Поэтому, если перед ним стоит выбор — отношения или очередное достижение, — не задумываясь, решает в пользу достижений. Отношения должны подстроится.
— Здорово, — повторил я и включил воду, чтобы вымыть кастрюлю из-под пельменей.
Я надеялся, что она пойдет, оценит мою реакцию, подумает. Поймет… Но нет, она пришла за мной на кухню, раскинув руки — прямо как Христос перед своими овцами!
— Ты не рад за меня? — спросила она удивленно, с печалью и недоумением.
— Рад, — ответил я, намывая уже и так блестящую кастрюлю.
— И это все?
Она смотрела на меня так, словно я нераскаявшийся грешник, который даже не понимает, что он согрешил.
— А что еще? — буркнул я.
Мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не разораться.
— Например, поздравить… — нерешительно предложила она. — Сказать, какая я молодец…
— А ты сама этого не знаешь? Обязательно надо, чтобы кто-то это сказал? — усмехнулся я.
Олеся закрыла глаза ладонью и отвернулась, но не заплакала. Она, видимо, судорожно искала какое-то оправдание мне. Придумывала, как бы объяснить себе мое поведение, чтобы все было «ладненько» и «миленько». Она — гений таких объяснений.
— Ладно, — сказала она, и ее голос звучал уже умиротворенно. — Извини… Я должна была как-то по-другому тебе это сказать. Прости.
Меня как огнем обожгло. Я понял, что за объяснение крутится у нее в голове. Она не стала изобретать велосипед. Взяла самую раздутую банальность из женских журналов…
Я повернулся и скрестил руки на груди. Мне было интересно, начнет ли она оправдываться за свою шаблонность. Или создаст внутри своей головы еще какую-нибудь маленькую ложь, которая чудненько объяснит все.
— Думаешь, я не знаю, о чем ты сейчас подумала? — мой голос прозвучал желчно и пронзительно. — Ты стоишь, смотришь на меня и думаешь: «Ну конечно! Какая же я дура! Как же я могла прийти и вот так бестактно сообщить ему о своем успехе! Он ведь безработный, неудачник. Хоть и хорохорится, но внутри не может не переживать из-за этого. Просто со мной не делится. Это слишком больно для его самолюбия. А тут я со своим эфиром. Дура! Дура!» Так ты думаешь? Ведь так? Не отпирайся!..
Она глядела на меня огромными, полными слез глазами и отступала назад, словно боялась, что я ее ударю.
— Да как ты смеешь так обо мне думать?!! — заорал я. — Я раскрывался перед тобой! Молился, чтобы ты начала меня понимать! А ты все это время считала меня идиотом! Тупым неудачником! Озлобленным. Который не может вынести твоего успеха и способен поднять на тебя руку?! Что ты закрываешься?! Что ты плачешь?! Что ты корчишь из себя жертву?! Прекрати играть со мной! Прекрати разыгрывать эту дешевую глянцевую пьеску! Ты небось уже видишь себя героиней идиотского ток-шоу! Рассказываешь о том, как полюбила ни на что не годного мужчину и как позволяла ему над собой издеваться из-за необыкновенной любви к нему! Ты дрянная актриса, Олеся! Ты для этого слишком дрянная актриса!.. Наконец ей стало некуда отступать. Она уперлась спиной в стену.
— Боже, что ты говоришь! — с ужасом прошептала она, глядя на меня со страхом и жалостью. — Послушай себя! Это же бред! Это неправда! Это не ты говоришь!
— Нет, Олеся, — я подошел к ней вплотную и уперся рукой в стену прямо на уровне ее лица, — это говорю я. Познакомься со мной наконец. Это не тот милый мальчик-мечтатель, которого ты себе выдумала. Это я! И я такой! И ты только сейчас это заметила! С кем же ты была все это время?
В этот момент ее слезы иссякли. Она подняла на меня глаза и перестала дрожать. Осторожно протянула руку и погладила меня по щеке. В ее взгляде уже не было страха, а только любовь и беспредельная жалость.
— Нет, — тихо, но уверенно сказала она. — Ты не такой. Не такой, каким хочешь казаться. Ты не злой и не жестокий. Я не знаю, зачем ты говоришь мне все это. Зачем пытаешься сделать больно. Может быть, ты чего-то боишься? Скажи мне. Мы вместе…
— Дура! — резко перебил я Олесю, оттолкнув ее ладонь. — Господи, какая же ты дура!
Я отошел, сел на табуретку, упершись локтями в колени. Мне было интересно, что она предпримет теперь. Как сейчас будет объяснять себе происходящее.
Она дрожала. Ее глаза лихорадочно перебегали с моего лица на окно, потом возвращались, и снова. Она то и дело втягивала воздух, будто хотела что-то сказать, но никак не решалась. Она не могла понять причины… Она даже мысли не допустила, что я тоже человек! Что и у меня есть своя собственная воля, что и я могу совершать свои собственные поступки!
Она все молчала.
