— Сегодня вечером вы все хотите пойти на гонки? — спросил я.
— Забудь про гонки. Давай встретимся с испанцем. Сначала расскажем обо всем капитану, а потом пойдем к парню домой и слегка затянем ему галстук.
— Нет, не стоит так спешить.
— К черту, единственный способ не дать разболтаться этим ребятам — держать их на коротком поводке. В данном случае мы хотим добиться, чтобы парень усвоил, что это касается конкретно его. Мы достанем его прямо в гостиной.
— Я понимаю, Клит, но хорошо было бы еще знать, когда лучше будет вытащить его из берлоги. Иди развлекайся и ни о чем не беспокойся. Никуда он не денется.
— Что-то ты отстал от жизни. Говорю тебе, тот парень — недоумок. По сравнению с ним это животное Диди Джи — чистый архиепископ.
— Черт побери! — выругался я.
— В чем дело?
— В следующий раз поедем обедать на твоей машине.
— Почему?
— Потому что мою сейчас вон тот эвакуатор увезет.
* * *
Фонари мягко светились на поверхности озера, когда я зашел вечером в свой плавучий домик переодеться. На берегу виднелись пальмы и кипарисы, гнущиеся от ветра с залива. В воздухе снова пахло дождем. Дома я всегда чувствовал себя спокойно и очень одиноко, и сейчас меня даже удивляло, что это самонадеянное ощущение уединения, эти минуты собственной безмятежности не были обманчивой прелюдией к очередному бурному периоду моей жизни. Может, это был краткий миг самолюбования. Крепкое, поджарое тело, загорелая кожа, старый шрам от удара палкой с металлическим наконечником — «пан-джи» — на животе, похожий на змею с перебитым позвоночником. Волосы и усы щеточкой все еще были черными, как чернила, лишь над одним ухом торчал белый клок, и я каждое утро убеждал себя, что одинокая жизнь — признак молодости и успеха, а вовсе не возраста и неудач. Темно-лиловые облака сгрудились на горизонте с южной стороны залива и подрагивали в душном мареве.
Этим вечером я сидел один на гонках и смотрел все с той же упоительной безмятежностью на освещенный трек, на влажную землю, выровненную граблями, на поблескивающую подстриженную траву в центре поля. Я впал в странную эйфорию, от которой чуть ли не цепенело все тело. Подобное состояние я испытывал, когда после двухдневной попойки у меня начиналась белая горячка. В такие моменты я становился всеведущим, и сейчас, сидя в своем белом летнем костюме под яркой дуговой лампой, я сорвал куш за три угаданных места и за двух победителей в заезде. Румяные, как персики, официантки в здании клуба подали мне очищенных креветок со льдом, омара и бифштекс и, напрасно виляя бедрами, унесли испачканную салфетку и тарелку с кровавым соком от бифштекса.
Кто-то однажды сказал мне, что самое большое желание игрока — узнать будущее — в конце концов сведет его с ума. В этот теплый летний вечер по дороге домой, когда луна испещрила мерцающими следами все озеро, а светлячки ярко горели на пальмах и дубах, я ощутил внутри себя легкую дрожь, походившую на тихий гул маленького хрусталика или почти неслышную вибрацию гитарных струн — нечто похожее на трагический пророческий дар Кассандры. Я старался списать это на застарелые страхи алкоголика, которые слепо толкались в подсознании. Но победителя тотализатора обычно мало заботят собственная безопасность или оттенки лунного света.
Глава 2
На следующий день рано утром я поехал на юго-запад Нового Орлеана, к протокам за городом. Здесь, в окрестностях Нью-Иберия, на юге Луизианы, я и вырос. Дубы, ивы и кипарисы выстроились рядами по обеим сторонам узкой дороги; вдалеке еще висела клочьями ваты утренняя дымка на полузатонувших в болоте сухих деревьях; густые зеленые заросли сахарного тростника поблескивали на свету, а листья водяных лилий теснились вдоль берегов протоки, ярко вспыхивая тут и там цветами, которые открывались с хлопком и на лепестках которых каплями ртути блестела вода. Под сенью одного кипариса, почти у самых корней еще кормились лещи и окуни; маленькие белые цапли устраивали свои гнезда на песке — там, куда сквозь густые заросли пробивалось солнце; и случалось, большая серая цапля взлетала с места своей кормежки, задевая белые султанчики рогоза, и скользила, расправив позолоченные крылья, вниз по бесконечной ленте бурой воды, протянувшейся меж деревьев.
А теперь на этих самых протоках, и каналах, и болотах, где я вырос, промышляли пираты из Баратарии. Но их тезки, разбойники и работорговцы Жана Лафита, по сравнению с ними были просто романтическими героями. Современные группировки состояли из контрабандистов, перевозивших марихуану, кокаин и героин. Они запросто могли вырезать целую семью, живущую на берегу залива, только ради того, чтобы один раз воспользоваться для переправы их лодкой, а потом открывали клапаны и топили ее. Бывали случаи, что береговая охрана находила на отмели наполовину заполненную водой лодку, борта которой были испачканы кровью.
Но почему именно это должно было вызывать шок или негодование? Те же самые люди порой убивали детей, делая какие-то уколы, бальзамировали их тела и наполняли животы шариками с героином, а женщины-перевозчицы проходили с ними через таможню, как будто несли на руках своих спящих детей.
Шерифа округа Катауатче не было в здании суда. Он сейчас сидел на своей ферме за городом, в резиновых ботах, и занимался своими арабскими скакунами. Свежевыкрашенный белый домик с большим крыльцом и с сетчатой дверью окружали кусты азалии и ярко-красного гибискуса, а длинный белый забор вдоль пастбища за домом оплетали заросли вьющихся роз. Шерифу было около пятидесяти, это был человек с твердыми политическими взглядами и развитым чувством собственности. Синяя форма была точно подогнана к его плотному, крепкому телу, а с круглого, чисто выбритого лица глаза смотрели всегда прямо на вас. Он производил впечатление этакого уверенного в себе сельского стража порядка, который легко справляется с любыми трудностями.
К несчастью для него, я доказывал, что из этого правила есть исключение.
— Она утонула, — заявил он. — Мои помощники сказали, что из нее вытекло целое ведро воды, когда они сбросили ее с носилок.
— У нее на руках были следы от уколов.
— Ну и что? Наркоманы тоже тонут. Вам обязательно нужно вскрытие, чтобы об этом узнать?
— Вы не знаете, она была правшой или левшой?
— Какого дьявола вы спрашиваете об этом? — спросил он.
— Да видно, она постоянно кололась в левую руку, но на правой — всего один след от иглы. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Ни о чем, черт побери.
— Когда на вене одной руки уже не остается живого места, наркоман переходит на другую. Не похоже, чтобы она так уж давно этим занималась. Думаю, кто-то вколол ей смертельную дозу.
— Местный следователь подписал свидетельство о смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70