„знатного происхождения и богатый".
Ей приходилось бывать на дебютантских ленчах, где девушки знакомились между собой; после этого, всю вторую половину дня, ей полагалось отдыхать, чтобы восстановить свои силы к вечеру, когда начинались коктейли, обеды, танцы и балы. Вместе с другими она криками подбадривала спортсменов на соревнованиях по гребле в Оксфорде и Кембридже, степенно аплодировала на крикете в „Лорде", прикладывала к глазам бинокль на скачках в Эскоте, ела клубнику со сливками в перерывах между теннисными матчами в Уимблдоне, следила, затаив дыхание, за игрой в поло в Каудрей-Парк и Сирен-сестер, оценивающе втягивала носом напоенный ароматами воздух на Цветочном шоу в Челси и выражала свое восхищение посредственными картинами на открытии летнего сезона в Королевской академии: на прошлогодней выставке романтический портрет Ее Величества королевы (обладавшей заметным сходством с Ингрид Бергман) кисти Пьетро Аннигони собирал около себя никогда не виданные ранее толпы зрителей, однако в этом году не было выставлено ни одного выдающегося полотна.
Наконец, разослав целую пачку приглашений (изготовленных на заказ у Смитсона на дорогой плотной бумаге с гравированными текстом и орнаментом), Клер дала свой первый собственный бал в оранжерее Холлэнд-Парк, превращенной Дэвидом Хиксом – молодым, но уже известным дизайнером – в сказочный дворец, затянутый белым тюлем и сверкающий огоньками свечей.
Элинор, сопровождавшая Клер во время ее дебюта, естественно, тоже привлекала большое внимание. К этому времени Элинор Дав была уже легендой и предметом обожания тысяч преисполненных надежд девушек и женщин, чьи мечты, хотя и успели несколько потускнеть, еще не были разбиты о суровую действительность. У всех была на слуху и на языке история простой деревенской девушки, пробившейся сквозь все препятствия к известности и богатству, и для читателей Элинор являлась осязаемым доказательством того, что сказки все-таки могут стать реальностью. Она давно научилась позировать перед фотоаппаратами не менее профессионально, чем Ее Величество королева-мать, и ее снимали постоянно: вот Элинор выходит из белого „роллс-ройса" в ослепительном бальном платье, кутаясь в белый песцовый мех и прижимая к себе в высшей степени фотогеничного белого пекинеса, а вот она улыбается из-под одной из своих очаровательных широкополых абрикосовых шляпок (Элинор пришла к выводу, что это именно „ее" цвет).
Клер, всегда находясь в двух шагах позади бабушки, порой ощущала себя одним из ее непременных аксессуаров – немного более важным, чем сумочка, но менее важным, чем пять ниток жемчуга на шее: просто одной из частей того блестящего, до мелочей продуманного спектакля, который легендарная Элинор Дав давала своей публике.
К концу сезона Клер почувствовала, что больше никогда в жизни ей не захочется пожать ни одной руки или поаплодировать затянутыми в белые перчатки ладонями – достаточно громко, чтобы выражаемое одобрение выглядело искренним, но в то же время достаточно тихо для того, чтобы не выйти за рамки благопристойности. У нее теперь было много партнеров по танцам, человек пять ухажеров и огромное количество приятельниц, с которыми можно было похихикать и позубоскалить по поводу мужского пола. Клер знала, что судьба чертовски милостива к ней, и надеялась, что ей никогда не придется снова оказаться в водовороте светской жизни, которая составила в душе ее усталость и странную пустоту.
Клер не говорила об этом, но считала, что прошедший год потратила впустую. Она попыталась объяснить это Аннабел, которой вскоре самой предстояло подвергнуться тому же испытанию удовольствиями и известностью, но Аннабел не приняла предупреждений сестры. Вернувшись из пансиона в Швейцарии, она только и мечтала что о кавалерах, балах и роскошных туалетах и не могла дождаться того времени, когда ее фотографии будут появляться на страницах светских журналов, а сама она будет до зари кружиться в танце в объятиях мужчины – предпочтительно старше себя.
Но это время еще не наступило, и Аннабел вместе с сестрами скучала в заваленном снегом Старлингсе, что никак не вязалось с ее представлением о приятном времяпрепровождении. Она спрыгнула с кресла у окна:
– Клер, поучи меня еще играть в бридж. Клер взглянула вверх и зевнула:
– Слишком мало времени до ленча.
Зазвонил телефон, и Клер стремглав бросилась к нему:
– Алло! – Но тут же разочарованно добавила: – Извини, Шушу. Я жду важного звонка. – Она с досадой хлопнула трубку.
– Держу пари, что речь идет о Генри, – поддразнила ее Миранда.