— Ты не понимаешь, почему я сержусь? — спросил я почти дружелюбно.
Олеся с радостью уцепилась за эту возможность помириться. И я уверен, подумала, что у меня просто-напросто приступ дурного настроения. Минутная вспышка моей вздорности, не более того. А моя общая раздражительность, разумеется, из-за моей фатальной жизненной неустроенности.
— Нет, — она отвернулась, чтобы вытереть слезы, и скорчила жалкую улыбку, которая выглядела ужасно нелепо на ее заплаканном лице. — Объясни мне… Пожалуйста! Я… я… даже не знаю, что и думать! Если я чем-то…
— Ты, ты, ты! — воскликнул я. — Всегда «ты»! Ты считаешь себя центром мира! Думаешь, что все происходящее как-то связано с тобой! Тебе в голову не приходит отказаться от своего «я» и подумать обо мне! Или хотя бы о нас! Для меня, с тех пор как мы вместе, слова «я» уже не существует! Я думаю и говорю только «мы»!
— Я… я… не понимаю… — пролепетала она едва слышно. — Прости… я не понимаю…
В этот момент у меня иссякли последние душевные силы. Я был опустошен, она выпила меня до самого дна. Ни критиковать, ни остановить эту нелепую пьесу, которую она так мастерски режиссировала, я уже не мог.
— Просто ты не хочешь понять, — устало сказал я.
И тогда я взглянул на нее — такую отстраненную, жалкую, живущую в плену своего эгоцентризма, — взглянул и к своему ужасу понял, что даже такую я ее люблю. Люблю.
— Прости, — хрипло сказал я, целуя ее в щеку. — Прости. Не знаю, как это вышло… Я не хотел говорить тебе всего этого. Мне ужасно больно на тебя кричать. Просто мне хочется, чтобы наши отношения оставались особенными. Не такими, как у большинства людей. Люди ведь только делают вид, что живут друг с другом. Делают вид, что друг друга понимают и слушают. На самом деле каждый сам по себе. Никому нет дела до чувств другого. И я ужасно боюсь этого. Я хочу, чтобы мы были с тобой одним целым. Чтобы все было по-настоящему! Олеся, я тебя так люблю! Мне иногда самому страшно, как сильно я тебя люблю!..
— Господи, Павел, зачем ты мне все это рассказываешь?.. Зачем? — прошептал Данила. — Это же просто невыносимо… Знаешь, если хочешь взорвать эту бомбу — взорви. Не тяни. Это невозможно слушать! Невозможно. Ты говоришь, что Бог — садист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Здорово, — повторил я и включил воду, чтобы вымыть кастрюлю из-под пельменей.
Я надеялся, что она пойдет, оценит мою реакцию, подумает. Поймет… Но нет, она пришла за мной на кухню, раскинув руки — прямо как Христос перед своими овцами!
— Ты не рад за меня? — спросила она удивленно, с печалью и недоумением.
— Рад, — ответил я, намывая уже и так блестящую кастрюлю.
— И это все?
Она смотрела на меня так, словно я нераскаявшийся грешник, который даже не понимает, что он согрешил.
— А что еще? — буркнул я.
Мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не разораться.
— Например, поздравить… — нерешительно предложила она. — Сказать, какая я молодец…
— А ты сама этого не знаешь? Обязательно надо, чтобы кто-то это сказал? — усмехнулся я.
Олеся закрыла глаза ладонью и отвернулась, но не заплакала. Она, видимо, судорожно искала какое-то оправдание мне. Придумывала, как бы объяснить себе мое поведение, чтобы все было «ладненько» и «миленько». Она — гений таких объяснений.
— Ладно, — сказала она, и ее голос звучал уже умиротворенно. — Извини… Я должна была как-то по-другому тебе это сказать. Прости.
Меня как огнем обожгло. Я понял, что за объяснение крутится у нее в голове. Она не стала изобретать велосипед. Взяла самую раздутую банальность из женских журналов…
Я повернулся и скрестил руки на груди. Мне было интересно, начнет ли она оправдываться за свою шаблонность. Или создаст внутри своей головы еще какую-нибудь маленькую ложь, которая чудненько объяснит все.
— Думаешь, я не знаю, о чем ты сейчас подумала? — мой голос прозвучал желчно и пронзительно. — Ты стоишь, смотришь на меня и думаешь: «Ну конечно! Какая же я дура! Как же я могла прийти и вот так бестактно сообщить ему о своем успехе! Он ведь безработный, неудачник. Хоть и хорохорится, но внутри не может не переживать из-за этого. Просто со мной не делится. Это слишком больно для его самолюбия. А тут я со своим эфиром. Дура! Дура!» Так ты думаешь? Ведь так? Не отпирайся!..
Она глядела на меня огромными, полными слез глазами и отступала назад, словно боялась, что я ее ударю.
