Новая знакомая Элинор все еще была бледна, но еще не проронила ни слезинки, и, наблюдая за ней, Элинор поняла, что та находится в состоянии шока: она двигалась как лунатик, но разговаривала так, словно ничего особенного не произошло.
– Бедняга Джинджер был санитаром при моей машине. Теперь, конечно, его матери напишут, что он геройски погиб за родину и короля. На самом-то деле он просто споткнулся о чей-то сапог и свалился в траншею: какой-то идиот случайно прострелил ему колено, а потом он слишком долго валялся на земле. Ну, а теперь вот его еще и пырнули не туда, куда надо…
– Доктор тоже всего-навсего человек. Ошибиться может каждый, – еле слышно произнесла Элинор. – И я, и ты.
Девушка вздохнула:
– Да, вся эта проклятая война – сплошная ошибка.
– Как тебя зовут? – спросила Элинор.
– Шушу Мэнн.
– Это больше похоже на американское имя, чем на английское.
– Верно. По-настоящему-то я Дорис. А Шушу меня прозвали американские ребята за то, что я вроде как всегда первой узнаю все новости. Ну, вроде как кто-нибудь кому-нибудь что-нибудь шу-шу-шу на ухо, а я тут как тут. Да дело-то не в этом. Собирать сплетни – это не по мне. Просто разуваешь глаза и уши, болтаешь с ходячими ранеными, пока они не попадут в руки к вашему брату – медику… Ну и чертова же у вас работа, сестричка.
– Твоя, по-моему, тоже не из легких.
– Мне здорово повезло, что меня взяли на санитарную машину, – сказала Шушу. – Вообще-то военное ведомство не очень жалует рабочих девчонок из Тутинга вроде меня: они там любят барышень поприличнее. Мы ведь все добровольцы и работаем, в общем-то, за спасибо.
– Тогда как же тебе удалось? – спросила Элинор.
– Я работала в одной семье в Уимблдоне – люди неплохие, солидные, прислуги девять человек. Так вот наша мисс Рут пошла в добровольцы, а хозяйка возьми да и отправь меня вместе с ней – ну, чтобы вроде присматривать, значит. Пришлось, конечно, прибавить себе несколько годков: сказать, что мне не восемнадцать, а двадцать три. А мисс Рут – она ничего, только не привыкла к такой жизни. Не прошло и трех недель, как подхватила она воспаление легких, чуть не померла, вот и пришлось ее отправить назад, в Блайтли. А я вот осталась. Начальница не обращает внимания на то, что я недостаточно хорошо воспитана – это она так говорит, я сама слышала, – потому что я разбираюсь в машине, а это ведь не всякая может.
С того вечера девушки стали часто встречаться в комнатке Элинор. Молодую американку интриговала, и одновременно притягивала грубоватая простота Шушу, ее полное безразличие к тому, что о ней думают другие, ее презрение к любому начальству, глубоко запрятанная доброта и тепло ее души.
Спустя пару месяцев после того вечера, когда Элинор утешала как могла только что потерявшую своего Джинджера Шушу, пришлось точно так же и Шушу утешать Элинор, которую, зайдя к ней в комнатку, она нашла беззвучно рыдающей на узкой, твердой койке.
– Что стряслось? – спросила Шушу.
Не отвечая, Элинор протянула ей письмо.
„Дорогая Нелл, – прочла Шушу, – мне очень трудно сообщать тебе об этом, но твоей дорогой мамы больше нет. Она шесть месяцев болела туберкулезом, но не разрешала писать тебе. В прошлое воскресенье, около пяти часов, она тихо отошла в лучший мир, и в среду мы похоронили ее. Я ухаживал за ней как умел. К ней приходил доктор Маккензи, я покупал лекарства, но было уже поздно. В воскресенье она говорит мне: слушай-ка, Мариус, мне лучше. Ничего, что я так исхудала. Теперь, когда я выздоровела, ты можешь откармливать меня, как рождественского гуся. Занималась всем контора Каскета, Норса и Грейва, похоронили честь по чести, у Пресвятой Девы, в дальнем левом углу, если смотреть от паперти. Моя бедная старушка была в своем венчальном платье, а сама худющая – кожа да кости. Все-таки я очень любил ее, хотя и нечасто говорил ей об этом. Твой убитый горем отец Мариус Ф.Дав". Наконец Элинор вымолвила сквозь слезы:
– По крайней мере, это значит, что мне никогда не придется снова пережить это.
Шушу и Элинор были подругами в течение сорока семи лет, и за все эти годы они не сошлись лишь в одном: Шушу никогда не нравился Билли.
Элинор повернула голову, чтобы еще раз взглянуть на фотографию Билли, стоявшую на столике у кровати. Ей снова припомнилось унижение, которое она часто испытывала из-за высокомерия его родни, хотя в конце концов именно Элинор довелось вернуть семье Билли былое величие. Теперь Элинор была знаменитостью, и общество принимало ее так, как никогда не принимало никого из тех людей. И уж, конечно, Элинор не собиралась совершать финансовых промахов, совершенных когда-то ими.
Теперь ее окружали блаженная теплынь летнего прованского дня и роскошь сарасанского замка – ее жилища. Глядя снизу вверх на Шушу, Элинор произнесла все еще слабым, но исполненным решимости голосом:
– Я должна быть уверена в том, что у девочек всегда все будет в порядке… Я хочу, чтобы они были счастливы, чтобы им не приходилось тянуть лямку… чтобы они имели то, чего не было у нас с тобой: много времени, чтобы наслаждаться жизнью, чтобы думать. Чтобы побольше быть со своими детьми, а не рваться так, как я, когда растила моего Эдварда.
– Ты сделала для него все, что могла, Нелл, – успокоила ее Шушу, – все, что человек должен делать для своего ребенка. Может, оно и лучше, что он был у тебя только один. – Почему это было лучше, Шушу уточнять не стала.
– Я хочу сейчас же видеть Адама, – прошептала Элинор.
– Я не допущу никаких деловых разговоров до тех пор, пока ты не перестанешь шепелявить, – заявила Шушу. – Подождем, когда ты выиграешь у меня в скрэббл.
До болезни Элинор они ежедневно, в пять часов, играли по одной партии. На конец прошлого года общий счет был 329: 36 в пользу Шушу.
– Шушу, это – срочное дело. Я не составила завещания.
Шушу обернулась:
– Совсем оно не срочное, старая ты дуреха. Важное, но никак не срочное. Тебе придется подождать! Я не пущу сюда этого красавчика Адама, пока доктор не разрешит. И давай кончим об этом. Пойду приготовлю тебе тарелку бананового пюре со сливками. Ты сможешь есть его чайной ложечкой. Уж я-то знаю, что тебе по вкусу, Нелл.
Элинор улыбнулась. Ей, проведшей всю свою жизнь в заботах о других, было так странно, но приятно лежать вот так, с закрытыми глазами, пока другие суетятся вокруг нее, разговаривают шепотом и решают за нее все проблемы.
Понедельник, 19 июля 1965 года
Две недели спустя Адам, сидя на серебристо-серой софе возле камина в спальне Элинор, проворно доставал из портфеля бумаги и раскладывал их на стоявшем перед ним низеньком столике. Шушу предупредила, что в его распоряжении всего лишь несколько минут.
Голос Элинор звучал еще слабо, и у нее по-прежнему работала только правая половина рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86