Лукас улыбнулся сам себе (улыбка его была неприятной, как у росомахи), отложил книжку Дикинсон и взялся за «Рейсинг Форм».
— Ты считаешь, что этот сукин сын собирается вечно здесь сидеть? — спросил толстяк, ерзая на месте.
— Похоже, что он здесь прочно обосновался.
— Я хочу в туалет, не могу больше терпеть, — продолжал старший.
— Не надо было пить «кока-колу», в ней кофеин, и хочется в туалет.
— Может быть, я как-нибудь по-быстрому выскочу...
— Если он пойдет, то мне надо будет ехать за ним. Если ты не успеешь, Бендл тебе голову оторвет.
— Но ведь ты же ему не скажешь.
— Я не могу одновременно вести машину и фотографировать.
Толстый полицейский продолжал ерзать на месте. Надо было идти, как только Лукас расположился на поляне, но тогда ему еще не хотелось так сильно в туалет. А теперь, когда Лукас может в любую минуту уйти, мочевой пузырь у него раздулся, как баскетбольный мяч.
— Посмотри, — сказал он, разглядывая Дэвенпорта в бинокль. — Он наблюдает за девушкой, которая проходит мимо. Как ты думаешь, мы из-за этого ведем за ним наблюдение? Это связано с девушкой?
— Не знаю. Здесь какая-то тайна. Пока никто не говорит ни слова.
— Я слышал, что у него есть что-то на шефа. Лукас такой.
— Должно быть, так оно и есть. Он ничего не делает. Ездит по городу на своем «порше» и каждый день бывает на ипподроме.
— У него все в порядке. Благодарности и все такое.
— Он еще и неплохо подрабатывает.
— Да.
— Кажется, убил нескольких человек.
— Пятерых. Он первый по этим делам во всей полиции. Кроме него, никто не убивал больше, чем двоих.
— Все они заслуживали того.
— И пресса его любит.
— Это все потому, что у него есть деньги, — авторитетно заявил толстяк. — Пресса обожает людей с деньгами, богатеньких. Никогда не встречал репортера, который не хотел бы денег.
На некоторое время оба задумались о газетчиках. Они походили на полицейских, только языки у них работали побыстрее.
— Как ты думаешь, сколько он зарабатывает, этот Дэвенпорт? — спросил толстяк.
Его напарник поджал губы и стал в уме подсчитывать. Заработная плата — это был серьезный вопрос.
— При его звании и должности, вероятно, он получает тысячи сорок две, может быть, сорок пять, — предположил он. — Потом еще игры, я слышал, что когда он выпускает игру, то получает целых сто тысяч, в зависимости от того, как она расходится.
— Так много? — изумился толстяк. — Если бы я получил столько денег, я бы бросил службу, купил ресторан, а может быть, бар где-нибудь на озере.
— Это точно, — согласился другой полицейский.
Они так часто говорили об этом, что он отвечал автоматически.
— Интересно, а почему они его не разжаловали в сержанты? Ну, когда его убрали из отдела по ограблениям?
— Я слышал, что он пригрозил подать в отставку и сказал, что понижения не потерпит. Вот начальство и решило, что он еще понадобится, у него ведь свой человек в каждом баре и в каждой парикмахерской. Поэтому звание осталось при нем.
— Когда он был инспектором, он был настоящей занозой, — вспомнил толстяк.
Тощий кивнул.
— Все должны были быть идеальными. Но ведь так не бывает.
Тощий отрицательно покачал головой.
— Он мне как-то признался, что это была самая собачья работа. Он понимал, что перегибает палку, но не мог остановиться. Кто-нибудь хоть чуточку сваляет дурака, так он от него не отстанет.
Они еще немного помолчали, наблюдая за своим подопечным.
— Но если он тебе не начальник, то так он парень неплохой, — повернул в другую сторону толстяк. Он знал, как нужно вести такие разговоры. — Он подарил мне одну из своих игр для моего парнишки. Там на картинке дерутся два чудовища, похожих на трехметровых тараканов.
— Ну и как, ему понравилось?
На самом деле тощему полицейскому было все равно. Он считал, что у толстяка слишком уж изнеженный мальчишка и из него получится гомосексуалист, но он никогда не сказал бы этого вслух.
— Да. Он притащил ему коробку назад и попросил расписаться на крышке. Тот так и написал: Лукас Дэвенпорт.
— Ну! Этот парень не промах, — пошутил тощий. Он замолчал, ожидая реакции. Через минуту до толстого дошло, и они рассмеялись. Этот смех оказал еще большее воздействие на мочевой пузырь. Толстяк снова заерзал на сиденье.
— Послушай, мне надо бежать, или я сейчас в штаны напущу, — в конце концов взмолился он. — Если Дэвенпорт отправится не в магазин, а еще куда-нибудь, то он поедет на машине. И, если тебя не будет на месте, когда я вернусь, я бегом догоню тебя на спуске.
