Они все так поступают. Бандитские цвета.
Начальники Чака считают, что у него интеллект новорожденного хомячка. Но он обладает связями. И все, кто дорожит своей карьерой, не желают с ним связываться. Между прочим, Чак – крестный издателя. Сам он принадлежит старой семье из Новой Англии – из тех, что для разнообразия подаются в Вин, коль скоро стало скучно в Нантакете. Пообщавшись с ним пару лет, я поняла: это хитроумный способ сообщить, что человек произведен на свет состоящими в кровном родстве родителями. Я видела фотографии близких Чака: они все похожи друг на друга, включая его жену. Такие же квадратные головы, глаза бусинками и волосы цвета, который и цветом-то назвать нельзя, тощие тела в рубашках-распашонках и кардиганах. Однажды Чак без малейшего чувства юмора предложил мне подготовить материал о мексиканцах-иммигрантах, которые горбатились на табачных плантациях, а он заметил их по дороге в Беркшир (да, да, в центральном Массачусетсе есть табачные поля): «Надо влиться в их среду, пожить их жизнью, понять, что ими движет, что у них на уме. Выяснить, какие песни они поют по вечерам у костра». Похоже, Чак в самом деле полагал, что эти серые людишки из Закатекаса после дня изнурительного труда берутся за руки и поют «Кумбайя», как, бывало, он сам, когда подающим надежды подростком выезжал в летний англиканский лагерь.
Когда я вошла в кабинет, Чак сидел откинувшись на стуле, положив ноги на стол и прижимал к уху телефонную трубку. Он дальтоник, и его яркие носки отличались по цвету. На ногах дешевые кроссовки. Чак нервно и гнусно посмеивался, точно шестилетний мальчишка, который только что тайком бросил какую-то гадость в молоко соседу, – хи-хи-хи…
Я задержала взгляд на подставке с компакт-дисками. Там, среди прочих, часто мелькало название «Бостон попе». Как-то Чак заявил на полном серьезе, что Чак Локарт, дирижер «Бостон попе», – самый знаменитый человек в городе. Я улыбнулась: напоминать ему о всех спортсменах и поп-музыкантах – бесполезная трата времени. Он бы меня не понял.
В тот день, когда Курт Кобэйн вставил в рот ствол и сделал «бум», Чак спросил, кто это такой, только после того, как увидел статью в «Вашингтон пост». Если приходит очередной практикант, он каждый раз пытается убедить новенького написать статью о том, чего нет на свете, – о некоей организации ЛДВА, что, как полагает Чак, означает: «Лесбиянки до выпускного аттестата"». От этой идеи у него намокает исподнее, и он не способен от нее отрешиться. Сам некогда почерпнул из журнала «Дитейлз» – хотя все репортеры в один голос утверждают, что ничего подобного на свете не существует.
Кто такой Рикки Мартин, Чак выяснил только после того, как Кейт Локарт (кстати, похожий на Чака и на его жену) вырядился в кожаные штаны для обложки своего запоздалого латиноамериканского альбома. И теперь Чак запоздало распевает «Livin' la Vida Loca», но не способен произнести «vida», поэтому у него получается «Livin' Evita Loqua».
Чак перестал смеяться и, непрестанно кивая, миллион раз подряд повторил «угу». Кроме меня, его никто не видел. И я тоже старалась не смотреть – неприятное зрелище.
Я повернулась, не зная, остаться или выйти. Сделала несколько шагов к двери. Поглядела на факс в приемной, поздоровалась с секретарем. Пожевала губу. Посвистела. Посмотрела в угол, где сидели студенты Эмерсо-новского колледжа и Северо-Восточного университета. Предполагалось, что они должны разбирать почту и расшифровывать пленки. Но вместо этого ребята в основном звонили в другие города за счет безлимитного кредита газеты. Одна практикантка с носом-буравчиком, в длинной юбке, беспрестанно повторяла в трубку одно и то же. А затем сделала мне знак подойти. Я повиновалась, поскольку не оставалось ничего иного. Чак между тем снова захихикал – его ноги подергивались, словно короткие резиновые жгуты.
– Вы Николь Гарсиа? – спросила меня практикантка.
– Нет, я Лорен Фернандес. – Меня постоянно путают с еще одной в этом здании латиноамериканкой.
– Извините, – покраснела практикантка. – Но вы ведь говорите по-испански?
Я кивнула и смутилась. Но какая, в конце концов, это ложь?
Взяла трубку, приложила к уху и услышала гудки машин.
– «Бостон газетт».
– Мне, пожалуйста, Лорен Фернандес.
