Мышцы ее развились за те долгие годы, когда она ухаживала за матерью, кормила ее, переодевала, купала в ванной.
И вот теперь Глен был страшно заинтересован тем, как играет под тонкой кожей ее икроножная мышца, как мнут глину ее нежные пальчики, и она превратилась для него в искушение. Еще тогда, в далекие годы ученичества он сказал, что она необыкновенно талантлива.
— Это действительно необыкновенно, — повторял он, глядя, как она едва улыбается чему-то, целиком уйдя в работу. И в душе его зарождалось глубокое чувство.
Глен был ее учителем в течение десяти лет и все это время вел себя достойно. Он не хотел нарушать приличий.
— Ты — моя студентка, — обезоруживающе говорил он, — и пока это так, я должен держать свои чувства в узде.
После церемонии окончания школы он подошел к ней и, наклонившись, прошептал в ухо:
— Я хотел бы пригласить тебя пообедать в какое-нибудь шикарное местечко. Я собираюсь лепить тебя. И я хочу любить тебя.
— С этой же целью? — спросила она.
— С этой же целью.
Его желание лепить ее лишь слегка смутило ее чувства, но Миа и не сомневалась, что он собирается лепить ее обнаженной. За годы обучения ей не раз приходилось работать с обнаженной натурой. Однако она никогда не представляла себя, так сказать, по другую сторону глины.
Стоя в потоках солнечного света, заливавших его студию, Миа начала раздеваться. Хотя ей никогда не приходилось раздеваться перед мужчиной, она была настолько уверена в его порядочности, что и не подумала волноваться, а ее улыбка оставалась такой же безмятежной. Он звал ее Солнышком за эту неизменную улыбку и добродушие, не оставлявшие ее несмотря на тяжелые переживания из-за болезни матери. Он ходил вокруг нее, любуясь, как она расстегивает блузку, как спускает по бедрам длинную нижнюю юбку, оставляя ее лежать в солнечном пятне на полу. Наконец она сняла нижнее белье, часики и серебряную цепочку, доставшуюся ей от бабушки, и ее тело засверкало юной чистотой в солнечных лучах, от которых сам воздух мастерской начинал казаться расплавленным золотом. Она чувствовала себя ужасно храброй.
— Ты в точности такая, как я себе тебя представлял, — восхитился Глен, не переставая кружить возле нее, и его собственная золотистая шевелюра сияла в солнечном блеске. — В точности то, на что я надеялся. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.
Она кивнула. Она недаром была талантливой ученицей.
— Такая невинная нежность. Целомудренность. Ты просто восхитительна, Миа.
Он платил ей за то, что она позировала ему. Миа брала эти деньги с большой неохотой Она слишком нуждалась в них, чтобы позволить себе отказаться. И вот почти две недели она сидела в студии на широком диване посреди горы раскиданных подушек, облаченная лишь в шляпу с широкими полями, которую надел на нее Глен, и в длинную узкую ленту, обвитую вокруг шеи. Она восседала в углу дивана — одно колено поднято, один конец шарфа у нее в руке, другой же свисает между грудей.
В итоге поза получилась весьма игривой, вызывающей. Ее несколько покоробила мысль о том, как легко она позволила кому-то распоряжаться своим телом. Это было началом двух весьма легкомысленных лет в жизни. Больше с ней такое уже никогда не повторится.
Не сразу, а на второй или на третий день ее позирования Миа вдруг поняла, что, сидя на диване, она стала ощущать совершенно новые чувства. Низ живота стал вдруг наливаться кровью и казаться ей раскаленным — чувство столь непривычное и неуместное, что она рассердилась на самое себя. Ты — художница, он — художник И все же каждый раз, когда он прикасается к ней — поправляя подушки, подставляя одну ей под колено, другую под плечо, — она кляла себя за то, что ей были приятны его прикосновения.
К концу первой недели она уже умышленно принимала неправильную позу в ожидании возбуждающих прикосновений его теплых уверенных рук.
В какой-то момент ей показалось, что из-за слишком нежного сложения в этой позе у нее слишком виден живот, и она попыталась втянуть его. Глен тут рассмеялся.
— Нет, Солнышко, не надо. Все замечательно и так. Твое тело на первый взгляд кажется таким сильным, что некоторая размягченность линий только придаст тебе необходимую нежность, уязвимость Понимаешь ли, я стараюсь выразить все стороны твоей натуры: силу, чувствительность, жизнелюбие и нежность.
И он прикоснулся к ней.