— Смотри сам, тебе отвечать, — проговорил его напарник, поглядывая в окуляр. — Он только что взялся за «Рейсинг Форм». Пожалуй, у тебя есть несколько минут.
Лукас видел, как толстый полицейский выскользнул из фургона и бросился в «Пиллсбери Билдинг». Он усмехнулся про себя. Ему очень хотелось встать и уйти, зная, что полицейский в машине должен будет последовать за ним и бросить толстяка. Но могли возникнуть осложнения. Для него лучше было оставить все как есть.
Когда через четыре минуты толстяк вернулся, машина стояла на том же месте. Его коллега взглянул на него и сказал:
— Ничего.
Так как Лукас не сделал ничего предосудительного, то пленки так и не стали проявлять. Но если бы их все-таки проявили, то на всех фотографиях было бы заметно, что средний палец Лукаса выставлен вперед, из чего следовало, что он их обнаружил. Но, так как пленку не стали проявлять, это не имело никакого значения.
Толстяк снова залез в фургон, а Лукас растянулся на траве, перелистывая томик стихов. Слежка близилась к концу.
Дэвенпорт читал стихотворение под названием «Змея», толстяк смотрел на него через линзу своего «Никона», а тем временем Бешеный совершил еще одно убийство.
3
Впервые он заговорил с ней в архиве секретаря Окружного совета. У нее были волосы цвета вороного крыла и карие глаза. В маленькие ушки вдеты золотые серьги в виде колец. Она была одета в красное платье, и от нее исходил легкий аромат духов.
— Я хотела бы посмотреть досье на «Бурхальтер-Ментор», — сказала она секретарю. — У меня нет номера. Должно быть, бумаги относятся к прошлому месяцу.
Бешеный искоса наблюдал за ней. Она была лет на пятнадцать, а то и на все двадцать старше него. Привлекательная.
Он еще не начал преследовать художницу. Все его дни были наполнены думами о ней, ночи напролет ему виделись ее лицо и тело. Он знал, что обязательно ею займется, песня любви уже звучала в нем.
Но эта женщина была ему интересна. Даже более чем интересна. Он чувствовал, как осознание этого растет в нем, и наслаждался игрой света на ее изящной руке, покрытой персиковым пушком... А после художницы ведь должен быть кто-то еще.
— Это гражданские документы? — задал вопрос женщине секретарь.
— Это целая пачка бумаг на право удержания имущества по жилому комплексу недалеко от озера Нокомис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Ты считаешь, что этот сукин сын собирается вечно здесь сидеть? — спросил толстяк, ерзая на месте.
— Похоже, что он здесь прочно обосновался.
— Я хочу в туалет, не могу больше терпеть, — продолжал старший.
— Не надо было пить «кока-колу», в ней кофеин, и хочется в туалет.
— Может быть, я как-нибудь по-быстрому выскочу...
— Если он пойдет, то мне надо будет ехать за ним. Если ты не успеешь, Бендл тебе голову оторвет.
— Но ведь ты же ему не скажешь.
— Я не могу одновременно вести машину и фотографировать.
Толстый полицейский продолжал ерзать на месте. Надо было идти, как только Лукас расположился на поляне, но тогда ему еще не хотелось так сильно в туалет. А теперь, когда Лукас может в любую минуту уйти, мочевой пузырь у него раздулся, как баскетбольный мяч.
— Посмотри, — сказал он, разглядывая Дэвенпорта в бинокль. — Он наблюдает за девушкой, которая проходит мимо. Как ты думаешь, мы из-за этого ведем за ним наблюдение? Это связано с девушкой?
— Не знаю. Здесь какая-то тайна. Пока никто не говорит ни слова.
— Я слышал, что у него есть что-то на шефа. Лукас такой.
— Должно быть, так оно и есть. Он ничего не делает. Ездит по городу на своем «порше» и каждый день бывает на ипподроме.
— У него все в порядке. Благодарности и все такое.
— Он еще и неплохо подрабатывает.
— Да.
— Кажется, убил нескольких человек.
— Пятерых. Он первый по этим делам во всей полиции. Кроме него, никто не убивал больше, чем двоих.
— Все они заслуживали того.
— И пресса его любит.
— Это все потому, что у него есть деньги, — авторитетно заявил толстяк. — Пресса обожает людей с деньгами, богатеньких. Никогда не встречал репортера, который не хотел бы денег.
На некоторое время оба задумались о газетчиках. Они походили на полицейских, только языки у них работали побыстрее.
— Как ты думаешь, сколько он зарабатывает, этот Дэвенпорт? — спросил толстяк.
Его напарник поджал губы и стал в уме подсчитывать. Заработная плата — это был серьезный вопрос.
