Кто мне сейчас помешал добавить, что, видимо, Агата для меня уже потеряна, Леон тоже под сомнением, а вот двое младших мне верны, но они находятся в ваших руках. Удастся ли мне сохранить хотя бы одного, не помешаете ли вы мне в этом? И как я могу надеяться, что кто-то из них будет жить в моем доме и будет полностью моим? То-то и оно. У меня не было причин отказать в праве на материнство совсем молодой женщине. Напротив. Любить и родить ребенка для меня означает идти до конца, а для нее — хотя бы частично утвердить себя, лишив вас монополии материнства…
— А как отнесется к этому Четверка? — произносит Алина где-то в далеке.
Но недолго длится благостное настроение. Возникает досада, и Алина говорит:
— Сын родится или дочка, ты для них будешь вроде дедушки. — И сразу добавляет: — Это еще одно основание, чтоб оставить в покое Агату. Пусть ходит к тебе, когда сама захочет, разве так не лучше, а? Ты все кричишь и сердишся, но у тебя нет желания ее уломать.
Как ни грустно, но это была правда. Луи отлично знал, что дерзости Агаты, ее алчность, копанье в чужих вещах невероятно раздражают Одиль, что в те редкие часы, когда Агата у них в доме, нужно следить за всем, быть осторожным в выражениях, прятать портмоне, документы. Луи знал, что Алина колеблется между злорадным удовольствием отлучить от него дочь и боязнью потерять в ее лице преданного агента-осведомителя, как и сам Луи колебался между покоем и гордостью, постоянным страхом и чувством привязанности. И поэтому он бурчит;
— Будь благоразумна! Если ты и на этот раз обратишься в суд, тебе иридется самой оплачивать адвоката, а если проиграешь дело, то и все судебные издержки…
По совести говоря, он сам был в ужасе от подобной перспективы, от возможности нового процесса и дальнейших бесконечных трат.
— Ну, если еще десять процентов, то я не стану возражать.
— Пятнадцать, — немедленно выкрикивает Алина. — Жизнь так дорожает. Если ты согласен, то я скажу тем, кто мне помогает, что лучше все оформить частным порядком.
Как не согласиться? Чтоб мстить за жалобы, Алина прибегла к гениальному способу — шантажу. Она выиграла. Она могла бы добиться и большего и отлично это знала. Но бойкотирование отца старшими детьми было Алине невыгодно перед лицом судей: процесс обошелся бы ей дорого, и еще неизвестно, чем бы кончился. Да эта оса соображает. Не так уж она безумна. А жало держит про запас. Она будет держать Луи в страхе, что может потребовать тщательного изучения его доходов — не только тех, о которых он подает сведения, но и тех, что он скрывает.
— Пусть будет так! — сказал Луи, тяжко вздохнув, чтоб сбить с толку даму из Фонтене.
Но она-то не дура. Ищет уже, чем поживиться.
— Хорошо! Подвожу итог. Итак: свободное посещение в подходящее для детей время — я имею в виду старших. Увеличение алиментов на пятнадцать процентов. Кроме того, так как ты собираешься купить новую машину — мне об этом сказали, — то оставь старую мне.
НОЯБРЬ 1967
10 ноября 1967
Именно в пятницу, накануне Дня перемирия — официальной даты, а не того, что было подписано с Луи, но быстро превратилось в мертвую букву, — итак, в пятницу Алина согласилась отвести Ги в Центр для психически неполноценных детей.
Конечно, она все еще была в нерешительности, да и как могло быть иначе? Подчеркнутое сочувствие всей этой учительской шайки, только и толковавшей, что ребенок лишен общения с отцом, вызывало у Алины тошноту. Даже само название этого учереждения отталкивало: корень психо в слове «психология» не пугает, но он тревожит, когда с вами говорят о педопсихиатре. Конечно, Ги был ребенком не из легких, это так! Но можно ли считать его ненормальным? Конечно, нет! Временами я думаю, не болен ли ваш сын, у него так изменился характер, — даже в такой смягченной форме заключение мадемуазель Равиг казалось обидным; особенно потому, что после недавней драки в классе и жалобы кого-то из родителей на то, что Ги подставил их мальчику синяк под глазом, эта самая мадемуазель Равиг попросила Алину известить обо всем отца. Известить Луи! Как бы тогда Алина выглядела! И зачем это делать, сами скажите? Ведь суд доверил ей воспитание мальчика. Стало быть, она одна за все отвечает. Со времени развода Алина ни в чем не советовалась с Луи: даже дневника с отметками ему не показывала. Хотя адвокат Лере, любитель поучать, постоянно твердил ей, что ее право вовсе не исключает права контроля со стороны Луи. Хотя и Роза часто ей говорила: Ты, мама, все повторяешь, что папе на нас наплевать, а когда он интересуется чем-то, начинаешь кричать, что это не его дело. Эта девчонка вечно своему папаше вторит, ей хочется похвалиться своими школьными отметками! Но, с другой стороны, если остальные дети ничем не выделяются, то по крайней мере благоразумно помалкивать.
