Джулия указала Фарреллу на один из крутых склонов, и въехав под аркаду деревьев, в верхушках которых запуталась мандариновая луна, он начал медленно спускаться, пока не выбрался неожиданно на луг и не увидел огни, колеблющиеся далеко впереди.
– Отсюда пойдем пешком, – сказала Джулия и сразу по сторонам от тропинки поплыли, проявляясь, очертания мотоциклов и автомобилей. Фаррелл заглушил двигатель и услышал уханье сов. Услышал он и играемый на крумгорнах и ребеке бас-данс «La Volunte» Гервеза. Мелодия мерцала над лугом, холодно, словно россыпь мелких монет, крохотная, блестящая и острая, как новенький гвоздик.
– Ах, чтоб мне пусто было, – негромко сказал Фаррелл. Он поставил BSA рядом с другим мотоциклом, с «Нортоном» и, наказав им жить дружно, пошел с Джулией в сторону огней. Она взяла его под руку, оставив пальцы лежать на его запястье.
– Выбери себе имя, – сказала она. «La Volunte» кончилась, потонув в переливах смеха. Показался темный шатер, плывущий над своим основанием, подобно далекой горе.
– Лестер Янг. Нет, Том-из-Бедлама, – она остановилась и серьезно смотрела на него. – Ну, ты знаешь. «С гневным воинством фантазий, коему лишь я владыка…»
– Будь же ты посерьезней, – с неожиданной яростью сказала она. – Имена здесь кое-что значат, Джо. Выбери себе имя получше, и выбери поскорей, я тебе после все объясню.
Но музыка, нежно баюкавшая его в душистом воздухе, наполнила Фаррелла приятной игривостью. Он сказал:
– Ну ладно. Соломон Дэйзи. Малагиги, Заклинатель Гномов.
Ансамбль заиграл другую пьесу Гервеза, павану, наделив музыку неторопливой, грациозной напевностью, превращавшей танец в нечто большее, чем важное шествие.
– Или, скажем, Джон Чиним-Все, а? Большой Джон и его Маруха? Ты будешь Маруха.
Они подходили к шатру на лугу, но музыка не становилась ближе. Сова промахнула над ними, похожая на огромного ската, колыхаемого глубинными водами. Фаррелл обнял Джулию за плечи и сказал:
– Не сердись. Придумай мне имя сама, ладно?
Прежде, чем она успела ответить, перед ними с внезапностью, заставившей снова вспомнить сову, выросла тень с плюмажем на голове.
– Кто идет? – голос прозвучал глухо, не громче вскрикнувшей одновременно стали или железа.
Фаррелл, не веря ушам, рассмеялся, но Джулия шагнула вперед, заслоняя его.
– Мой лорд Гарт, это Джулия Таникава с другом.
Ее голос звучал чисто и живо, почти напевно. Меч, проскулив, вернулся в ножны, а напряженно кривившийся в темноте часовой странноватой походкой – полусеменя, полукрадучись – приблизился к ним.
– Леди Мурасаки? – теперь звук был несколько выше и в интонациях голоса обнаружилось нечто от елизаветинского добродушия. – Клянусь Иисусом, да примет он вас в свое лоно и оградит от всяческих бед! Не чаяли мы так скоро узреть вас на наших празднествах.
Джулия прелестным движением, таившим в себе предостережение Фарреллу, легко присела перед часовым в реверансе и ответила:
– Правду сказать, мой лорд, я этой ночью не помышляла о танцах, но явилась сюда для угождения собственной прихоти – показать моему другу увеселения, коим предаются по временам члены нашего братства, – она взяла Фаррелла за руку и притянула его поближе к себе.
Часовой отвесил Фарреллу легкий поклон. Под шляпой с перьями виднелось узкое, умное, сухое лицо, Тугой, расшитый шерстью дублет, очень широкий в плечах и почти не сходящийся к талии, придавал часовому сильное сходство с валетом бубен. Навощеные кончики острых усов заворачивались, образуя полный круг, так что казалось, будто на верхней губе часового сидело кверху ногами пенсне в стальной оправе. Только усы и показались в нем Фарреллу симпатичными. Часовой произнес:
– Я прозываюсь Лорд-Сенешаль Гарт де Монфокон.
Ощущая на себе взгляд Джулии, Фаррелл наугад порылся в невыразительной груде паладинов, магов и Кентерберийских паломников и, не найдя ничего, воротился к сумеречным кельтам.
– Добрый сэр, я во власти завета. Табу, – Гарт кивнул, с видом, почти настолько обиженным пояснением, насколько Фаррелл мог того пожелать. Фаррелл продолжал, тщательно подбирая слова: – От восхода луны и до рассвета мне не велено никому открывать мое имя, кроме лишь королевской дочери. А потому простите и не невольте меня, пока мы не встретимся при свете дня, ежели вы того захотите.
Фаррелл решил, что завет получился недурственный, особенно если учесть, что выдумывать его пришлось на ходу.