— Ну-ка втяни его снова. Взгляни. Видишь? Не совсем натурально. А теперь расслабь его. Вот так, правильно. Да, просто прекрасно. — Его пальцы старались придать ее телу форму точно так, как если бы это был кусок глины, над которым он работал, и низ ее живота залила волна тепла, поднявшаяся до бедер.
Завершая работу над ее небольшой, нежной грудью, он сделал соски слегка приподнятыми, чтобы было как раз достаточно для «легкого намека». Статуэтка пятнадцати дюймов высотой сделана из терракоты, а после отлита в бронзе. Глен получил за нее первый приз на трех конкурсах.
Миа всегда была мечтательницей, существовавшей большей частью в мире собственных грез. Оттого не было ничего удивительного, что за две недели позирования она привыкла к тому, что в ее мыслях царит Глен, его прикосновения, что она грезит об их предстоящей встрече с ним.
При этом ее слегка удивляло то, что Глена ее тело по-прежнему интересует лишь с профессиональной точки зрения, и он не делает попыток сближения. Он ни разу не прикоснулся к ней, если этого не требовала работа. Он ни разу не поцеловал ее. Он ни разу не проявил тех горячих чувств, о которых говорил ей несколькими неделями раньше. Ей стало казаться, что для него она значит не более, чем платные модели в их школьной студии.
— Солнышко, — обратился он к ней, когда после последнего сеанса у него в мастерской она принялась одеваться, — я надеюсь, ты поняла, что я ни в коем случае не хотел смешивать то, что происходит здесь, — он кивнул на статуэтку, — и то, что происходит здесь, — он прикоснулся к своей груди. — Но скульптура уже закончена, и я хочу тебя пригласить — провести со мною сегодняшнюю ночь.
— Я бы очень хотела этого, Глен, — отвечала Миа, задохнувшись от радости, — но я не могу. Из-за мамы.
— Можно подумать, ты к ней прикована, — недовольно нахмурился он.
— Но ведь ты можешь прийти ко мне, — предложила Миа. — Мама будет рада познакомиться с тобой, и мы вместе пообедаем, а потом ты останешься на ночь, — она поколебалась, продолжая, — я устрою так, что она не узнает.
Они вместе готовили ужин в маленькой уютной кухоньке дома, где Миа родилась и выросла, и в какой-то момент она поймала себя на том, что болтает без умолку. Ведь в последние годы у нее было не так-то много возможностей выговориться. Но она попыталась вести себя как можно сдержаннее, чтобы Глен не ощущал неловкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
И вот теперь Глен был страшно заинтересован тем, как играет под тонкой кожей ее икроножная мышца, как мнут глину ее нежные пальчики, и она превратилась для него в искушение. Еще тогда, в далекие годы ученичества он сказал, что она необыкновенно талантлива.
— Это действительно необыкновенно, — повторял он, глядя, как она едва улыбается чему-то, целиком уйдя в работу. И в душе его зарождалось глубокое чувство.
Глен был ее учителем в течение десяти лет и все это время вел себя достойно. Он не хотел нарушать приличий.
— Ты — моя студентка, — обезоруживающе говорил он, — и пока это так, я должен держать свои чувства в узде.
После церемонии окончания школы он подошел к ней и, наклонившись, прошептал в ухо:
— Я хотел бы пригласить тебя пообедать в какое-нибудь шикарное местечко. Я собираюсь лепить тебя. И я хочу любить тебя.
— С этой же целью? — спросила она.
— С этой же целью.
Его желание лепить ее лишь слегка смутило ее чувства, но Миа и не сомневалась, что он собирается лепить ее обнаженной. За годы обучения ей не раз приходилось работать с обнаженной натурой. Однако она никогда не представляла себя, так сказать, по другую сторону глины.
Стоя в потоках солнечного света, заливавших его студию, Миа начала раздеваться. Хотя ей никогда не приходилось раздеваться перед мужчиной, она была настолько уверена в его порядочности, что и не подумала волноваться, а ее улыбка оставалась такой же безмятежной. Он звал ее Солнышком за эту неизменную улыбку и добродушие, не оставлявшие ее несмотря на тяжелые переживания из-за болезни матери. Он ходил вокруг нее, любуясь, как она расстегивает блузку, как спускает по бедрам длинную нижнюю юбку, оставляя ее лежать в солнечном пятне на полу. Наконец она сняла нижнее белье, часики и серебряную цепочку, доставшуюся ей от бабушки, и ее тело засверкало юной чистотой в солнечных лучах, от которых сам воздух мастерской начинал казаться расплавленным золотом. Она чувствовала себя ужасно храброй.
— Ты в точности такая, как я себе тебя представлял, — восхитился Глен, не переставая кружить возле нее, и его собственная золотистая шевелюра сияла в солнечном блеске. — В точности то, на что я надеялся. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.
