Они перечисляют имена. Мужчины, женщины, кто-то, кто не то и не другое, живет не то в огне, не то в земле – впрочем, какая разница? Но Лал каждый раз качает головой, и Ньятенери говорит: «Нет, наверное». Один раз они даже смеются, и Лукасса смотрит на них, забывая чесать меня за ухом. Но наконец имена кончаются. Лал говорит:
– Это кто-то, кого я не знаю.
Стук в дверь. Ньятенери разворачивается, взметается вверх, точно дым, беззвучно, с луком на изготовку. Голос:
– Это я, Россет! Можно?
Лук опускается, Лал подходит к двери. Мальчишка стоит на пороге, весь встрепанный, с деревянным блюдом. Я чую холодное мясо, вкусный сыр, дрянное вино. Он говорит:
– Я проснулся, услышал, как вы разговариваете… Вы вернулись поздно, я подумал, может, вы не ужинали…
Глаза круглые, как виноградины, большие, как смоквы.
Лал издает неопределенный звук, нечто среднее между смехом и вздохом. Лал говорит:
– Спасибо, Россет. Ты очень заботливый.
Сует блюдо ей в руки. Говорит:
– Вино кисловато малость. Хорошее Карш держит под замком. Но мясо свежее, вчерашнее, честное слово!
Подходит Ньятенери. Говорит:
– Спасибо, Россет. А теперь иди спать.
Улыбается ему. Парень почти не дышит. Ноги делают шаг назад, остальное на два шага продвигается в комнату. Видит меня на подушке Лукассы. Нос прикрыт хвостом, я сладко посапываю. Глаза делаются здоровые, как сливы.
– Карш… – говорит он, словно чихает.
Лукасса поспешно подхватывает меня на руки, смотрит испуганно. Ньятенери:
– Карш сказал, чтобы лиса не было видно. Он его и не видит.
Лал:
– Ты его тоже не видел.
Она прикасается к щеке мальчишки, выталкивает его из комнаты кончиками пальцев, закрывает дверь. Он остается стоять за дверью, я его чую, стоит долго. Лал подходит к столу, ставит блюдо.
– Хороший мальчик. Смотрит на мир с удивлением, и работает, как вол.
Тут она останавливается, хохочет, трясет головой. Говорит:
– Наверно, мой… наверно, наш друг не раз говорил то же самое о нас. Тому, кого он любил…
Ньятенери снова берется за стрелы.
Все это время Лукасса молчит. Смотрит, гладит меня, не говоря ни слова, но что-то течет изнутри нее, по рукам, в мое тело – шерсть встает дыбом, и кости тоже. Теперь она говорит:
– Сегодня.
Они смотрят на нее. Ньятенери:
– Что – сегодня?
Лукасса:
– Не завтра. Вы нашли его сегодня.
Встает, смотрит им в глаза, упрямая, уверенная. Я изгибаюсь у нее на руках, зеваю, потягиваюсь. Лал, мягко и осторожно:
– Нет, Лукасса, мы его не нашли. След, что он оставил для нас, привел нас в эти-земли, но за эти двенадцать дней мы побывали всюду. Мы с Ньятенери хорошие следопыты. Но никто не может вспомнить, чтобы видел его. Ни знака, ни малейшего следа…
– Значит, вы побывали там, где был он, – перебивает ее Лукасса. – Вы были там, где случилось что-то… что-то плохое.
Теперь они переглядываются. Ньятенери чуть заметно приподнимает бровь. Лал – нет. Лукасса замечает это, говорит громче:
– Оно пристало к вам, я это чую. Вы были сегодня в каком-то месте – это место смерти, вы там были, вы все испачкались в этом с головы до ног.
Дрожит сильнее, так что вот-вот выронит меня. Повторяет:
– Смерть…
Ньятенери поворачивается к Лал.
– В той комнате, в тот день, когда мы приехали. И теперь снова. Какие еще трюки она знает?
Лал:
– Это не трюк.
