Павел пытался загнать в постель и Нюточку, но та так посмотрела на него, что он моментально оставил все поползновения и понес подогревать чайник. Потом Таня продолжила свой рассказ. Павлу пришлось подниматься еще дважды — выключать гнусно загудевший телевизор, завершивший вещание до утра, и в третий раз ставить чайник.
— Уф, — сказала Таня, откинувшись на спинку кресла. — Наелась-напилась на десять лет вперед... Знаешь, что-то спать совсем не тянет. Сюда ехала, думала, не утерплю, бухнусь в койку и придавлю часиков дцать. А вот отлетело. Но и подниматься нет сил. Слушай, давай прямо здесь покурим — никто ведь тут спать не будет.
— Только ведь при Нюточке...
Оба дружно посмотрели на Нюточку. Та мирно спала, пристроив голову на поваленного ватного Деда Мороза и сжимая в руках Барби. Павел осторожно взял дочку на руки и отнес в детскую.
— С завтрашнего дня укладывать буду я, — сказала Таня, когда он вернулся в гостиную. — Знаешь, там мне ночами грезилось, как я ей колыбельную пою, лобик глажу... а потом иду к тебе, ныряю под одеяло, прижимаюсь и... Ты что куришь?
— «Опал», — сказал он.
— Давай. — Она махнула рукой. — У меня еще хуже, «Казино» называются, типа нашей «Примы». Я там хоть и избаловалась, ко многому хорошему привыкла, чего здесь нет, а вот от сигарет хороших отвыкла. Все лавки ими завалены, какими хочешь, но очень дорого, совестно покупать было... Ой, слушай, я ведь совсем про подарки забыла, у меня в чемодане — тебе, отцу, Нюточке, Беломору кое-что...
— Хорошо, что оные последние нас не слышат, — сказал Павел, пуская в потолок струйку дыма. — А мы и до утра дотерпим. Лениво как-то.
— Ох, не говори! — Таня сладко потянулась. — Мне теперь долго лениться можно. До двадцать пятого марта.
— А потом?
— А потом обратно к станку. Замок к тому времени починить должны. А если и не починят, Иржи будет натуру снимать. Там конец марта — уже полная весна, не то что здесь.
— Значит, на два месяца только?
— На два с половиной. Но к июлю должны закончить. Вернусь — и опять поедем к морю.
— Не поедем, — сказал Павел. Таня обеспокоенно посмотрела на него, потом стукнула себя пальцем по лбу и улыбнулась.
V
— Что, неужели то самое?
— То самое, — подтвердил Павел. — Вчера получил от Лимонтьева копию приказа о моем зачислении с первого февраля, сегодня кинул нашему Ермолаю заявление по собственному желанию, а завтра... — Павел внезапно помрачнел. — Мне завтра в Москву ехать, согласовывать планы, знакомиться с лабораторией... Знаешь, давай я с утра позвоню Лимонтьеву и отбоярюсь как-нибудь. Скажу, что начальство не отпускает или еще что.
— Не надо, — твердо сказала Таня. — Не годится такое большое дело начинать с мелкого вранья. Это надолго?
— Предполагалось, что на неделю.
— Долгонько... Четыре месяца выдержала, потому что собралась, настроилась, а эту неделю не выдержу, настрой уже другой. Совсем другой. — Таня задумалась. — Мы вот что сделаем: я с тобой поеду.
— Но у меня только один билет.
— Второй на вокзале купим.
— А тадзимырк-то нас отпустит? — Павел показал в сторону детской.
— Мы и тадзимырка с собой возьмем.
— А тебе не тяжело будет? Только приехала — и опять в дорогу.
Таня улыбнулась.
— Так я привыкла. Четыре месяца в таком режиме... Иди сюда.
Первые дней десять своего заграничного вояжа она не спала вообще. Немного подремала в самолете — и все. Потом, пройдя паспортный контроль и чисто условную таможню, Таня с толпой других пассажиров вышла в просторный, светлый зал прибытия и среди встречающих увидела невысокую, совсем молоденькую шатенку с приколотым на груди листом бумаги, на котором большими красными русскими буквами было написано: «ТАТЯНА ЛАРИНА». Она подошла к девушке и сказала:
— Татьяна Ларина — это я. Здравствуйте. И погрузилась в стремительный поток новых впечатлений, встреч, динамичной работы. В первый вечер она поднялась в свой номер после роскошного ужина, который закатили ей по случаю знакомства Иржи и Дана, с гудящей головой, не чуя под собой ног, рухнула на белоснежное покрывало и провалилась в забытье, продлившееся минуты две-три.. Потом она лежала, сначала с закрытыми глазами, затем с открытыми — смотрела на перебегающие по потолку разноцветные отблески уличной рекламы. Потом встала, разделась, умылась, почистила зубы и легла уже под одеяло. Повалялась еще часок, встала, включила лампу и электрический чайник, покурила у открытой в теплую ночь форточки, высыпала в стакан-кофе из миниатюрного пакетика, обнаруженного в плетеной корзиночке на столе, и уселась в который раз перечитывать сценарий. Рассвет застал ее у зеркала — она демонстрировала самой себе мимику и позы Александры Николаевны, какой она представлялась в воображении Тани.
