— неужели вы будете преследовать ее своей злобой до последнего издыхания? Позвольте перенести ее из этой тюрьмы в ее прежние покои и доставить ей все необходмые удобства.
— Какая в том польза, если она умирает? — возразил Монтони равнодушным тоном.
— Та польза, что это спасет вас хоть отчасти от тех угрызений совести, какие вы будете чувствовать, когда также очутитесь на смертном одре! — молвила Эмилия, неосторожно дав волю своему негодованию.
Монтони заметил это и указал ей на дверь. Тогда, забыв свой гнев и движимая единственно состраданием к тетке, умирающей без помощи, она стала униженно молить Монтони и пустила в ход все убедительные средства, чтобы заставить его пожалеть умирающую жену.
Долго он оставался нечувствительным ко всему, что она говорила, но наконец святое чувство милосердия, светившееся в глазах Эмилии, казалось, тронуло его ожесточенное сердце; он отвернулся, словно стыдясь своих лучших чувств, полусердясь, полусмягчаясь, наконец согласился, чтобы его жена была переведена в ее прежние апартаменты и чтобы Эмилия ухаживала за нею. Опасаясь, чтобы эта милость не подоспела слишком поздно и чтобы Монтони не вздумал отменить свое позволение, Эмилия поспешно убежала, почти не успев поблагодарить его; затем, при помощи Аннеты, она проворно приготовила постель для г-жи Монтони; больную заставили выпить подкрепляющее лекарство, которое дало бы возможность ее слабому изнуренному телу вынести утомление при перемене места.
Только что успели водворить г-жу Монтони в прежнее помещение, как получено было распоряжение от ее супруга, чтобы она оставалась в башне; но Эмилия, радуясь своей торопливости, поспешила уведомить его о состоявшемя перемещении, прибавив, что вторичное перенесение больной немедленно поведет к роковому исходу; так что волей-неволей Монтони принужден был оставить жену там, где она есть.
Весь день Эмилия не отходила от г-жи Монтони, и отлучалась лишь на короткое время для приготовления питательной пищи, которую считала нужной для поддержания ее сил. Г-жа Монтони со спокойной покорностью соглашалась принимать пищу, хотя она, видимо, знала, что все это не спасет ее от приближающейся кончины, да она как будто и не желала жить. Между тем Эмилия ухаживала за ней с нежнейшей заботливостью; в несчастном существе, лежавшем перед нею, она видела не прежнюю свою властолюбивую, надменную тетку, а сестру своего возлюбленного покойного отца, несчастную женщину, в состоянии, требующем сострадания и ухода.
Когда наступила ночь, она решила провести ее у постели тетки; но та этого ни за что не хотела допустить; она приказала ей идти отдыхать, с тем чтобы Аннета одна посидела возле нее. Действительно, Эмилия нуждалась в отдыхе, и дух ее и тело были одинаково изнурены всем пережитым в течение дня; но она не соглашалась оставить г-жу Монтони до полуночи, — периода особенно критического, по мнению докторов.
Вскоре после двенадцати часов Эмилия, наказав Аннете хорошенько смотреть за больной и позвать ее, если ей станет хуже, печально пожелала г-же Монтони покойной ночи и удалилась в свою комнату. Душа ее была еще более прежнего подавлена жалким положением тетки, на выздоровление которой она почти не смела надеяться. Своим собственным несчастьям она не видела конца: заключенная в уединенном замке, вдали от друзей, — если у нее были друзья на свете, — разобщенная даже с чужими людьми, которые могли бы пожалеть ее, она находилась во власти человека, способного на всякое злодеяние, в угоду своим интересам и своему честолюбию…
Поглощенная печальными размышлениями и такими же печальными предчувствиями, она не сразу легла спать, а задумчиво остановилась у окна. Вид, расстилавшийся перед нею, эти леса и горы, отдыхающие при лунном сиянии, представляли полный контраст с настроением ее духа; но тихий шум лесов и вид дремлющей природы постепенно успокоили ее волнение и вызвали смягчающие слезы.
