— Пойми: нельзя бороться с преступностью преступными методами! Если, вы боретесь с преступниками теми же методами, то чем вы лучше их?
— «Вы боретесь»? — зло сощурился Горчаков. — Ты уже себя противопоставляешь?
— Да! — заорала я. — Противопоставляю!
— И мне тоже?
— Если ты можешь сфальсифицировать доказательства, то и тебе тоже! — от волнения я запуталась в словах «противопоставляю» и «сфальсифицировать», но Горчаков даже не улыбнулся.
— А зачем ты вообще тогда пришла? От меня сочувствия не дождешься! Я считаю, что преступник должен сидеть в тюрьме! И трудовому народу безразлично, как ты его туда посадишь! А ты целуйся со своей Барракудой! Тьфу, со своим Барракудом!
Я гордо встала и пошла из кабинета, изо всех сил стараясь не показать Лешке, что в глазах у меня стоят слезы. Перед дверью я остановилась, и не оборачиваясь, потому что слезы уже текли у меня по лицу, сказала Горчакову:
— Знаешь, Леша, если следователь считает возможным подбрасывать компромат и подделывать доказательства, то это профессиональная смерть. Если ты фальсифицируешь доказательства, то будь готов к тому, что и в отношении тебя их могут сфальсифицировать.
И хлопнула дверью.
Придя к себе, я заплакала, уже не стесняясь. Наверное, это было слышно через стенку, потому что очень скоро зашуршал у себя в кабинете Горчаков, заскрипели половицы под его внушительной массой, потом он тихо, как, наверное, думал, выбрался в коридор, встал около моего кабинета и приник ухом к двери. Мое сопение и всхлипы, видимо, деморализовали его, потому что он постоял некоторое время и понесся за подкреплением в лице Зои. Через пять минут Зоя уже заскреблась в мою дверь, но я не отвечала. Никого не хотелось видеть, в том числе и Горчакова с Зоей. К тому же вахта под моими дверями, похоже, их опять сблизила, потому что, не добившись от меня отклика, они стали горячо шептаться, а потом прокрались к Лешке в кабинет и затихли. Вот тогда я вытерла слезы салфеткой, запудрила красные веки, с отвращением глядя на себя в зеркало, и пошла домой, потому что продолжать работу сегодня не имела никакого желания.
Ну и пожалуйста, думала я, ожесточенно ступая прямо в мокрую снежную грязь, раз так,.. Раз я не права, раз вы все считаете, что «вор должен сидеть в тюрьме», и наплевать какой ценой, раз вы считаете, что понятие профессиональной этики, чести и совести — это пустой звук… После того, как я поймала удивленный взгляд пожилой тетеньки, стоявшем на трамвайной остановке, я поняла, что разговариваю сама с собой, да еще и плачу во весь голос.
Даже не помню, как я добралась до дома, уже тыркаясь ключом в замочную скважину родной квартиры, вспомнила, что забыла купить хлеб, минералку и масло. Однако махнула на это рукой и вошла домой, смутно надеясь на то, что за продуктами отправлю peбенка.
Но не тут-то было. Сегодня определений был не мой день. Грязнущие Хрюндиковы ботм валялись посреди прихожей, а самого было не видно и не слышно, хотя обычно ареалы его нахождения в квартире помечаются разбросанными корками от мандаринов, огрызками чипсов, вопящей музыкой, включенным и забытым видео, пультом от телевизора, лежащим почему-то в туалете…
Я разделась, перепрыгнув через башмаки сыночка (принципиально их не убираю, в надежде, что он когда-нибудь споткнется о них сам), мимоходом глянула на себя в зеркало и содрогнулась от омерзения, потом пошла искать ребенка. Ребенок обнаружился в своей комнате, свет был выключен, музыка, что удивительно — тоже, а Хрюндик лежал лицом к стене, скрючившись на неразобранном диване. Я подошла к нему и наклонилась, он тихо сопел. Я позвала его, но ребенок не откликнулся. Тогда я легонько потрясла его за плечо, он дернулся и забормотал что-то неразборчивое, а потом опять отвернулся к стене и затих. Тут я испугалась. Наклонившись к нему почти вплотную, я принюхалась — спиртным не пахло; Гошка опять шевельнулся и проговорил какую-то абракадабру, что еще больше укрепило меня в подозрениях о самом страшном — о наркотиках. Спотыкаясь и выпадая из домашних туфель, я бросилась к телефону.
Сашка, похоже, ничего не понял из моих сбивчивых объяснений, но тут же коротко сказал, что приедет, и бросил трубку. Пока в замке не повернулся его ключ, я сидела около сына и слушала его дыхание.
Когда Сашка вошел в комнату, я кратко изложила ситуацию и вышла, решив подождать на кухне. Через пять минут муж заглянул туда, обнял меня за плечи и совершенно спокойно сказал:
— А ты фонарь у него под глазом видела?