В просторном, сверкающем хромом и пластиком гостиничном кафетерии Таня оказалась одной из первых. Отведав йогурта, шпикачек с цветной капустой, слабенького, но терпкого и очень сладкого кофе с корицей и булочку с маслом, она почувствовала, что засыпает прямо за столом, и громадным усилием воли заставила себя выйти в холл. Там она сидела, курила, листала журналы с непонятными словами, позевывала, поминутно взглядывала на часы и с ужасом думала, что если и не заснет посреди своего первого рабочего дня, то уж непременно проведет его в тупой сонной одури, и рассерженный Иржи (по его предложению они еще вчера перешли на имена) отправит ее обратно... Обратно... К Павлу, к Нюточке... Вообще хорошо бы...
Но ничего подобного не случилось. Таня первой заметила вчерашнюю шатенку, переводчицу Марженку, и первой поспешила ей навстречу. На черной студийной «шкоде» они проехали через весь город, и Таня со свежим любопытством смотрела через стекло. Автомобиль въехал в ворота студии и долго колесил между разных строений, сквериков, изгородей, пока не остановился у длинного трехэтажного здания красного кирпича.
— Павильон номер пять, — пояснила Марженка. — Мы идет туда.
— Идем, — автоматически поправила Таня. В этот же день состоялась первая читка с экспликацией, которую прервали уже заполночь и продолжили на следующий день, поскольку большинство исполнителей чешским не владело, и Иржи вынужден был после каждой фразы делать паузы, чтобы переводчики, приставленные к каждому из иностранцев, могли донести до них ее смысл. Он очень неплохо владел и русским, и польским, и немецким, но сегодня решил пользоваться только чешским: в его интернациональной команде любой другой язык понял бы один, от силы два человека, а переводчики растерялись бы вконец. С читкой, естественно, тоже возникали проблемы и задержки, хотя каждый читал свои реплики на родном языке, а остальные вслушивались в интонации и водили пальцами по раскрытым страницам, отслеживая смысл сказанного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Уф, — сказала Таня, откинувшись на спинку кресла. — Наелась-напилась на десять лет вперед... Знаешь, что-то спать совсем не тянет. Сюда ехала, думала, не утерплю, бухнусь в койку и придавлю часиков дцать. А вот отлетело. Но и подниматься нет сил. Слушай, давай прямо здесь покурим — никто ведь тут спать не будет.
— Только ведь при Нюточке...
Оба дружно посмотрели на Нюточку. Та мирно спала, пристроив голову на поваленного ватного Деда Мороза и сжимая в руках Барби. Павел осторожно взял дочку на руки и отнес в детскую.
— С завтрашнего дня укладывать буду я, — сказала Таня, когда он вернулся в гостиную. — Знаешь, там мне ночами грезилось, как я ей колыбельную пою, лобик глажу... а потом иду к тебе, ныряю под одеяло, прижимаюсь и... Ты что куришь?
— «Опал», — сказал он.
— Давай. — Она махнула рукой. — У меня еще хуже, «Казино» называются, типа нашей «Примы». Я там хоть и избаловалась, ко многому хорошему привыкла, чего здесь нет, а вот от сигарет хороших отвыкла. Все лавки ими завалены, какими хочешь, но очень дорого, совестно покупать было... Ой, слушай, я ведь совсем про подарки забыла, у меня в чемодане — тебе, отцу, Нюточке, Беломору кое-что...
— Хорошо, что оные последние нас не слышат, — сказал Павел, пуская в потолок струйку дыма. — А мы и до утра дотерпим. Лениво как-то.
— Ох, не говори! — Таня сладко потянулась. — Мне теперь долго лениться можно. До двадцать пятого марта.
— А потом?
— А потом обратно к станку. Замок к тому времени починить должны. А если и не починят, Иржи будет натуру снимать. Там конец марта — уже полная весна, не то что здесь.
— Значит, на два месяца только?
— На два с половиной. Но к июлю должны закончить. Вернусь — и опять поедем к морю.
— Не поедем, — сказал Павел. Таня обеспокоенно посмотрела на него, потом стукнула себя пальцем по лбу и улыбнулась.
V
— Что, неужели то самое?