За спиною Гарта де Монфокон выходили из темных теней шатра и уходили под них или мирно застывали в колеблющемся свете все новые фигуры в плащах и камзолах. Гарт медленно повторил:
– Королевской дочери?
– О да, и к тому же девственнице.
Какого дьявола, если тебе нужен завет, так пусть уж будет завет.
– Вот как? – Гарт наморщил нос, отчего стало казаться, что он близоруко вглядывается в Фаррелла сквозь дурацкое пенсне.
– Воистину так, – ответил Фаррелл.
Джулия захихикала.
– И то лишь если я и она – если я со сказанной девой – станцуем вместе гальярду.
Гарт отвел от него взгляд, приветствуя вновь прибывшую пару, и Джулия быстро повлекла Фаррелла мимо него, к деревьям и музыке. Теперь Фаррелл видел музыкантов, четверку мужчин и женщину, стоявших на низком деревянном помосте. Мужчины были одеты в белые кружевные рубашки и в пуфообразные штаны Рембрандтовых бюргеров, но женщину, с силой постукивавшую пальцами по маленькому барабану, облекала простая, почти бесцветная мантия, наделявшая ее сходством с шахматной королевой. Фаррелл застыл, наблюдая, как они играют старую музыку перед танцующими, которых он видеть не мог.
– Ну что же, добро пожаловать, – холодный голосок Лорда-Сенешаля ясно донесся до них с луга. – Потанцуйте на славу, леди Мурасаки, с вашим безвестным спутником.
Джулия с негромким шипением выпустила воздух и оскалилась.
– Его зовут Даррелл Слоут, – ровным тоном сказал она. – Преподает коррективное чтение в начальных классах средней школы Хайрама Джонсона. Я напоминаю себе об этом каждый раз, когда ему удается меня разозлить.
Здоровенный мужчина в одеждах эпохи Тюдоров – багровый бархат, золотые цепи, обвислые красновато-желтые щеки – прокатил между ними мясистой волной, хрипя хмельные извинения, узорчатый эфес его шпаги ободрал Фарреллу ребра. Фаррелл величественно произнес:
– Да ужели он досаждает тебе, моя цыпонька? Не сойти мне с этого места, коли я сей же минут не подобью ему глаз. Нет, я брошу ему вызов, клянусь Богом, вызов на поединок, – он остановился, потому что Джулия вцепилась ему в запястье, и рука ее была холодна.
– Не говори этого даже в шутку, – сказала она. – Я серьезно, Джо. Держись от него подальше.
Павана разрешилась меланхолическим диссонансом. Музыканты раскланивались – мужчины в похожих на барабаны панталонах выглядели комично, женщина присела в реверансе так низко, что казалось, будто ее шелковое одеяние опало на помост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Отсюда пойдем пешком, – сказала Джулия и сразу по сторонам от тропинки поплыли, проявляясь, очертания мотоциклов и автомобилей. Фаррелл заглушил двигатель и услышал уханье сов. Услышал он и играемый на крумгорнах и ребеке бас-данс «La Volunte» Гервеза. Мелодия мерцала над лугом, холодно, словно россыпь мелких монет, крохотная, блестящая и острая, как новенький гвоздик.
– Ах, чтоб мне пусто было, – негромко сказал Фаррелл. Он поставил BSA рядом с другим мотоциклом, с «Нортоном» и, наказав им жить дружно, пошел с Джулией в сторону огней. Она взяла его под руку, оставив пальцы лежать на его запястье.
– Выбери себе имя, – сказала она. «La Volunte» кончилась, потонув в переливах смеха. Показался темный шатер, плывущий над своим основанием, подобно далекой горе.
– Лестер Янг. Нет, Том-из-Бедлама, – она остановилась и серьезно смотрела на него. – Ну, ты знаешь. «С гневным воинством фантазий, коему лишь я владыка…»
– Будь же ты посерьезней, – с неожиданной яростью сказала она. – Имена здесь кое-что значат, Джо. Выбери себе имя получше, и выбери поскорей, я тебе после все объясню.
Но музыка, нежно баюкавшая его в душистом воздухе, наполнила Фаррелла приятной игривостью. Он сказал:
– Ну ладно. Соломон Дэйзи. Малагиги, Заклинатель Гномов.
Ансамбль заиграл другую пьесу Гервеза, павану, наделив музыку неторопливой, грациозной напевностью, превращавшей танец в нечто большее, чем важное шествие.
– Или, скажем, Джон Чиним-Все, а? Большой Джон и его Маруха? Ты будешь Маруха.
Они подходили к шатру на лугу, но музыка не становилась ближе. Сова промахнула над ними, похожая на огромного ската, колыхаемого глубинными водами. Фаррелл обнял Джулию за плечи и сказал:
– Не сердись. Придумай мне имя сама, ладно?
Прежде, чем она успела ответить, перед ними с внезапностью, заставившей снова вспомнить сову, выросла тень с плюмажем на голове.
– Кто идет? – голос прозвучал глухо, не громче вскрикнувшей одновременно стали или железа.
Фаррелл, не веря ушам, рассмеялся, но Джулия шагнула вперед, заслоняя его.