— Какой фонарь? — простонала я слабым голосом.
— Вот такой, — и Сашка показал диаметр синяка двумя руками, но сразу придержал меня, поскольку я ринулась было осматривать телесное повреждение.
— Не надо никуда нестись, поверь мне на слово.
— Его избили, что ли? — я с трудом приходила в себя.
— Нет, — Сашка поцеловал меня в макушку и сел на стул напротив. — Всего лишь подрался.
— Из-за чего?
— Из-за девочки. По крайней мере, говорит так.
— А ты уверен? — видимо, мой голос звучал так трагически, что Сашка рассмеялся.
— «Рука! Его пытали!» Нет, Маша, это не из той оперы. И никакого наркотического опьянения, поверь мне.
— А почему он говорил неразборчиво? И не реагировал, когда я его трясла?
— Бормотал спросонья. А не поворачивался, потому что боялся предъявить тебе заплывший глаз.
Видя, что я снова подскочила, Сашка положил мне руку на плечо и надавил, заставим сесть обратно.
— Я ему оказал первую помощь. И учти, он еще будет много раз драться, и синяков получит ого-го сколько.
— Ну почему он обязательно должен драться?!
— Да потому что парень растет.
— Но не все же парни дерутся?
— Нет, не все, — серьезно ответил мой остроумный муж. — Некоторые не дерутся, а потом делают операции по перемене пола.
— И ты, что ли, дрался? — недоверчиво спросила я.
— Представь себе. Я тебе больше скажу: я еще школу прогуливал и врал родителям, что меня на улице встретил дяденька милиционер и попросил последить за шпионом, и я в школу не пошел, выполняя задание Родины.
Я прыснула.
— И что, тебе верили?
— Нет.
Из коридора донесся шорох, это в туалет брел мой драчливый ребенок. По дороге он заглянул в кухню. Та часть его физиономии, которая не была скрыта под неприлично отросшими лохмами, была синего цвета, а глаз не открывался.
— Привет, — сказал он мне хрипло.
— Привет, — откликнулась я, подавляя в себе желание немедленно броситься к ребенку и закрыть его от опасного мира крыльями, как наседка. — Кто это тебя так?
— Это мы с Васькой помахались, — ухмыльнулся расслабившийся Хрюндик, поняв, что показательной порки не будет.
— Надеюсь, что Васька такой же красивый?
— А то! — гордо ответил ребенок. — Но мы сразу помирились, мы же друзья.
Тут я опять испугалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— «Вы боретесь»? — зло сощурился Горчаков. — Ты уже себя противопоставляешь?
— Да! — заорала я. — Противопоставляю!
— И мне тоже?
— Если ты можешь сфальсифицировать доказательства, то и тебе тоже! — от волнения я запуталась в словах «противопоставляю» и «сфальсифицировать», но Горчаков даже не улыбнулся.
— А зачем ты вообще тогда пришла? От меня сочувствия не дождешься! Я считаю, что преступник должен сидеть в тюрьме! И трудовому народу безразлично, как ты его туда посадишь! А ты целуйся со своей Барракудой! Тьфу, со своим Барракудом!
Я гордо встала и пошла из кабинета, изо всех сил стараясь не показать Лешке, что в глазах у меня стоят слезы. Перед дверью я остановилась, и не оборачиваясь, потому что слезы уже текли у меня по лицу, сказала Горчакову:
— Знаешь, Леша, если следователь считает возможным подбрасывать компромат и подделывать доказательства, то это профессиональная смерть. Если ты фальсифицируешь доказательства, то будь готов к тому, что и в отношении тебя их могут сфальсифицировать.
И хлопнула дверью.
Придя к себе, я заплакала, уже не стесняясь. Наверное, это было слышно через стенку, потому что очень скоро зашуршал у себя в кабинете Горчаков, заскрипели половицы под его внушительной массой, потом он тихо, как, наверное, думал, выбрался в коридор, встал около моего кабинета и приник ухом к двери. Мое сопение и всхлипы, видимо, деморализовали его, потому что он постоял некоторое время и понесся за подкреплением в лице Зои. Через пять минут Зоя уже заскреблась в мою дверь, но я не отвечала. Никого не хотелось видеть, в том числе и Горчакова с Зоей. К тому же вахта под моими дверями, похоже, их опять сблизила, потому что, не добившись от меня отклика, они стали горячо шептаться, а потом прокрались к Лешке в кабинет и затихли. Вот тогда я вытерла слезы салфеткой, запудрила красные веки, с отвращением глядя на себя в зеркало, и пошла домой, потому что продолжать работу сегодня не имела никакого желания.