Мягкие золотистые глаза темнеют, становятся бронзовыми. Лал сердится. Говорит:
– Она знает смерть лучше нас обеих. Она чувствует, где проходила смерть. Тебе придется поверить мне на слово.
Ньятенери, медленно:
– Поверю.
Становится тихо. Все молчат. Лал пробует вино, кривится, но все равно пьет. Лукасса режет холодное мясо: ломтик мне, ломтик себе, ломтик мне. Ньятенери говорит:
– Башня.
Лал моргает.
– Башня? Ах, та башня! Куча красного кирпича? Мы не нашли там ничего, кроме пауков, сов и вековой пыли. Почему именно там?
Ньятенери:
– Почему вековой? В этих местах нет ничего столь древнего, чтобы лежать в руинах. Почему тут только одна башня, а все остальное – все! – плоское, как навозная куча?
Пожимает плечами.
– Надо ж с чего-то начать!
Смотрит на Лукассу.
– Она поедет с нами. Наша собственная маленькая провидица…
Лукасса швыряет меня на кровать – вот так, словно подушку. «Подходит вплотную к Ньятенери, привстает на цыпочках, чтобы смотреть ей глаза в глаза. И говорит:
– Я – ничья! Лал мне говорила. Я – не шляпа, не ручная лиса и не фокусница. Либо я ваша спутница – твоя и Лал, – либо нет. А если я ваша спутница, тогда с завтрашнего дня я езжу с вами повсюду, и все!
Все только рот открыли, даже я. А Лукасса добавила:
– Ибо мой путь был длиннее вашего.
Лал улыбается, отворачивается. Ньятенери… Много-много лет, не друзья, не недруги, посвященные в тайны друг друга, приходим, уходим, молчим, знаем то, что знаем… Хо-хо, Ньятенери! Лишь раз видел я ее такой неподвижной, такой ошеломленной – и оба мы тогда едва не погибли. Медленно качает головой. Садится, берет свой длинный лук. Говорит:
– Ну что ж, спутницы… Лично я собираюсь поставить на свой лук новую тетиву. Если лук меня не укусит – а теперь я бы этому не удивилась, – это займет минут пять. Потом я собираюсь лечь спать – чего и вам желаю. День завтра будет нелегкий.
В постели Лукасса, как всегда, шепчет мне на ухо:
– Лисичка, лисичка, как тебя зовут?
Я лижу ей ладонь, она вздыхает тихо и устало. Шепот:
– А меня зовут Лукасса, но я не знаю…
И так каждый вечер!
Спит. Лал тоже спит. Ньятенери склоняется над кроватью, говорит на другом языке, на нашем языке. Говорит:
– Слушай меня. Старик больше не будет пить эль в общем зале.
Я лежу, крепко зажмурившись. Ньятенери:
– Ты понял.
Они уезжают рано-рано утром, все втроем. Лукасса целует в нос, говорит:
– Не шали!
Ньятенери смотрит на меня. Шаги на лестнице. Утихли. Я доедаю мясо и сыр. Когда Маринеша приходит подметать, прячусь под кровать. Самое надежное место. Маринеша приоткрывает окно, уходит. За окном поскрипывают ветки.
Люди не знают, что лисы умеют лазить по деревьям, если очень сильно захотят. Вот белки – те знают.
МАРИНЕША
В общем, я погналась за лисой, которая сидела на дереве. В смысле, она уже не сидела – она уже спрыгнула на землю, глянула на меня и исчезла между конюшней и моим огородом. У меня в руках была корзинка со свежевыстиранным бельем, я ее несла, чтобы развесить белье на солнышке, но я просто бросила ее, где была, и погналась за этой тварью. Она придушила мою курочку! Конечно, на самом деле она была не моя, но ведь это я дала ей имя – я звала ее Сона, и она ходила за мной по пятам, все время, даже когда мне нечем было ее угостить. А эта лиса ее придушила! Я бы тоже ее придушила, если бы поймала. Честное слово, придушила бы!
Но когда я обогнула конюшню, лиса уже исчезла – просто как сквозь землю провалилась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93