ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Стоунхорн!..
Дрожа в облепившей тело мокрой разорванной одежде, Тачина раскрыла свой перочинный нож. Если уж над ней попытаются надругаться, она будет защищаться, а если не сможет себя защитить, она этого не переживет.
Перестрелка на момент приостановилась. Потом раздался резкий свист — это был сигнал врагов Стоунхорна. Кто-то взвизгнул:
— Свинья! Предатель!
В ответ прозвучал выстрел.
И снова поднялась стрельба. Стоунхорн отвечал неторопливо, экономно. По выкрикам и звукам выстрелов Тачина представила себе картину боя: очевидно, двое или трое держали его под постоянной угрозой, а кто-то пытался обойти и убить.
И в подтверждение ее мыслей у входа в небольшую ложбинку, где она сидела, появился человек. И хотя Тачина в ночи не могла видеть цвета его одежды, она тотчас поняла, что это был белый, в коричнево-красной рубашке, которого она видела в аэропорту Нью-Сити.
Когда перед ним оказалась Тачина, этому красно-клетчатому пришла в голову иная, более подлая, хотя и не такая уж хитрая, мысль:
— Хе! Стоунхорн, иди сюда! Эй, шляпа, у меня тут твоя голубка…
Тачина поняла, что она теперь должна послужить приманкой для своего мужа.
И она поднялась, чтобы действовать. Она не собиралась покоряться.
— Минутку, минутку! — в той же игривой тональности ответила она. — Сейчас я подам тебе на завтрак Рогатый Камень!
Но тот, видно, решил продолжить окружение и прошмыгнул мимо.
Тачина воткнула нож в землю и, чтобы помочь мужу, отважилась действовать иначе.
Словно рысь, она прыгнула «клетчатому» сзади на шею. Он, не ожидая такого, под ее весом и напором потерял равновесие и свалился на землю. Револьвер он выронил и не успел опомниться, как Квини завладела оружием, а обращаться с ним она научилась еще на ранчо отца. И как только бандит поднялся, она прицелилась:
— Руки вверх!
Тот не подчинился, она выстрелила. Он упал.
И тут, откуда только это взялось, у Тачины вырвался пронзительный победный клич ее предков.
Короткий похожий крик раздался в ответ. Значит, Стоунхорн жив и, кажется, ему удалось еще раз сменить свою позицию. Его противники на какой-то миг в недоумении замолчали, и снова продолжилась перестрелка.
Наконец все стихло. Потом в тишине послышался негромкий свист. Он был не резок, даже мелодичен. Лошадь зашевелилась, помчалась галопом, наверняка к своему хозяину.
Инеа-хе-юкана в эту ночь Тачина больше не видела. Тишина стояла над размытой дорогой, распластанной травой, сломанными деревьями, ручьями с глинистой водой… и над убитыми.
Тачина размышляла с тем холодным расчетом, с каким она обычно размечала помещение для картин. Если страсть — лицо интуиции, ее проявление, то с этим все в порядке.
Стоунхорн ускакал прочь. Он не сказал ей больше ни слова, — может быть, ничего больше сказать и не мог, если он кого-нибудь еще преследовал. Но она его жена, и, значит, он может быть уверен, что она с достаточной решимостью будет соответственно действовать. Тачина могла бы попытаться посмотреть убитых, но это ей просто не пришло в голову.
В ненастную ночь бандиты замышляли чудовищное преступление, и были за это наказаны смертью. Это казалось ей совершенно простым и ясным, и то, что произошло здесь, никого никак не касается, кроме как Инеа-хе-юкана и ее — Тачины. Надо только радоваться, что в этом деле ничего больше не надо расследовать, и можно легко вздохнуть, что такие бандиты больше никому не угрожают.
Тачина выбросила револьвер; насколько смогла, привела в порядок мокрую порванную одежду и поднялась на холм, стараясь оставлять поменьше следов своими мокасинами. Ей надо было вернуться к автомобилю, посмотреть, что с ним.
Она нашла машину. Вода уже сошла. Ей удалось достать пакет с мясом и ржаным хлебом, с некоторым трудом наконец удалось извлечь и чемоданчик. Она уложила пакет в чемодан и отправилась пешком на ранчо отца. На небе светила утренняя звезда — Венера, и Тачина восприняла это как добрый знак. От переутомления она ничего больше не чувствовала. Она только шла быстро и терпеливо. Пешком было двигаться легче, чем на автомобиле. Но Стоунхорн на своей лошади, конечно, быстрее. Великолепная у него лошадь, это Тачина тоже поняла ночью.
Муж ее любит. Ничего другого ей и не надо.
ЧЕРНЫЕ ЗЕРНА ДАЮТ ВСХОДЫ
Две маленькие индейские девочки и их брат, которому уже было три года, стояли на пригорке и смотрели в сторону, откуда должна была приехать их старшая сестра Квини — Тачина… если она наконец приедет. Младшие сестры и брат уже накануне вечером проявляли гораздо большее нетерпение, чем отец, мать и бабушка.
Отец поправлял поврежденную бурей крышу на своем бревенчатом доме. Мать подготавливала все, чтобы привести в порядок навес из сосновых ветвей, служивший защитой рабочего места ранчеро от солнца, ветра и дождя. Она бросила взгляд на размытые овощные грядки. Их занесло грязью. А вот обломки автомобиля, приготовленные для разборки, выдержали штормовую ночь.
Отличный гнедой пасся на мокрой траве, подергивал шкурой, чесался. Солнце снова пригревало. На дороге, которая вела от прерии к дому, все еще не просохли лужи и ручейки. Нужно было еще несколько часов, чтобы она стала проезжей для автомобиля. Но дети на пригорке весело закричали, что появилась Квини.
Родители переглянулись. В эту пору они ее не ждали. Вышла из маленького домика бабушка; в руках у нее была кожа, которую она собиралась вышить на старинный манер и продать в музей в Нью-Сити.
Когда Квини, без автомобиля, в мокрой разорванной одежде, но с чемоданчиком в руках, появилась перед родителями, она сознавала, что ее приход должен вызвать некоторое недоумение. Однако родители и бабушка не ахали и не задавали вопросов, и только по их широко раскрытым глазам можно было понять, что они догадывались о каком-то неожиданном происшествии. Мелюзга уже повисла у нее на руках, а маленький брат успел пропищать:
— А где же машина?
Когда, таким образом, состоялась встреча, Квини открыла чемоданчик и дала матери мясо — подарок, на радость всей семье, — надела сухие вещи матери и принялась за кусок мокрого черного хлеба.
— Нам надо сейчас же посмотреть машину, — сказала она при этом отцу, который вошел с ними в дом. — Буря снесла меня с дороги, и машина лежит на дне ложбины.
— Значит, Генри у машины, — заметил отец, не спрашивая и не утверждая, ведь это казалось ему само собой разумеющимся.
Квини попыталась скрыть свое смущение:
— А Генри… Генри заболел… я оставила его у Элка в Нью-Сити.
Элк считался человеком, достойным доверия. Родители ничего больше не сказали, но мать заволновалась, что не осталось незамеченным Квини. Ведь если Генри так заболел, что его даже нельзя было привезти, значит, ему, наверное, очень плохо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136