Ну и пожалуйста, думала я, ожесточенно ступая прямо в мокрую снежную грязь, раз так,.. Раз я не права, раз вы все считаете, что «вор должен сидеть в тюрьме», и наплевать какой ценой, раз вы считаете, что понятие профессиональной этики, чести и совести — это пустой звук… После того, как я поймала удивленный взгляд пожилой тетеньки, стоявшем на трамвайной остановке, я поняла, что разговариваю сама с собой, да еще и плачу во весь голос.
Даже не помню, как я добралась до дома, уже тыркаясь ключом в замочную скважину родной квартиры, вспомнила, что забыла купить хлеб, минералку и масло. Однако махнула на это рукой и вошла домой, смутно надеясь на то, что за продуктами отправлю peбенка.
Но не тут-то было. Сегодня определений был не мой день. Грязнущие Хрюндиковы ботм валялись посреди прихожей, а самого было не видно и не слышно, хотя обычно ареалы его нахождения в квартире помечаются разбросанными корками от мандаринов, огрызками чипсов, вопящей музыкой, включенным и забытым видео, пультом от телевизора, лежащим почему-то в туалете…
Я разделась, перепрыгнув через башмаки сыночка (принципиально их не убираю, в надежде, что он когда-нибудь споткнется о них сам), мимоходом глянула на себя в зеркало и содрогнулась от омерзения, потом пошла искать ребенка. Ребенок обнаружился в своей комнате, свет был выключен, музыка, что удивительно — тоже, а Хрюндик лежал лицом к стене, скрючившись на неразобранном диване. Я подошла к нему и наклонилась, он тихо сопел. Я позвала его, но ребенок не откликнулся. Тогда я легонько потрясла его за плечо, он дернулся и забормотал что-то неразборчивое, а потом опять отвернулся к стене и затих. Тут я испугалась. Наклонившись к нему почти вплотную, я принюхалась — спиртным не пахло; Гошка опять шевельнулся и проговорил какую-то абракадабру, что еще больше укрепило меня в подозрениях о самом страшном — о наркотиках. Спотыкаясь и выпадая из домашних туфель, я бросилась к телефону.
Сашка, похоже, ничего не понял из моих сбивчивых объяснений, но тут же коротко сказал, что приедет, и бросил трубку. Пока в замке не повернулся его ключ, я сидела около сына и слушала его дыхание.
Когда Сашка вошел в комнату, я кратко изложила ситуацию и вышла, решив подождать на кухне. Через пять минут муж заглянул туда, обнял меня за плечи и совершенно спокойно сказал:
— А ты фонарь у него под глазом видела?
— Какой фонарь? — простонала я слабым голосом.
— Вот такой, — и Сашка показал диаметр синяка двумя руками, но сразу придержал меня, поскольку я ринулась было осматривать телесное повреждение.
— Не надо никуда нестись, поверь мне на слово.
— Его избили, что ли? — я с трудом приходила в себя.
— Нет, — Сашка поцеловал меня в макушку и сел на стул напротив. — Всего лишь подрался.
— Из-за чего?
— Из-за девочки. По крайней мере, говорит так.
— А ты уверен? — видимо, мой голос звучал так трагически, что Сашка рассмеялся.
— «Рука! Его пытали!» Нет, Маша, это не из той оперы. И никакого наркотического опьянения, поверь мне.
— А почему он говорил неразборчиво? И не реагировал, когда я его трясла?
— Бормотал спросонья. А не поворачивался, потому что боялся предъявить тебе заплывший глаз.
Видя, что я снова подскочила, Сашка положил мне руку на плечо и надавил, заставим сесть обратно.
— Я ему оказал первую помощь. И учти, он еще будет много раз драться, и синяков получит ого-го сколько.
— Ну почему он обязательно должен драться?!
— Да потому что парень растет.
— Но не все же парни дерутся?
— Нет, не все, — серьезно ответил мой остроумный муж. — Некоторые не дерутся, а потом делают операции по перемене пола.
— И ты, что ли, дрался? — недоверчиво спросила я.
— Представь себе. Я тебе больше скажу: я еще школу прогуливал и врал родителям, что меня на улице встретил дяденька милиционер и попросил последить за шпионом, и я в школу не пошел, выполняя задание Родины.
Я прыснула.
— И что, тебе верили?
— Нет.
Из коридора донесся шорох, это в туалет брел мой драчливый ребенок. По дороге он заглянул в кухню. Та часть его физиономии, которая не была скрыта под неприлично отросшими лохмами, была синего цвета, а глаз не открывался.
— Привет, — сказал он мне хрипло.
— Привет, — откликнулась я, подавляя в себе желание немедленно броситься к ребенку и закрыть его от опасного мира крыльями, как наседка. — Кто это тебя так?
— Это мы с Васькой помахались, — ухмыльнулся расслабившийся Хрюндик, поняв, что показательной порки не будет.
— Надеюсь, что Васька такой же красивый?
— А то! — гордо ответил ребенок. — Но мы сразу помирились, мы же друзья.
Тут я опять испугалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54