– Это не может быть Генри, – возразила Аннабел, снова забираясь в кресло. – Его полк только что отправили в Суэц.
– Перестаньте, вы – обе! – сердито оборвала их Клер.
Телефон зазвонил снова. Клер спрыгнула с софы, но Миранда уже схватила трубку:
– Кто-кто?.. Ка-Я-Эр? А что это такое?.. Кампания за ядерное разоружение… По-моему, вы ошиблись номером.
– Это меня! – Сильно покраснев, Клер перехватила у нее телефон, тут же договорилась с кем-то о встрече в Лондоне и положила трубку.
– Кто это был? – спросила Аннабел.
– Про что это? – подхватила Миранда.
– Не ваше дело, – огрызнулась Клер.
– Ба не нравятся все эти движения „долой бомбу", – заметила Миранда. – Она скажет, что благодаря атомной бомбе мы выиграли войну за десять минут… Что премьер-министр не нуждается в том, чтобы всякие там неблагодарные тупицы и подстрекатели советовали ему, как управлять страной… Ну, в общем, ты знаешь, что скажет Ба, Клер.
– Кампания за ядерное разоружение – вполне уважаемая организация, – горячо возразила Клер. – Бертран Рассел и еще шесть Нобелевских лауреатов поддерживают идею запрещения атомной бомбы, и Альберт Эйнштейн тоже. Если начнется война, ядерное оружие может уничтожить всю планету.
– И все-таки Ба это не понравится, – повторила Миранда.
– Я не терплю лжи! – прокашляла Элинор, взмахнув конвертом, который держала в руке. Это было на следующее утро в ее роскошно обставленной, залитой солнцем спальне. Элинор лежала в постели – у нее был бронхит.
Чтобы не встречаться взглядом с бабушкой, Клер водила глазами по красивой, уютной комнате. Стены были кремовые, шторы – ярко-желтые, как и парчовые драпировки кровати с пологом, опиравшимся на четыре столпа. На бессарабском ковре цвета увядшей листвы возвышалась софа времен Регентства с подушками из шкуры тигра. Кругом стопки книг и горшки с нарциссами, источавшими тонкий аромат.
– Будь любезна, посмотри мне в глаза, Клер, – потребовала Элинор, чихая. – Я хочу слышать, что ты можешь сказать в свое оправдание, – сердито добавила она, глядя на внучку, стоявшую перед ней в розовом свитере и твидовой юбке, потупив взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Ей приходилось бывать на дебютантских ленчах, где девушки знакомились между собой; после этого, всю вторую половину дня, ей полагалось отдыхать, чтобы восстановить свои силы к вечеру, когда начинались коктейли, обеды, танцы и балы. Вместе с другими она криками подбадривала спортсменов на соревнованиях по гребле в Оксфорде и Кембридже, степенно аплодировала на крикете в „Лорде", прикладывала к глазам бинокль на скачках в Эскоте, ела клубнику со сливками в перерывах между теннисными матчами в Уимблдоне, следила, затаив дыхание, за игрой в поло в Каудрей-Парк и Сирен-сестер, оценивающе втягивала носом напоенный ароматами воздух на Цветочном шоу в Челси и выражала свое восхищение посредственными картинами на открытии летнего сезона в Королевской академии: на прошлогодней выставке романтический портрет Ее Величества королевы (обладавшей заметным сходством с Ингрид Бергман) кисти Пьетро Аннигони собирал около себя никогда не виданные ранее толпы зрителей, однако в этом году не было выставлено ни одного выдающегося полотна.
Наконец, разослав целую пачку приглашений (изготовленных на заказ у Смитсона на дорогой плотной бумаге с гравированными текстом и орнаментом), Клер дала свой первый собственный бал в оранжерее Холлэнд-Парк, превращенной Дэвидом Хиксом – молодым, но уже известным дизайнером – в сказочный дворец, затянутый белым тюлем и сверкающий огоньками свечей.
Элинор, сопровождавшая Клер во время ее дебюта, естественно, тоже привлекала большое внимание. К этому времени Элинор Дав была уже легендой и предметом обожания тысяч преисполненных надежд девушек и женщин, чьи мечты, хотя и успели несколько потускнеть, еще не были разбиты о суровую действительность. У всех была на слуху и на языке история простой деревенской девушки, пробившейся сквозь все препятствия к известности и богатству, и для читателей Элинор являлась осязаемым доказательством того, что сказки все-таки могут стать реальностью. Она давно научилась позировать перед фотоаппаратами не менее профессионально, чем Ее Величество королева-мать, и ее снимали постоянно: вот Элинор выходит из белого „роллс-ройса" в ослепительном бальном платье, кутаясь в белый песцовый мех и прижимая к себе в высшей степени фотогеничного белого пекинеса, а вот она улыбается из-под одной из своих очаровательных широкополых абрикосовых шляпок (Элинор пришла к выводу, что это именно „ее" цвет).
