть ему на это глаза. Другой вопрос, что можно это было сделать
мягче. Со мной же поступили круто, уповая, видать, на мой спортивный
характер и волю. В один прекрасный день я получил письмо из федерации:
"Уважаемый Олег Иванович! Плавательная общественность ценит Ваш вклад в
дело развития отечественного плавания... Ваши заслуги... рекорды и
победы... Вашу эстафету подхватила талантливая молодежь... мы всегда рады
будем Вас видеть почетным гостем...".
"Почетный гость"... Эти слова разозлили меня, и уже в апреле в
соревнованиях на приз "Комсомольской правды" я выиграл весь вольный стиль
да еще с двумя рекордами Европы. Не стоило тогда давать волю чувствам, это
я уяснил позже, в Мехико, когда меня, как ни просился, как ни
отговаривался, что не потяну эстафету, что должен плыть только двести
метров, - старший уговорил-таки. Эстафета меня доконала, и в финале я был
последним...
Впрочем, тогда утром, разминаясь в тренировочном, тесном и маленьком,
бассейне в олимпийской деревне, я еще не знал, что ждет меня вечером. Я
просто озверел, когда кто-то торпедой врезался в меня, и едва не бросился
в драку.
- Вы мне мешаете, - спокойно отозвался на мою тираду незнакомый
спортсмен с щегольскими черными усиками. - У меня вечером - финал.
- Смею вас заверить, сэр, - едва переводя дух от негодования,
процедил я, - у меня тоже - финал.
- О, рад с вами познакомиться! Джонни Крэнстон. Австралия. - Губы
парня расползлись в приветливой улыбке.
- Романько Олег, СССР, - сказал я, чувствуя, как укладывается спать
моя злость.
- Желаю вам успеха, Олег!
- Ни пуха ни пера, Джон!
Он с недоумением посмотрел на меня, видно, мой перевод русской
пословицы на английский показался ему какой-то абракадаброй, но
переспрашивать не стал.
Крэнстон первым (и, кажется, последним, кто сделал это в тот вечер)
подошел ко мне, когда, раздавленный неудачей, я сидел на полу в душевой,
вода хлестала по голове, потоки ее смывали мои слезы.
- Хелло, Олег!
Я поднял глаза и как сквозь туман увидел Крэнстона.
- Вы плыли о'кей! Загляденье. Потом, на последнем четвертаке, вас
словно схватили за ноги. Спазм?
В голосе его я не уловил того отвратительного дешевенького
сочувствия, которое так раздражает, и устало ответил:
- Нет, просто не хватило сил.
- А меня подвел Медисон, мой тренер. Я слишком верил ему. Теперь -
конец, уеду в Штаты. Я должен сделать спортивную карьеру.
- Сколько тебе?
- Послезавтра - восемнадцать.
- Еще можно успеть, Джон...
Он действительно уехал в Штаты.
- ...Я не говорил тебе, Олег, - открыв глаза, сказал Крэнстон, - что
в Мельбурне мы купили двухэтажный домик в бывшей олимпийской деревне? Тот
самый домик, где жили советские футболисты. И страшно этим гордился и
приводил товарищей посмотреть... Но я выбрал плавание. В Австралии
мальчишки становятся или бегунами, или пловцами...
- Я сойду после этих Игр. Сыт по горло и тренировками, и тренерами...
- Крэнстон замолчал, провожая взглядом белые пушистые облачка.
Три дня промелькнули незаметно. Мы плавали на яхте, я учил Джона азам
парусной техники, и нас едва не положило парусами на воду, когда налетел
шквал и на корме зацепился шкот.
Мы находились милях в трех от берега, и перспектива очутиться в
довольно холодной воде вряд ли могла обрадовать. Собственно, испугался я
не за себя - за Крэнстона, для него эта купель могла обернуться бедой.
Словом, я ринулся с носа, где возился со стакселем, через всю яхту,
зацепился за шканцы ногой и с размаху, ссадив кожу на руке и правом боку,
рухнул на пайолы, мгновенно - откуда только прыть взялась! - вскочил,
цепляясь за нависший над головой румпель, броском дотянулся до кормы и
освободил шкот. И как раз вовремя, потому что гик уже вычерчивал белый
пенный бурун.
Яхту резко "поставило на ноги", опасность миновала.
- Никогда б не поверил, что это так волнует! - смеясь, сияя глазами,
крикнул Крэнстон. - Яхта превратилась в непокорного скакуна! Здорово!
Если б мы легли парусами на воду, - поумерил я восторг Джона, -
пришлось бы плыть за моторкой. Водичка же - сам знаешь...
- Я и не подумал об этом, - сник Джон, и лицо его снова стало
отчужденным, как тогда, в первый день, когда он читал записку Джейн. -
Было бы чертовски глупо, если б я простудился... Нет, нет, это исключено,
- закончил он после короткой паузы, обращаясь скорее к собственным мыслям,
чем ко мне.
- Ничто не должно помешать тебе, Джон...
Я заметил: всякий раз, когда мы приближались к берегу, Джон с
трепетным ожиданием вглядывался в него, точно надеялся увидеть там
кого-то; и каждый раз, обнаружив, что его "меркурий" застыл в одиночестве
и домик по-прежнему пуст, хмурился и замолкал.
Я не сомневался: Джон еще ждал...
Джейн так и не приехала.
В последний вечер мы набили камин поленьями; огонь разгорался
медленно, нехотя, сырые обрубки осины шипели, выпускали пар, и лишь когда
со стороны океана, с востока, откуда по вечерам наползали темно-лиловые
тучи, задул ветер, - камин ожил.
Мы подтянули поближе к огню низкий столик, уставили его жестянками с
пивом и кока-колой и разложили остатки провизии - португальские
консервированные устрицы и паштет из мексиканских крабов, венгерскую
салями, жареную утку, французский камамбер, швейцарский сыр и еще многое
другое, купленное Джоном в магазине в олимпийской деревне. Я пил пиво.
Джон налил бокал сухого вина и, разбавляя его кока-колой, неторопливо
потягивал, смакуя каждый глоток.
Когда долго тренируешься, мышцы твои становятся крепкими и
эластичными, сердце готово выдержать любые нагрузки, но тут-то нередко и
наступает кризис: результаты начинают стремительно лететь вниз, и напрасно
бьются над этой злой загадкой медики. Тот, кто пришел в спорт не вчера,
знает и радость и горе, легко определит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23