Поврежденные полотна великих художников тоже реставрируют, только, знаешь…
— Ты — не полотно! — окончательно взвилась Кристина. — Ты не картина, ты — живой человек, и ты продолжаешь жить, ты — это ты! Ничего не изменилось, пойми, и грош цена тому человеку и тому чувству, которое не выдержит этого испытания!
— Ты жестока…
— Это ты жестока! Ты, а не я! Нельзя так относиться к себе, Сашка! Нельзя хоронить себя заживо, пойми!
Саша устало прикрыла глаза.
— Не заживо. Ты не понимаешь, Кристина. Ты не понимаешь, что это — конец. Он не сможет… Это слишком тяжело. Это практически невозможно.
— Дай ему шанс. Вот увидишь…
— Нет! — Саша энергично замотала головой. — Ни в коем случае! Я не хочу, чтобы он узнал. Чтобы он увидел… Неужели ты не понимаешь, самое ужасное… Самое ужасное — это когда любовь перерождается в жалость. Самый страшный мутант, которого только можно вообразить. Но это перерождение неизбежно. А я не хочу, слышишь, не хочу видеть, как он меня жалеет, как он отводит глаза — вот, как ты сейчас… Не спорь, пожалуйста! — Саша взметнула тонкую белую руку из-под простыни, неосознанно пытаясь возвести физическую преграду любым возражениям. Устало вздохнув, она повторила: — Нет, Кристина. Это — конец.
— Я не понимаю, — Кристина стала говорить тише, почти шепотом, но этот шепот был горячим и жестким, напоминающим шипение змеи. — Не понимаю. Ведь ты всегда… Ты всегда обладала потрясающей, почти идиотической способностью верить в добро. Ты, черт возьми, видела добро там, где его нет и быть не может, Сашка! Ты верила в то, что этот подонок, который изуродовал тебя, на самом деле — добрый и прекрасный человек, заблудившийся ребенок…
— Я просто давала ему шанс.
— Так почему же ты отказываешься дать шанс человеку, которого любишь и который любит тебя? Почему ты даже не хочешь предположить, что он окажется способным пережить все это — вместе с тобой?
— Потому что меня больше нет, — устало повторила Саша. — Потому что это невозможно. Это выше человеческих сил. Тебе этого не понять, Кристина. Ты жалеешь меня и хочешь, чтобы все было хорошо. Чтобы все было — как раньше. Я тебе благодарна… Благодарна за эту поддержку…
— Заткнись! — снова прокричала Кристина. — Прекрати говорить штампованными фразами! Плевать я хотела на твою благодарность, если ты и дальше собираешься на моих глазах калечить свою жизнь и жизнь другого человека, понятно? Или ты думаешь, я буду смотреть, как ты тонешь, и махать тебе рукой на прощание? За это ты меня благодаришь, да? Нет, Сашка, не угадала. Я буду тащить тебя! Тащить за волосы, изо всех сил буду тянуть наверх, кричи не кричи — пусть тебе будет больно, но я тебя вытащу! Вытащу тебя, дуру, и вот тогда ты мне спасибо скажешь — тогда, а не теперь, понятно?
— Прошу тебя…
— Ах, какие мы несчастные! Каким жалким голоском… Черта с два, и не проси! Если тебе самой бог ума не дал, придется с тобой поделиться. От меня не убудет. Знаешь, что? Я позвоню ему прямо сейчас.
— Кристина! Прошу тебя, не сейчас! Я обещаю тебе, я поговорю с ним, но только не сейчас, умоляю! Я поговорю с ним потом! — Саша рванулась с постели, голова закружилась, и она застыла, пытаясь обрести равновесие. Подняв глаза, она столкнулась со взглядом Кристины, зная, что вступает в поединок. В первые мгновения этого поединка она была уверена, что одержит победу, но с каждой секундой эта уверенность таяла, силы покидали ее. Она никогда в жизни не видела у подруги такого взгляда. Глаза были чужими, злыми, как будто в Кристину вселился какой-то беспощадный демон, не знающий ни жалости, ни простого сочувствия. Саша опустила глаза.
Она не видела, но отчетливо представляла себе, как Кристина достает из сумки телефон. Пальцы ее дрожали, цифры путались в голове, она никак не могла вспомнить, но потом догадалась отыскать сохранившийся в памяти аппарата номер телефона. За прошедшие сутки этот номер определялся семь или восемь раз — Кристина не снимала трубки, потому что не знала, что она скажет в ответ на простой и страшный вопрос.