Долго она плакала, не чувствуя ничего, кроме сознания своего несчастья. Когда она наконец отняла платок от глаз, она увидала перед собой на террасе внизу ту же самую фигуру, которую замечала раньше; фигура стояла молча, неподвижно, как раз против ее окна. Заметив это, она отпрянула назад, и ужас на время превозмог любопытство; наконец она вернулась к окну — фигура стояла все на том же месте; однако Эмилия не имела сил заговорить, как намеревалась прежде. Луна светила ярким блеском, и быть может, волнение чувств мешало Эмилии в точности рассмотреть фигуру, стоявшую перед нею так неподвижно, что ей приходило в голову сомнение, живое ли это существо?
Ее расстроенные мысли пришли теперь в некоторый порядок; она сообразила, что при свете горевшей в ее комнате лампы она подвергается опасности наблюдения с террасы, и уже хотела отступить, как вдруг заметила, что фигура зашевелилась и замахала чем-то — очевидно, рукой, как бы подавая какие-то знаки; Эмилия глядела, оцепенев от страха; в это время фигура повторила свое движение. Тогда Эмилия попробовала заговорить, но слова замерли на ее устах, и она отошла от окна, захватив с собой свечу. В эту минуту с террасы раздался слабый стон. Прислушиваясь, но не смея вернуться к окну, она вторично услыхала то же звук.
«Боже милостивый! что это значит?» — подумала Эмилия. Опять она насторожилась, но стоны прекратились; после долгой паузы молчания, она оправилась от испуга настолько, что могла опять подойти к окну, и увидала тот же смутный образ. Опять он подавал знаки, опять издал тихий стон…
«Этот стон несомненно человеческий! — подумала она. — Я заговорю…»
— Кто там? — крикнула Эмилия слабым голосом. — Кто это бродит в такой поздний час?
Фигура подняла голову, но вдруг шарахнулась в сторону и понеслась прочь, вдоль террасы. Некоторое время Эмилия наблюдала ее, быстро скользившую при лунном свете, но не слыхала шагов, пока мимо не прошел часовой, направляясь с противоположного конца террасы. Часовой остановился под ее окном и, глядя вверх, окликнул ее по имени. Эмилия поспешно отошла; но вторичное обращение заставило ее ответить. Тогда солдат почтительно спросил ее, не видала ли она, не проходил ли кто мимо. На ее ответ, что она видала, солдат ничего больше не сказал и пошел дальше по террасе. Эмилия проследила за ним глазами, пока он скрылся в отдалении. Так как он был на карауле, то она знала, что он не может выйти из пределов укреплений, поэтому решила ждать его возвращения.
Вскоре после этого в отдалении раздался его голос, громко зовущий кого-то; другой, еще более далекий голос, ответил ему — произнесен был пароль и пронесся далее по всей террасе. Когда солдаты торопливо проходили под ее окном, она окликнула их и спросила, что случилось, но они прошли мимо, не обратив на нее внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Какая в том польза, если она умирает? — возразил Монтони равнодушным тоном.
— Та польза, что это спасет вас хоть отчасти от тех угрызений совести, какие вы будете чувствовать, когда также очутитесь на смертном одре! — молвила Эмилия, неосторожно дав волю своему негодованию.
Монтони заметил это и указал ей на дверь. Тогда, забыв свой гнев и движимая единственно состраданием к тетке, умирающей без помощи, она стала униженно молить Монтони и пустила в ход все убедительные средства, чтобы заставить его пожалеть умирающую жену.
Долго он оставался нечувствительным ко всему, что она говорила, но наконец святое чувство милосердия, светившееся в глазах Эмилии, казалось, тронуло его ожесточенное сердце; он отвернулся, словно стыдясь своих лучших чувств, полусердясь, полусмягчаясь, наконец согласился, чтобы его жена была переведена в ее прежние апартаменты и чтобы Эмилия ухаживала за нею. Опасаясь, чтобы эта милость не подоспела слишком поздно и чтобы Монтони не вздумал отменить свое позволение, Эмилия поспешно убежала, почти не успев поблагодарить его; затем, при помощи Аннеты, она проворно приготовила постель для г-жи Монтони; больную заставили выпить подкрепляющее лекарство, которое дало бы возможность ее слабому изнуренному телу вынести утомление при перемене места.