Нет, по правде говоря, если бы Ги не заработал за какую-то мелочь пару пощечин, если бы он не впал в истерику и не стал кидать в мать чем попало — кофейником, масленкой, банкой с вареньем, сковородкой, загрязнив кухню содержимым всей этой утвари, если бы к тому же дирекция, подписывая листки посещения школы, не начала хотя и несколько туманно, но все же грозить ей отменой пособия на воспитание, Алина пренебрегла бы и третьим вызовом в Центр для психически неполноценных детей, напечатанным на зеленом бланке.
Словно на буксире тащит она за собой недовольного Ги; она уже на площади Сен-Мишель, откуда надо свернуть на улицу Дантона, и все еще колеблется, и даже в коридоре, за дверью, ее все еще мучит желание повернуть назад. Какой козырь для Луи, если он только узнает, куда ей пришлось ходить с сыном! И хотя Алина бесконечно долбила мальчишке: Если б я рассказала отцу о твоих выходках, он бы тебе задал порку, — она не была уверена, что Ги не проболтается и не будет хвастать этим. Нет, придется идти. Алина поискала звонок и вынула зеленый листок из сумочки.
— Вы привели к нам этого молодого человека? — улыбаясь, спросила девушка, появившаяся в приемной в указанное время. — У вас зеленый листок?.. Это к доктору Тренелю. Я провожу вас.
Пришлось идти с ней на второй этаж.
Это просто молокосос, ему нет и тридцати, — худой, рыжий, зеленоглазый, руки в веснушках. Медицинского халата на нем нет. Сидит за каким-то жалким металлическим столиком, загроможденным кучей карточек и диктофоном. Кабинет почти пуст — лишь у стола четыре стула. Доктор обращается к помощницам:
— Сначала я поговорю с мамашей. А вы пока займетесь мальчиком.
И он поручает ребенка упомянутым дамам в возрасте примерно двадцати пяти, тридцати пяти и сорока пяти: три разные женщины на выбор, и Ги сразу подходит к самой молодой; Алина оставляет его в большой комнате — светлой, украшенной детскими рисунками. Здесь мягкие игрушки, зверьки из плюша, куклы, детские конструкторы и какие-то странные, трудно определимые приборы, превращающие комнату в нечто среднее между залом для игр и лабораторией для исследований.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— А как отнесется к этому Четверка? — произносит Алина где-то в далеке.
Но недолго длится благостное настроение. Возникает досада, и Алина говорит:
— Сын родится или дочка, ты для них будешь вроде дедушки. — И сразу добавляет: — Это еще одно основание, чтоб оставить в покое Агату. Пусть ходит к тебе, когда сама захочет, разве так не лучше, а? Ты все кричишь и сердишся, но у тебя нет желания ее уломать.
Как ни грустно, но это была правда. Луи отлично знал, что дерзости Агаты, ее алчность, копанье в чужих вещах невероятно раздражают Одиль, что в те редкие часы, когда Агата у них в доме, нужно следить за всем, быть осторожным в выражениях, прятать портмоне, документы. Луи знал, что Алина колеблется между злорадным удовольствием отлучить от него дочь и боязнью потерять в ее лице преданного агента-осведомителя, как и сам Луи колебался между покоем и гордостью, постоянным страхом и чувством привязанности. И поэтому он бурчит;
— Будь благоразумна! Если ты и на этот раз обратишься в суд, тебе иридется самой оплачивать адвоката, а если проиграешь дело, то и все судебные издержки…
По совести говоря, он сам был в ужасе от подобной перспективы, от возможности нового процесса и дальнейших бесконечных трат.
— Ну, если еще десять процентов, то я не стану возражать.
— Пятнадцать, — немедленно выкрикивает Алина. — Жизнь так дорожает. Если ты согласен, то я скажу тем, кто мне помогает, что лучше все оформить частным порядком.
Как не согласиться? Чтоб мстить за жалобы, Алина прибегла к гениальному способу — шантажу. Она выиграла. Она могла бы добиться и большего и отлично это знала. Но бойкотирование отца старшими детьми было Алине невыгодно перед лицом судей: процесс обошелся бы ей дорого, и еще неизвестно, чем бы кончился. Да эта оса соображает. Не так уж она безумна. А жало держит про запас. Она будет держать Луи в страхе, что может потребовать тщательного изучения его доходов — не только тех, о которых он подает сведения, но и тех, что он скрывает.