– Мой лорд Гарт, это Джулия Таникава с другом.
Ее голос звучал чисто и живо, почти напевно. Меч, проскулив, вернулся в ножны, а напряженно кривившийся в темноте часовой странноватой походкой – полусеменя, полукрадучись – приблизился к ним.
– Леди Мурасаки? – теперь звук был несколько выше и в интонациях голоса обнаружилось нечто от елизаветинского добродушия. – Клянусь Иисусом, да примет он вас в свое лоно и оградит от всяческих бед! Не чаяли мы так скоро узреть вас на наших празднествах.
Джулия прелестным движением, таившим в себе предостережение Фарреллу, легко присела перед часовым в реверансе и ответила:
– Правду сказать, мой лорд, я этой ночью не помышляла о танцах, но явилась сюда для угождения собственной прихоти – показать моему другу увеселения, коим предаются по временам члены нашего братства, – она взяла Фаррелла за руку и притянула его поближе к себе.
Часовой отвесил Фарреллу легкий поклон. Под шляпой с перьями виднелось узкое, умное, сухое лицо, Тугой, расшитый шерстью дублет, очень широкий в плечах и почти не сходящийся к талии, придавал часовому сильное сходство с валетом бубен. Навощеные кончики острых усов заворачивались, образуя полный круг, так что казалось, будто на верхней губе часового сидело кверху ногами пенсне в стальной оправе. Только усы и показались в нем Фарреллу симпатичными. Часовой произнес:
– Я прозываюсь Лорд-Сенешаль Гарт де Монфокон.
Ощущая на себе взгляд Джулии, Фаррелл наугад порылся в невыразительной груде паладинов, магов и Кентерберийских паломников и, не найдя ничего, воротился к сумеречным кельтам.
– Добрый сэр, я во власти завета. Табу, – Гарт кивнул, с видом, почти настолько обиженным пояснением, насколько Фаррелл мог того пожелать. Фаррелл продолжал, тщательно подбирая слова: – От восхода луны и до рассвета мне не велено никому открывать мое имя, кроме лишь королевской дочери. А потому простите и не невольте меня, пока мы не встретимся при свете дня, ежели вы того захотите.
Фаррелл решил, что завет получился недурственный, особенно если учесть, что выдумывать его пришлось на ходу.
За спиною Гарта де Монфокон выходили из темных теней шатра и уходили под них или мирно застывали в колеблющемся свете все новые фигуры в плащах и камзолах. Гарт медленно повторил:
– Королевской дочери?
– О да, и к тому же девственнице.
Какого дьявола, если тебе нужен завет, так пусть уж будет завет.
– Вот как? – Гарт наморщил нос, отчего стало казаться, что он близоруко вглядывается в Фаррелла сквозь дурацкое пенсне.
– Воистину так, – ответил Фаррелл.
Джулия захихикала.
– И то лишь если я и она – если я со сказанной девой – станцуем вместе гальярду.
Гарт отвел от него взгляд, приветствуя вновь прибывшую пару, и Джулия быстро повлекла Фаррелла мимо него, к деревьям и музыке. Теперь Фаррелл видел музыкантов, четверку мужчин и женщину, стоявших на низком деревянном помосте. Мужчины были одеты в белые кружевные рубашки и в пуфообразные штаны Рембрандтовых бюргеров, но женщину, с силой постукивавшую пальцами по маленькому барабану, облекала простая, почти бесцветная мантия, наделявшая ее сходством с шахматной королевой. Фаррелл застыл, наблюдая, как они играют старую музыку перед танцующими, которых он видеть не мог.
– Ну что же, добро пожаловать, – холодный голосок Лорда-Сенешаля ясно донесся до них с луга. – Потанцуйте на славу, леди Мурасаки, с вашим безвестным спутником.
Джулия с негромким шипением выпустила воздух и оскалилась.
– Его зовут Даррелл Слоут, – ровным тоном сказал она. – Преподает коррективное чтение в начальных классах средней школы Хайрама Джонсона. Я напоминаю себе об этом каждый раз, когда ему удается меня разозлить.
Здоровенный мужчина в одеждах эпохи Тюдоров – багровый бархат, золотые цепи, обвислые красновато-желтые щеки – прокатил между ними мясистой волной, хрипя хмельные извинения, узорчатый эфес его шпаги ободрал Фарреллу ребра. Фаррелл величественно произнес:
– Да ужели он досаждает тебе, моя цыпонька? Не сойти мне с этого места, коли я сей же минут не подобью ему глаз. Нет, я брошу ему вызов, клянусь Богом, вызов на поединок, – он остановился, потому что Джулия вцепилась ему в запястье, и рука ее была холодна.
– Не говори этого даже в шутку, – сказала она. – Я серьезно, Джо. Держись от него подальше.
Павана разрешилась меланхолическим диссонансом. Музыканты раскланивались – мужчины в похожих на барабаны панталонах выглядели комично, женщина присела в реверансе так низко, что казалось, будто ее шелковое одеяние опало на помост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102