Саша откинулась на подушку. Она почти ничего не чувствовала — ни страха, ни волнения, казалось бы, неизбежного в подобной ситуации. Волна опустошения снова накрыла ее с головой. Слабые звуки доносились как будто издалека — словно Кристина нажимала на кнопки с цифрами не здесь, а в соседней палате…
Потом стало тихо. Тишина сгущалась и уплотнялась с каждой секундой — казалось, еще немного, и она взорвется огненным шквалом, накроет с головой и сомкнется, превратившись в вечность. Так и случилось — в тот момент, когда Кристина хриплым, чужим и неузнаваемым голосом тихо произнесла его имя.
С высоты десятого этажа проезжающие по дороге машины казались маленькими и нелепыми разноцветными жуками, абсолютно бесцельно снующими взад и вперед по намеченному кем-то пути. Денис понятия не имел, сколько уже времени прошло с тех пор, как он, остановившись у окна, стал смотреть на машины. На улице уже сгущались сумерки, и было странно, что день проходит. В это невозможно было поверить, в его жизни еще не было таких длинных дней. Ни одного дня, похожего на этот.
Передышку в текущем расписании игр устроили ради команд, участвующих в европейском турнире. Остальных надо было чем-то занять — вот и придумали этот, по сути, никому не нужный «междусобойчик». Всего несколько часов — два часа тренировки и два часа игры — он был чем-то занят. Занят чем-то механически, совершая свои действия абсолютно бездумно, чем и заслужил обоснованные упреки тренера: «Ты никогда не играл так паршиво». Наверное, он и правда никогда не играл так паршиво. В тот день он пропустил три абсолютно глупых мяча. Таких мячей он не пропускал даже в детстве — ни разу, с тех пор, как стоял на воротах. По большому счету, сейчас ему было все равно. Такого тоже раньше не случалось — на поле он никогда, ни разу в жизни, не позволял себе отвлечься или расслабиться. Все изменилось за один день. Вернее, за одну ночь. Эту чертову ночь, которую он провел, не отходя от телефона. Под утро пальцы перестали слушаться, в голове окончательно помутилось, и он заснул на несколько часов. Потом была тренировка, потом игра, закончившаяся очередным проигрышем. Снова три мяча, которые летели прямо в руки — нужно было только подставить руки, поймать…
После игры он два или три часа пытался дозвониться, попеременно набирая два номера телефона — Саши и Кристины. Ответа не было. Он пробовал смотреть телевизор, потом снова, незаметно для себя, забылся сном.
Ощущение беды нарастало. Недоумение, даже подозрение и ревность, в какой-то момент закравшаяся в душу, полностью отступили, не оставив и следа. Теперь в душе была только тревога, порой переходящая в панический ужас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Ты — не полотно! — окончательно взвилась Кристина. — Ты не картина, ты — живой человек, и ты продолжаешь жить, ты — это ты! Ничего не изменилось, пойми, и грош цена тому человеку и тому чувству, которое не выдержит этого испытания!
— Ты жестока…
— Это ты жестока! Ты, а не я! Нельзя так относиться к себе, Сашка! Нельзя хоронить себя заживо, пойми!
Саша устало прикрыла глаза.
— Не заживо. Ты не понимаешь, Кристина. Ты не понимаешь, что это — конец. Он не сможет… Это слишком тяжело. Это практически невозможно.
— Дай ему шанс. Вот увидишь…
— Нет! — Саша энергично замотала головой. — Ни в коем случае! Я не хочу, чтобы он узнал. Чтобы он увидел… Неужели ты не понимаешь, самое ужасное… Самое ужасное — это когда любовь перерождается в жалость. Самый страшный мутант, которого только можно вообразить. Но это перерождение неизбежно. А я не хочу, слышишь, не хочу видеть, как он меня жалеет, как он отводит глаза — вот, как ты сейчас… Не спорь, пожалуйста! — Саша взметнула тонкую белую руку из-под простыни, неосознанно пытаясь возвести физическую преграду любым возражениям. Устало вздохнув, она повторила: — Нет, Кристина. Это — конец.
— Я не понимаю, — Кристина стала говорить тише, почти шепотом, но этот шепот был горячим и жестким, напоминающим шипение змеи. — Не понимаю. Ведь ты всегда… Ты всегда обладала потрясающей, почти идиотической способностью верить в добро. Ты, черт возьми, видела добро там, где его нет и быть не может, Сашка! Ты верила в то, что этот подонок, который изуродовал тебя, на самом деле — добрый и прекрасный человек, заблудившийся ребенок…
— Я просто давала ему шанс.
— Так почему же ты отказываешься дать шанс человеку, которого любишь и который любит тебя? Почему ты даже не хочешь предположить, что он окажется способным пережить все это — вместе с тобой?