— При его звании и должности, вероятно, он получает тысячи сорок две, может быть, сорок пять, — предположил он. — Потом еще игры, я слышал, что когда он выпускает игру, то получает целых сто тысяч, в зависимости от того, как она расходится.
— Так много? — изумился толстяк. — Если бы я получил столько денег, я бы бросил службу, купил ресторан, а может быть, бар где-нибудь на озере.
— Это точно, — согласился другой полицейский.
Они так часто говорили об этом, что он отвечал автоматически.
— Интересно, а почему они его не разжаловали в сержанты? Ну, когда его убрали из отдела по ограблениям?
— Я слышал, что он пригрозил подать в отставку и сказал, что понижения не потерпит. Вот начальство и решило, что он еще понадобится, у него ведь свой человек в каждом баре и в каждой парикмахерской. Поэтому звание осталось при нем.
— Когда он был инспектором, он был настоящей занозой, — вспомнил толстяк.
Тощий кивнул.
— Все должны были быть идеальными. Но ведь так не бывает.
Тощий отрицательно покачал головой.
— Он мне как-то признался, что это была самая собачья работа. Он понимал, что перегибает палку, но не мог остановиться. Кто-нибудь хоть чуточку сваляет дурака, так он от него не отстанет.
Они еще немного помолчали, наблюдая за своим подопечным.
— Но если он тебе не начальник, то так он парень неплохой, — повернул в другую сторону толстяк. Он знал, как нужно вести такие разговоры. — Он подарил мне одну из своих игр для моего парнишки. Там на картинке дерутся два чудовища, похожих на трехметровых тараканов.
— Ну и как, ему понравилось?
На самом деле тощему полицейскому было все равно. Он считал, что у толстяка слишком уж изнеженный мальчишка и из него получится гомосексуалист, но он никогда не сказал бы этого вслух.
— Да. Он притащил ему коробку назад и попросил расписаться на крышке. Тот так и написал: Лукас Дэвенпорт.
— Ну! Этот парень не промах, — пошутил тощий. Он замолчал, ожидая реакции. Через минуту до толстого дошло, и они рассмеялись. Этот смех оказал еще большее воздействие на мочевой пузырь. Толстяк снова заерзал на сиденье.
— Послушай, мне надо бежать, или я сейчас в штаны напущу, — в конце концов взмолился он. — Если Дэвенпорт отправится не в магазин, а еще куда-нибудь, то он поедет на машине. И, если тебя не будет на месте, когда я вернусь, я бегом догоню тебя на спуске.
— Смотри сам, тебе отвечать, — проговорил его напарник, поглядывая в окуляр. — Он только что взялся за «Рейсинг Форм». Пожалуй, у тебя есть несколько минут.
Лукас видел, как толстый полицейский выскользнул из фургона и бросился в «Пиллсбери Билдинг». Он усмехнулся про себя. Ему очень хотелось встать и уйти, зная, что полицейский в машине должен будет последовать за ним и бросить толстяка. Но могли возникнуть осложнения. Для него лучше было оставить все как есть.
Когда через четыре минуты толстяк вернулся, машина стояла на том же месте. Его коллега взглянул на него и сказал:
— Ничего.
Так как Лукас не сделал ничего предосудительного, то пленки так и не стали проявлять. Но если бы их все-таки проявили, то на всех фотографиях было бы заметно, что средний палец Лукаса выставлен вперед, из чего следовало, что он их обнаружил. Но, так как пленку не стали проявлять, это не имело никакого значения.
Толстяк снова залез в фургон, а Лукас растянулся на траве, перелистывая томик стихов. Слежка близилась к концу.
Дэвенпорт читал стихотворение под названием «Змея», толстяк смотрел на него через линзу своего «Никона», а тем временем Бешеный совершил еще одно убийство.
3
Впервые он заговорил с ней в архиве секретаря Окружного совета. У нее были волосы цвета вороного крыла и карие глаза. В маленькие ушки вдеты золотые серьги в виде колец. Она была одета в красное платье, и от нее исходил легкий аромат духов.
— Я хотела бы посмотреть досье на «Бурхальтер-Ментор», — сказала она секретарю. — У меня нет номера. Должно быть, бумаги относятся к прошлому месяцу.
Бешеный искоса наблюдал за ней. Она была лет на пятнадцать, а то и на все двадцать старше него. Привлекательная.
Он еще не начал преследовать художницу. Все его дни были наполнены думами о ней, ночи напролет ему виделись ее лицо и тело. Он знал, что обязательно ею займется, песня любви уже звучала в нем.
Но эта женщина была ему интересна. Даже более чем интересна. Он чувствовал, как осознание этого растет в нем, и наслаждался игрой света на ее изящной руке, покрытой персиковым пушком... А после художницы ведь должен быть кто-то еще.
— Это гражданские документы? — задал вопрос женщине секретарь.
— Это целая пачка бумаг на право удержания имущества по жилому комплексу недалеко от озера Нокомис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97