— Пусть будет так! — сказал Луи, тяжко вздохнув, чтоб сбить с толку даму из Фонтене.
Но она-то не дура. Ищет уже, чем поживиться.
— Хорошо! Подвожу итог. Итак: свободное посещение в подходящее для детей время — я имею в виду старших. Увеличение алиментов на пятнадцать процентов. Кроме того, так как ты собираешься купить новую машину — мне об этом сказали, — то оставь старую мне.
НОЯБРЬ 1967
10 ноября 1967
Именно в пятницу, накануне Дня перемирия — официальной даты, а не того, что было подписано с Луи, но быстро превратилось в мертвую букву, — итак, в пятницу Алина согласилась отвести Ги в Центр для психически неполноценных детей.
Конечно, она все еще была в нерешительности, да и как могло быть иначе? Подчеркнутое сочувствие всей этой учительской шайки, только и толковавшей, что ребенок лишен общения с отцом, вызывало у Алины тошноту. Даже само название этого учереждения отталкивало: корень психо в слове «психология» не пугает, но он тревожит, когда с вами говорят о педопсихиатре. Конечно, Ги был ребенком не из легких, это так! Но можно ли считать его ненормальным? Конечно, нет! Временами я думаю, не болен ли ваш сын, у него так изменился характер, — даже в такой смягченной форме заключение мадемуазель Равиг казалось обидным; особенно потому, что после недавней драки в классе и жалобы кого-то из родителей на то, что Ги подставил их мальчику синяк под глазом, эта самая мадемуазель Равиг попросила Алину известить обо всем отца. Известить Луи! Как бы тогда Алина выглядела! И зачем это делать, сами скажите? Ведь суд доверил ей воспитание мальчика. Стало быть, она одна за все отвечает. Со времени развода Алина ни в чем не советовалась с Луи: даже дневника с отметками ему не показывала. Хотя адвокат Лере, любитель поучать, постоянно твердил ей, что ее право вовсе не исключает права контроля со стороны Луи. Хотя и Роза часто ей говорила: Ты, мама, все повторяешь, что папе на нас наплевать, а когда он интересуется чем-то, начинаешь кричать, что это не его дело. Эта девчонка вечно своему папаше вторит, ей хочется похвалиться своими школьными отметками! Но, с другой стороны, если остальные дети ничем не выделяются, то по крайней мере благоразумно помалкивать.
Нет, по правде говоря, если бы Ги не заработал за какую-то мелочь пару пощечин, если бы он не впал в истерику и не стал кидать в мать чем попало — кофейником, масленкой, банкой с вареньем, сковородкой, загрязнив кухню содержимым всей этой утвари, если бы к тому же дирекция, подписывая листки посещения школы, не начала хотя и несколько туманно, но все же грозить ей отменой пособия на воспитание, Алина пренебрегла бы и третьим вызовом в Центр для психически неполноценных детей, напечатанным на зеленом бланке.
Словно на буксире тащит она за собой недовольного Ги; она уже на площади Сен-Мишель, откуда надо свернуть на улицу Дантона, и все еще колеблется, и даже в коридоре, за дверью, ее все еще мучит желание повернуть назад. Какой козырь для Луи, если он только узнает, куда ей пришлось ходить с сыном! И хотя Алина бесконечно долбила мальчишке: Если б я рассказала отцу о твоих выходках, он бы тебе задал порку, — она не была уверена, что Ги не проболтается и не будет хвастать этим. Нет, придется идти. Алина поискала звонок и вынула зеленый листок из сумочки.
— Вы привели к нам этого молодого человека? — улыбаясь, спросила девушка, появившаяся в приемной в указанное время. — У вас зеленый листок?.. Это к доктору Тренелю. Я провожу вас.
Пришлось идти с ней на второй этаж.
Это просто молокосос, ему нет и тридцати, — худой, рыжий, зеленоглазый, руки в веснушках. Медицинского халата на нем нет. Сидит за каким-то жалким металлическим столиком, загроможденным кучей карточек и диктофоном. Кабинет почти пуст — лишь у стола четыре стула. Доктор обращается к помощницам:
— Сначала я поговорю с мамашей. А вы пока займетесь мальчиком.
И он поручает ребенка упомянутым дамам в возрасте примерно двадцати пяти, тридцати пяти и сорока пяти: три разные женщины на выбор, и Ги сразу подходит к самой молодой; Алина оставляет его в большой комнате — светлой, украшенной детскими рисунками. Здесь мягкие игрушки, зверьки из плюша, куклы, детские конструкторы и какие-то странные, трудно определимые приборы, превращающие комнату в нечто среднее между залом для игр и лабораторией для исследований.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75