– Yo soy Лорен. – Я дала ему знать, что он нашел того, кого искал. Десятый класс, мистер Джеймс, испанский, первый этаж, школа Бенжамина Франклина, Карлтон-стрит, недалеко от поворота на Сент– Чарлз. Yo soy, tu eres, e'les, ella es, nosotrossomos, ellos son . Прогулки после занятий с Бенджи и Санди в «Бургер-кинг», угоститься картошкой фри, поездки на рынок Эсп-ри, потратить все заработанные сидением с детьми деньги на пластиковые сумочки и полотняные тапочки в «Джак-се», посмотреть нареку. Заигрывание с креольскими мальчишками в шортах регби, потому что они такие забавные. Yo soy, tu eres, e'les… Какое там было еще слово? Vosotros? Интересно, оно еще употребляется?
Человек на другом конце провода начал орать на меня скороговоркой по-испански. Я ухватила совсем немногое, но мне показалось, что ему не понравился материал о сексуальных нравах на параде в честь дня Пуэрто-Рико.
– Напишите письмо редактору, – предложила я и обернулась. Чак повесил трубку. Его привело в раздражение, что я не застыла на жестком стуле напротив его стола и не ждала мудрейших советов по нашим журналистским делам.
Чак поднялся и повернулся к двери, демонстрируя коллективу брюки цвета хаки на подтяжках. Именно так, милейшие дамы и господа, – на подтяжках. Всем своим видом начальник показывал, что мое место отнюдь не у телефона практикантки.
– Спешу изо всех сил, – пропела я, извинилась перед звонившим и, отдав трубку ошарашенной студентке, повернулась к Чаку. Тот приветствовал меня, засунув руки глубоко в карманы и раскачиваясь на месте.
– Какого рожна вы тут делаете? Треплетесь с Кастро?
Мне следовало бы рассмеяться. Но когда я пыталась смеяться над его шутками, это всегда выглядело таким вымученным, что Чак принимал обиженный вид. Наконец я прекратила всякие попытки – хотя бы ради того, чтобы не наживать новых морщинок у глаз.
– Садитесь, – предложил Чак. Стеклянный журнальный столик между моим стулом и его необъятным столом был завален журналами мод. В одном углу валялась «Нью-Йорк таймс», в другом – «Вашингтон пост». Такова уж манера второсортных редакторов планировать материал: извлекать мысли из других изданий. И если те утверждают, что новость «жареная», значит, она «жареная». Притом употреблять именно это словцо – «жареная».
Я заметила на столе Чака под пачкой газет номера «Плейбоя». Несколько номеров. Засаленные и потрепанные, словно их постоянно разглядывали. Я не хотела об этом думать.
– Чак, что это такое? – спросила я и показала пальцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Начальники Чака считают, что у него интеллект новорожденного хомячка. Но он обладает связями. И все, кто дорожит своей карьерой, не желают с ним связываться. Между прочим, Чак – крестный издателя. Сам он принадлежит старой семье из Новой Англии – из тех, что для разнообразия подаются в Вин, коль скоро стало скучно в Нантакете. Пообщавшись с ним пару лет, я поняла: это хитроумный способ сообщить, что человек произведен на свет состоящими в кровном родстве родителями. Я видела фотографии близких Чака: они все похожи друг на друга, включая его жену. Такие же квадратные головы, глаза бусинками и волосы цвета, который и цветом-то назвать нельзя, тощие тела в рубашках-распашонках и кардиганах. Однажды Чак без малейшего чувства юмора предложил мне подготовить материал о мексиканцах-иммигрантах, которые горбатились на табачных плантациях, а он заметил их по дороге в Беркшир (да, да, в центральном Массачусетсе есть табачные поля): «Надо влиться в их среду, пожить их жизнью, понять, что ими движет, что у них на уме. Выяснить, какие песни они поют по вечерам у костра». Похоже, Чак в самом деле полагал, что эти серые людишки из Закатекаса после дня изнурительного труда берутся за руки и поют «Кумбайя», как, бывало, он сам, когда подающим надежды подростком выезжал в летний англиканский лагерь.
Когда я вошла в кабинет, Чак сидел откинувшись на стуле, положив ноги на стол и прижимал к уху телефонную трубку. Он дальтоник, и его яркие носки отличались по цвету. На ногах дешевые кроссовки. Чак нервно и гнусно посмеивался, точно шестилетний мальчишка, который только что тайком бросил какую-то гадость в молоко соседу, – хи-хи-хи…
Я задержала взгляд на подставке с компакт-дисками. Там, среди прочих, часто мелькало название «Бостон попе». Как-то Чак заявил на полном серьезе, что Чак Локарт, дирижер «Бостон попе», – самый знаменитый человек в городе. Я улыбнулась: напоминать ему о всех спортсменах и поп-музыкантах – бесполезная трата времени. Он бы меня не понял.