Она кивнула. Она недаром была талантливой ученицей.
— Такая невинная нежность. Целомудренность. Ты просто восхитительна, Миа.
Он платил ей за то, что она позировала ему. Миа брала эти деньги с большой неохотой Она слишком нуждалась в них, чтобы позволить себе отказаться. И вот почти две недели она сидела в студии на широком диване посреди горы раскиданных подушек, облаченная лишь в шляпу с широкими полями, которую надел на нее Глен, и в длинную узкую ленту, обвитую вокруг шеи. Она восседала в углу дивана — одно колено поднято, один конец шарфа у нее в руке, другой же свисает между грудей.
В итоге поза получилась весьма игривой, вызывающей. Ее несколько покоробила мысль о том, как легко она позволила кому-то распоряжаться своим телом. Это было началом двух весьма легкомысленных лет в жизни. Больше с ней такое уже никогда не повторится.
Не сразу, а на второй или на третий день ее позирования Миа вдруг поняла, что, сидя на диване, она стала ощущать совершенно новые чувства. Низ живота стал вдруг наливаться кровью и казаться ей раскаленным — чувство столь непривычное и неуместное, что она рассердилась на самое себя. Ты — художница, он — художник И все же каждый раз, когда он прикасается к ней — поправляя подушки, подставляя одну ей под колено, другую под плечо, — она кляла себя за то, что ей были приятны его прикосновения.
К концу первой недели она уже умышленно принимала неправильную позу в ожидании возбуждающих прикосновений его теплых уверенных рук.
В какой-то момент ей показалось, что из-за слишком нежного сложения в этой позе у нее слишком виден живот, и она попыталась втянуть его. Глен тут рассмеялся.
— Нет, Солнышко, не надо. Все замечательно и так. Твое тело на первый взгляд кажется таким сильным, что некоторая размягченность линий только придаст тебе необходимую нежность, уязвимость Понимаешь ли, я стараюсь выразить все стороны твоей натуры: силу, чувствительность, жизнелюбие и нежность.
И он прикоснулся к ней.
— Ну-ка втяни его снова. Взгляни. Видишь? Не совсем натурально. А теперь расслабь его. Вот так, правильно. Да, просто прекрасно. — Его пальцы старались придать ее телу форму точно так, как если бы это был кусок глины, над которым он работал, и низ ее живота залила волна тепла, поднявшаяся до бедер.
Завершая работу над ее небольшой, нежной грудью, он сделал соски слегка приподнятыми, чтобы было как раз достаточно для «легкого намека». Статуэтка пятнадцати дюймов высотой сделана из терракоты, а после отлита в бронзе. Глен получил за нее первый приз на трех конкурсах.
Миа всегда была мечтательницей, существовавшей большей частью в мире собственных грез. Оттого не было ничего удивительного, что за две недели позирования она привыкла к тому, что в ее мыслях царит Глен, его прикосновения, что она грезит об их предстоящей встрече с ним.
При этом ее слегка удивляло то, что Глена ее тело по-прежнему интересует лишь с профессиональной точки зрения, и он не делает попыток сближения. Он ни разу не прикоснулся к ней, если этого не требовала работа. Он ни разу не поцеловал ее. Он ни разу не проявил тех горячих чувств, о которых говорил ей несколькими неделями раньше. Ей стало казаться, что для него она значит не более, чем платные модели в их школьной студии.
— Солнышко, — обратился он к ней, когда после последнего сеанса у него в мастерской она принялась одеваться, — я надеюсь, ты поняла, что я ни в коем случае не хотел смешивать то, что происходит здесь, — он кивнул на статуэтку, — и то, что происходит здесь, — он прикоснулся к своей груди. — Но скульптура уже закончена, и я хочу тебя пригласить — провести со мною сегодняшнюю ночь.
— Я бы очень хотела этого, Глен, — отвечала Миа, задохнувшись от радости, — но я не могу. Из-за мамы.
— Можно подумать, ты к ней прикована, — недовольно нахмурился он.
— Но ведь ты можешь прийти ко мне, — предложила Миа. — Мама будет рада познакомиться с тобой, и мы вместе пообедаем, а потом ты останешься на ночь, — она поколебалась, продолжая, — я устрою так, что она не узнает.
Они вместе готовили ужин в маленькой уютной кухоньке дома, где Миа родилась и выросла, и в какой-то момент она поймала себя на том, что болтает без умолку. Ведь в последние годы у нее было не так-то много возможностей выговориться. Но она попыталась вести себя как можно сдержаннее, чтобы Глен не ощущал неловкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114