Клер, всегда находясь в двух шагах позади бабушки, порой ощущала себя одним из ее непременных аксессуаров – немного более важным, чем сумочка, но менее важным, чем пять ниток жемчуга на шее: просто одной из частей того блестящего, до мелочей продуманного спектакля, который легендарная Элинор Дав давала своей публике.
К концу сезона Клер почувствовала, что больше никогда в жизни ей не захочется пожать ни одной руки или поаплодировать затянутыми в белые перчатки ладонями – достаточно громко, чтобы выражаемое одобрение выглядело искренним, но в то же время достаточно тихо для того, чтобы не выйти за рамки благопристойности. У нее теперь было много партнеров по танцам, человек пять ухажеров и огромное количество приятельниц, с которыми можно было похихикать и позубоскалить по поводу мужского пола. Клер знала, что судьба чертовски милостива к ней, и надеялась, что ей никогда не придется снова оказаться в водовороте светской жизни, которая составила в душе ее усталость и странную пустоту.
Клер не говорила об этом, но считала, что прошедший год потратила впустую. Она попыталась объяснить это Аннабел, которой вскоре самой предстояло подвергнуться тому же испытанию удовольствиями и известностью, но Аннабел не приняла предупреждений сестры. Вернувшись из пансиона в Швейцарии, она только и мечтала что о кавалерах, балах и роскошных туалетах и не могла дождаться того времени, когда ее фотографии будут появляться на страницах светских журналов, а сама она будет до зари кружиться в танце в объятиях мужчины – предпочтительно старше себя.
Но это время еще не наступило, и Аннабел вместе с сестрами скучала в заваленном снегом Старлингсе, что никак не вязалось с ее представлением о приятном времяпрепровождении. Она спрыгнула с кресла у окна:
– Клер, поучи меня еще играть в бридж. Клер взглянула вверх и зевнула:
– Слишком мало времени до ленча.
Зазвонил телефон, и Клер стремглав бросилась к нему:
– Алло! – Но тут же разочарованно добавила: – Извини, Шушу. Я жду важного звонка. – Она с досадой хлопнула трубку.
– Держу пари, что речь идет о Генри, – поддразнила ее Миранда.
– Это не может быть Генри, – возразила Аннабел, снова забираясь в кресло. – Его полк только что отправили в Суэц.
– Перестаньте, вы – обе! – сердито оборвала их Клер.
Телефон зазвонил снова. Клер спрыгнула с софы, но Миранда уже схватила трубку:
– Кто-кто?.. Ка-Я-Эр? А что это такое?.. Кампания за ядерное разоружение… По-моему, вы ошиблись номером.
– Это меня! – Сильно покраснев, Клер перехватила у нее телефон, тут же договорилась с кем-то о встрече в Лондоне и положила трубку.
– Кто это был? – спросила Аннабел.
– Про что это? – подхватила Миранда.
– Не ваше дело, – огрызнулась Клер.
– Ба не нравятся все эти движения „долой бомбу", – заметила Миранда. – Она скажет, что благодаря атомной бомбе мы выиграли войну за десять минут… Что премьер-министр не нуждается в том, чтобы всякие там неблагодарные тупицы и подстрекатели советовали ему, как управлять страной… Ну, в общем, ты знаешь, что скажет Ба, Клер.
– Кампания за ядерное разоружение – вполне уважаемая организация, – горячо возразила Клер. – Бертран Рассел и еще шесть Нобелевских лауреатов поддерживают идею запрещения атомной бомбы, и Альберт Эйнштейн тоже. Если начнется война, ядерное оружие может уничтожить всю планету.
– И все-таки Ба это не понравится, – повторила Миранда.
– Я не терплю лжи! – прокашляла Элинор, взмахнув конвертом, который держала в руке. Это было на следующее утро в ее роскошно обставленной, залитой солнцем спальне. Элинор лежала в постели – у нее был бронхит.
Чтобы не встречаться взглядом с бабушкой, Клер водила глазами по красивой, уютной комнате. Стены были кремовые, шторы – ярко-желтые, как и парчовые драпировки кровати с пологом, опиравшимся на четыре столпа. На бессарабском ковре цвета увядшей листвы возвышалась софа времен Регентства с подушками из шкуры тигра. Кругом стопки книг и горшки с нарциссами, источавшими тонкий аромат.
– Будь любезна, посмотри мне в глаза, Клер, – потребовала Элинор, чихая. – Я хочу слышать, что ты можешь сказать в свое оправдание, – сердито добавила она, глядя на внучку, стоявшую перед ней в розовом свитере и твидовой юбке, потупив взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86