В тот день, когда Курт Кобэйн вставил в рот ствол и сделал «бум», Чак спросил, кто это такой, только после того, как увидел статью в «Вашингтон пост». Если приходит очередной практикант, он каждый раз пытается убедить новенького написать статью о том, чего нет на свете, – о некоей организации ЛДВА, что, как полагает Чак, означает: «Лесбиянки до выпускного аттестата"». От этой идеи у него намокает исподнее, и он не способен от нее отрешиться. Сам некогда почерпнул из журнала «Дитейлз» – хотя все репортеры в один голос утверждают, что ничего подобного на свете не существует.
Кто такой Рикки Мартин, Чак выяснил только после того, как Кейт Локарт (кстати, похожий на Чака и на его жену) вырядился в кожаные штаны для обложки своего запоздалого латиноамериканского альбома. И теперь Чак запоздало распевает «Livin' la Vida Loca», но не способен произнести «vida», поэтому у него получается «Livin' Evita Loqua».
Чак перестал смеяться и, непрестанно кивая, миллион раз подряд повторил «угу». Кроме меня, его никто не видел. И я тоже старалась не смотреть – неприятное зрелище.
Я повернулась, не зная, остаться или выйти. Сделала несколько шагов к двери. Поглядела на факс в приемной, поздоровалась с секретарем. Пожевала губу. Посвистела. Посмотрела в угол, где сидели студенты Эмерсо-новского колледжа и Северо-Восточного университета. Предполагалось, что они должны разбирать почту и расшифровывать пленки. Но вместо этого ребята в основном звонили в другие города за счет безлимитного кредита газеты. Одна практикантка с носом-буравчиком, в длинной юбке, беспрестанно повторяла в трубку одно и то же. А затем сделала мне знак подойти. Я повиновалась, поскольку не оставалось ничего иного. Чак между тем снова захихикал – его ноги подергивались, словно короткие резиновые жгуты.
– Вы Николь Гарсиа? – спросила меня практикантка.
– Нет, я Лорен Фернандес. – Меня постоянно путают с еще одной в этом здании латиноамериканкой.
– Извините, – покраснела практикантка. – Но вы ведь говорите по-испански?
Я кивнула и смутилась. Но какая, в конце концов, это ложь?
Взяла трубку, приложила к уху и услышала гудки машин.
– «Бостон газетт».
– Мне, пожалуйста, Лорен Фернандес.
– Yo soy Лорен. – Я дала ему знать, что он нашел того, кого искал. Десятый класс, мистер Джеймс, испанский, первый этаж, школа Бенжамина Франклина, Карлтон-стрит, недалеко от поворота на Сент– Чарлз. Yo soy, tu eres, e'les, ella es, nosotrossomos, ellos son . Прогулки после занятий с Бенджи и Санди в «Бургер-кинг», угоститься картошкой фри, поездки на рынок Эсп-ри, потратить все заработанные сидением с детьми деньги на пластиковые сумочки и полотняные тапочки в «Джак-се», посмотреть нареку. Заигрывание с креольскими мальчишками в шортах регби, потому что они такие забавные. Yo soy, tu eres, e'les… Какое там было еще слово? Vosotros? Интересно, оно еще употребляется?
Человек на другом конце провода начал орать на меня скороговоркой по-испански. Я ухватила совсем немногое, но мне показалось, что ему не понравился материал о сексуальных нравах на параде в честь дня Пуэрто-Рико.
– Напишите письмо редактору, – предложила я и обернулась. Чак повесил трубку. Его привело в раздражение, что я не застыла на жестком стуле напротив его стола и не ждала мудрейших советов по нашим журналистским делам.
Чак поднялся и повернулся к двери, демонстрируя коллективу брюки цвета хаки на подтяжках. Именно так, милейшие дамы и господа, – на подтяжках. Всем своим видом начальник показывал, что мое место отнюдь не у телефона практикантки.
– Спешу изо всех сил, – пропела я, извинилась перед звонившим и, отдав трубку ошарашенной студентке, повернулась к Чаку. Тот приветствовал меня, засунув руки глубоко в карманы и раскачиваясь на месте.
– Какого рожна вы тут делаете? Треплетесь с Кастро?
Мне следовало бы рассмеяться. Но когда я пыталась смеяться над его шутками, это всегда выглядело таким вымученным, что Чак принимал обиженный вид. Наконец я прекратила всякие попытки – хотя бы ради того, чтобы не наживать новых морщинок у глаз.
– Садитесь, – предложил Чак. Стеклянный журнальный столик между моим стулом и его необъятным столом был завален журналами мод. В одном углу валялась «Нью-Йорк таймс», в другом – «Вашингтон пост». Такова уж манера второсортных редакторов планировать материал: извлекать мысли из других изданий. И если те утверждают, что новость «жареная», значит, она «жареная». Притом употреблять именно это словцо – «жареная».
Я заметила на столе Чака под пачкой газет номера «Плейбоя». Несколько номеров. Засаленные и потрепанные, словно их постоянно разглядывали. Я не хотела об этом думать.
– Чак, что это такое? – спросила я и показала пальцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91