— То самое, — подтвердил Павел. — Вчера получил от Лимонтьева копию приказа о моем зачислении с первого февраля, сегодня кинул нашему Ермолаю заявление по собственному желанию, а завтра... — Павел внезапно помрачнел. — Мне завтра в Москву ехать, согласовывать планы, знакомиться с лабораторией... Знаешь, давай я с утра позвоню Лимонтьеву и отбоярюсь как-нибудь. Скажу, что начальство не отпускает или еще что.
— Не надо, — твердо сказала Таня. — Не годится такое большое дело начинать с мелкого вранья. Это надолго?
— Предполагалось, что на неделю.
— Долгонько... Четыре месяца выдержала, потому что собралась, настроилась, а эту неделю не выдержу, настрой уже другой. Совсем другой. — Таня задумалась. — Мы вот что сделаем: я с тобой поеду.
— Но у меня только один билет.
— Второй на вокзале купим.
— А тадзимырк-то нас отпустит? — Павел показал в сторону детской.
— Мы и тадзимырка с собой возьмем.
— А тебе не тяжело будет? Только приехала — и опять в дорогу.
Таня улыбнулась.
— Так я привыкла. Четыре месяца в таком режиме... Иди сюда.
Первые дней десять своего заграничного вояжа она не спала вообще. Немного подремала в самолете — и все. Потом, пройдя паспортный контроль и чисто условную таможню, Таня с толпой других пассажиров вышла в просторный, светлый зал прибытия и среди встречающих увидела невысокую, совсем молоденькую шатенку с приколотым на груди листом бумаги, на котором большими красными русскими буквами было написано: «ТАТЯНА ЛАРИНА». Она подошла к девушке и сказала:
— Татьяна Ларина — это я. Здравствуйте. И погрузилась в стремительный поток новых впечатлений, встреч, динамичной работы. В первый вечер она поднялась в свой номер после роскошного ужина, который закатили ей по случаю знакомства Иржи и Дана, с гудящей головой, не чуя под собой ног, рухнула на белоснежное покрывало и провалилась в забытье, продлившееся минуты две-три.. Потом она лежала, сначала с закрытыми глазами, затем с открытыми — смотрела на перебегающие по потолку разноцветные отблески уличной рекламы. Потом встала, разделась, умылась, почистила зубы и легла уже под одеяло. Повалялась еще часок, встала, включила лампу и электрический чайник, покурила у открытой в теплую ночь форточки, высыпала в стакан-кофе из миниатюрного пакетика, обнаруженного в плетеной корзиночке на столе, и уселась в который раз перечитывать сценарий. Рассвет застал ее у зеркала — она демонстрировала самой себе мимику и позы Александры Николаевны, какой она представлялась в воображении Тани.
В просторном, сверкающем хромом и пластиком гостиничном кафетерии Таня оказалась одной из первых. Отведав йогурта, шпикачек с цветной капустой, слабенького, но терпкого и очень сладкого кофе с корицей и булочку с маслом, она почувствовала, что засыпает прямо за столом, и громадным усилием воли заставила себя выйти в холл. Там она сидела, курила, листала журналы с непонятными словами, позевывала, поминутно взглядывала на часы и с ужасом думала, что если и не заснет посреди своего первого рабочего дня, то уж непременно проведет его в тупой сонной одури, и рассерженный Иржи (по его предложению они еще вчера перешли на имена) отправит ее обратно... Обратно... К Павлу, к Нюточке... Вообще хорошо бы...
Но ничего подобного не случилось. Таня первой заметила вчерашнюю шатенку, переводчицу Марженку, и первой поспешила ей навстречу. На черной студийной «шкоде» они проехали через весь город, и Таня со свежим любопытством смотрела через стекло. Автомобиль въехал в ворота студии и долго колесил между разных строений, сквериков, изгородей, пока не остановился у длинного трехэтажного здания красного кирпича.
— Павильон номер пять, — пояснила Марженка. — Мы идет туда.
— Идем, — автоматически поправила Таня. В этот же день состоялась первая читка с экспликацией, которую прервали уже заполночь и продолжили на следующий день, поскольку большинство исполнителей чешским не владело, и Иржи вынужден был после каждой фразы делать паузы, чтобы переводчики, приставленные к каждому из иностранцев, могли донести до них ее смысл. Он очень неплохо владел и русским, и польским, и немецким, но сегодня решил пользоваться только чешским: в его интернациональной команде любой другой язык понял бы один, от силы два человека, а переводчики растерялись бы вконец. С читкой, естественно, тоже возникали проблемы и задержки, хотя каждый читал свои реплики на родном языке, а остальные вслушивались в интонации и водили пальцами по раскрытым страницам, отслеживая смысл сказанного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119