— Да как ты смеешь так обо мне думать?!! — заорал я. — Я раскрывался перед тобой! Молился, чтобы ты начала меня понимать! А ты все это время считала меня идиотом! Тупым неудачником! Озлобленным. Который не может вынести твоего успеха и способен поднять на тебя руку?! Что ты закрываешься?! Что ты плачешь?! Что ты корчишь из себя жертву?! Прекрати играть со мной! Прекрати разыгрывать эту дешевую глянцевую пьеску! Ты небось уже видишь себя героиней идиотского ток-шоу! Рассказываешь о том, как полюбила ни на что не годного мужчину и как позволяла ему над собой издеваться из-за необыкновенной любви к нему! Ты дрянная актриса, Олеся! Ты для этого слишком дрянная актриса!.. Наконец ей стало некуда отступать. Она уперлась спиной в стену.
— Боже, что ты говоришь! — с ужасом прошептала она, глядя на меня со страхом и жалостью. — Послушай себя! Это же бред! Это неправда! Это не ты говоришь!
— Нет, Олеся, — я подошел к ней вплотную и уперся рукой в стену прямо на уровне ее лица, — это говорю я. Познакомься со мной наконец. Это не тот милый мальчик-мечтатель, которого ты себе выдумала. Это я! И я такой! И ты только сейчас это заметила! С кем же ты была все это время?
В этот момент ее слезы иссякли. Она подняла на меня глаза и перестала дрожать. Осторожно протянула руку и погладила меня по щеке. В ее взгляде уже не было страха, а только любовь и беспредельная жалость.
— Нет, — тихо, но уверенно сказала она. — Ты не такой. Не такой, каким хочешь казаться. Ты не злой и не жестокий. Я не знаю, зачем ты говоришь мне все это. Зачем пытаешься сделать больно. Может быть, ты чего-то боишься? Скажи мне. Мы вместе…
— Дура! — резко перебил я Олесю, оттолкнув ее ладонь. — Господи, какая же ты дура!
Я отошел, сел на табуретку, упершись локтями в колени. Мне было интересно, что она предпримет теперь. Как сейчас будет объяснять себе происходящее.
Она дрожала. Ее глаза лихорадочно перебегали с моего лица на окно, потом возвращались, и снова. Она то и дело втягивала воздух, будто хотела что-то сказать, но никак не решалась. Она не могла понять причины… Она даже мысли не допустила, что я тоже человек! Что и у меня есть своя собственная воля, что и я могу совершать свои собственные поступки!
Она все молчала.
— Ты не понимаешь, почему я сержусь? — спросил я почти дружелюбно.
Олеся с радостью уцепилась за эту возможность помириться. И я уверен, подумала, что у меня просто-напросто приступ дурного настроения. Минутная вспышка моей вздорности, не более того. А моя общая раздражительность, разумеется, из-за моей фатальной жизненной неустроенности.
— Нет, — она отвернулась, чтобы вытереть слезы, и скорчила жалкую улыбку, которая выглядела ужасно нелепо на ее заплаканном лице. — Объясни мне… Пожалуйста! Я… я… даже не знаю, что и думать! Если я чем-то…
— Ты, ты, ты! — воскликнул я. — Всегда «ты»! Ты считаешь себя центром мира! Думаешь, что все происходящее как-то связано с тобой! Тебе в голову не приходит отказаться от своего «я» и подумать обо мне! Или хотя бы о нас! Для меня, с тех пор как мы вместе, слова «я» уже не существует! Я думаю и говорю только «мы»!
— Я… я… не понимаю… — пролепетала она едва слышно. — Прости… я не понимаю…
В этот момент у меня иссякли последние душевные силы. Я был опустошен, она выпила меня до самого дна. Ни критиковать, ни остановить эту нелепую пьесу, которую она так мастерски режиссировала, я уже не мог.
— Просто ты не хочешь понять, — устало сказал я.
И тогда я взглянул на нее — такую отстраненную, жалкую, живущую в плену своего эгоцентризма, — взглянул и к своему ужасу понял, что даже такую я ее люблю. Люблю.
— Прости, — хрипло сказал я, целуя ее в щеку. — Прости. Не знаю, как это вышло… Я не хотел говорить тебе всего этого. Мне ужасно больно на тебя кричать. Просто мне хочется, чтобы наши отношения оставались особенными. Не такими, как у большинства людей. Люди ведь только делают вид, что живут друг с другом. Делают вид, что друг друга понимают и слушают. На самом деле каждый сам по себе. Никому нет дела до чувств другого. И я ужасно боюсь этого. Я хочу, чтобы мы были с тобой одним целым. Чтобы все было по-настоящему! Олеся, я тебя так люблю! Мне иногда самому страшно, как сильно я тебя люблю!..
— Господи, Павел, зачем ты мне все это рассказываешь?.. Зачем? — прошептал Данила. — Это же просто невыносимо… Знаешь, если хочешь взорвать эту бомбу — взорви. Не тяни. Это невозможно слушать! Невозможно. Ты говоришь, что Бог — садист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27