— Потому что меня больше нет, — устало повторила Саша. — Потому что это невозможно. Это выше человеческих сил. Тебе этого не понять, Кристина. Ты жалеешь меня и хочешь, чтобы все было хорошо. Чтобы все было — как раньше. Я тебе благодарна… Благодарна за эту поддержку…
— Заткнись! — снова прокричала Кристина. — Прекрати говорить штампованными фразами! Плевать я хотела на твою благодарность, если ты и дальше собираешься на моих глазах калечить свою жизнь и жизнь другого человека, понятно? Или ты думаешь, я буду смотреть, как ты тонешь, и махать тебе рукой на прощание? За это ты меня благодаришь, да? Нет, Сашка, не угадала. Я буду тащить тебя! Тащить за волосы, изо всех сил буду тянуть наверх, кричи не кричи — пусть тебе будет больно, но я тебя вытащу! Вытащу тебя, дуру, и вот тогда ты мне спасибо скажешь — тогда, а не теперь, понятно?
— Прошу тебя…
— Ах, какие мы несчастные! Каким жалким голоском… Черта с два, и не проси! Если тебе самой бог ума не дал, придется с тобой поделиться. От меня не убудет. Знаешь, что? Я позвоню ему прямо сейчас.
— Кристина! Прошу тебя, не сейчас! Я обещаю тебе, я поговорю с ним, но только не сейчас, умоляю! Я поговорю с ним потом! — Саша рванулась с постели, голова закружилась, и она застыла, пытаясь обрести равновесие. Подняв глаза, она столкнулась со взглядом Кристины, зная, что вступает в поединок. В первые мгновения этого поединка она была уверена, что одержит победу, но с каждой секундой эта уверенность таяла, силы покидали ее. Она никогда в жизни не видела у подруги такого взгляда. Глаза были чужими, злыми, как будто в Кристину вселился какой-то беспощадный демон, не знающий ни жалости, ни простого сочувствия. Саша опустила глаза.
Она не видела, но отчетливо представляла себе, как Кристина достает из сумки телефон. Пальцы ее дрожали, цифры путались в голове, она никак не могла вспомнить, но потом догадалась отыскать сохранившийся в памяти аппарата номер телефона. За прошедшие сутки этот номер определялся семь или восемь раз — Кристина не снимала трубки, потому что не знала, что она скажет в ответ на простой и страшный вопрос.
Саша откинулась на подушку. Она почти ничего не чувствовала — ни страха, ни волнения, казалось бы, неизбежного в подобной ситуации. Волна опустошения снова накрыла ее с головой. Слабые звуки доносились как будто издалека — словно Кристина нажимала на кнопки с цифрами не здесь, а в соседней палате…
Потом стало тихо. Тишина сгущалась и уплотнялась с каждой секундой — казалось, еще немного, и она взорвется огненным шквалом, накроет с головой и сомкнется, превратившись в вечность. Так и случилось — в тот момент, когда Кристина хриплым, чужим и неузнаваемым голосом тихо произнесла его имя.
С высоты десятого этажа проезжающие по дороге машины казались маленькими и нелепыми разноцветными жуками, абсолютно бесцельно снующими взад и вперед по намеченному кем-то пути. Денис понятия не имел, сколько уже времени прошло с тех пор, как он, остановившись у окна, стал смотреть на машины. На улице уже сгущались сумерки, и было странно, что день проходит. В это невозможно было поверить, в его жизни еще не было таких длинных дней. Ни одного дня, похожего на этот.
Передышку в текущем расписании игр устроили ради команд, участвующих в европейском турнире. Остальных надо было чем-то занять — вот и придумали этот, по сути, никому не нужный «междусобойчик». Всего несколько часов — два часа тренировки и два часа игры — он был чем-то занят. Занят чем-то механически, совершая свои действия абсолютно бездумно, чем и заслужил обоснованные упреки тренера: «Ты никогда не играл так паршиво». Наверное, он и правда никогда не играл так паршиво. В тот день он пропустил три абсолютно глупых мяча. Таких мячей он не пропускал даже в детстве — ни разу, с тех пор, как стоял на воротах. По большому счету, сейчас ему было все равно. Такого тоже раньше не случалось — на поле он никогда, ни разу в жизни, не позволял себе отвлечься или расслабиться. Все изменилось за один день. Вернее, за одну ночь. Эту чертову ночь, которую он провел, не отходя от телефона. Под утро пальцы перестали слушаться, в голове окончательно помутилось, и он заснул на несколько часов. Потом была тренировка, потом игра, закончившаяся очередным проигрышем. Снова три мяча, которые летели прямо в руки — нужно было только подставить руки, поймать…
После игры он два или три часа пытался дозвониться, попеременно набирая два номера телефона — Саши и Кристины. Ответа не было. Он пробовал смотреть телевизор, потом снова, незаметно для себя, забылся сном.
Ощущение беды нарастало. Недоумение, даже подозрение и ревность, в какой-то момент закравшаяся в душу, полностью отступили, не оставив и следа. Теперь в душе была только тревога, порой переходящая в панический ужас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73