Только что успели водворить г-жу Монтони в прежнее помещение, как получено было распоряжение от ее супруга, чтобы она оставалась в башне; но Эмилия, радуясь своей торопливости, поспешила уведомить его о состоявшемя перемещении, прибавив, что вторичное перенесение больной немедленно поведет к роковому исходу; так что волей-неволей Монтони принужден был оставить жену там, где она есть.
Весь день Эмилия не отходила от г-жи Монтони, и отлучалась лишь на короткое время для приготовления питательной пищи, которую считала нужной для поддержания ее сил. Г-жа Монтони со спокойной покорностью соглашалась принимать пищу, хотя она, видимо, знала, что все это не спасет ее от приближающейся кончины, да она как будто и не желала жить. Между тем Эмилия ухаживала за ней с нежнейшей заботливостью; в несчастном существе, лежавшем перед нею, она видела не прежнюю свою властолюбивую, надменную тетку, а сестру своего возлюбленного покойного отца, несчастную женщину, в состоянии, требующем сострадания и ухода.
Когда наступила ночь, она решила провести ее у постели тетки; но та этого ни за что не хотела допустить; она приказала ей идти отдыхать, с тем чтобы Аннета одна посидела возле нее. Действительно, Эмилия нуждалась в отдыхе, и дух ее и тело были одинаково изнурены всем пережитым в течение дня; но она не соглашалась оставить г-жу Монтони до полуночи, — периода особенно критического, по мнению докторов.
Вскоре после двенадцати часов Эмилия, наказав Аннете хорошенько смотреть за больной и позвать ее, если ей станет хуже, печально пожелала г-же Монтони покойной ночи и удалилась в свою комнату. Душа ее была еще более прежнего подавлена жалким положением тетки, на выздоровление которой она почти не смела надеяться. Своим собственным несчастьям она не видела конца: заключенная в уединенном замке, вдали от друзей, — если у нее были друзья на свете, — разобщенная даже с чужими людьми, которые могли бы пожалеть ее, она находилась во власти человека, способного на всякое злодеяние, в угоду своим интересам и своему честолюбию…
Поглощенная печальными размышлениями и такими же печальными предчувствиями, она не сразу легла спать, а задумчиво остановилась у окна. Вид, расстилавшийся перед нею, эти леса и горы, отдыхающие при лунном сиянии, представляли полный контраст с настроением ее духа; но тихий шум лесов и вид дремлющей природы постепенно успокоили ее волнение и вызвали смягчающие слезы.
Долго она плакала, не чувствуя ничего, кроме сознания своего несчастья. Когда она наконец отняла платок от глаз, она увидала перед собой на террасе внизу ту же самую фигуру, которую замечала раньше; фигура стояла молча, неподвижно, как раз против ее окна. Заметив это, она отпрянула назад, и ужас на время превозмог любопытство; наконец она вернулась к окну — фигура стояла все на том же месте; однако Эмилия не имела сил заговорить, как намеревалась прежде. Луна светила ярким блеском, и быть может, волнение чувств мешало Эмилии в точности рассмотреть фигуру, стоявшую перед нею так неподвижно, что ей приходило в голову сомнение, живое ли это существо?
Ее расстроенные мысли пришли теперь в некоторый порядок; она сообразила, что при свете горевшей в ее комнате лампы она подвергается опасности наблюдения с террасы, и уже хотела отступить, как вдруг заметила, что фигура зашевелилась и замахала чем-то — очевидно, рукой, как бы подавая какие-то знаки; Эмилия глядела, оцепенев от страха; в это время фигура повторила свое движение. Тогда Эмилия попробовала заговорить, но слова замерли на ее устах, и она отошла от окна, захватив с собой свечу. В эту минуту с террасы раздался слабый стон. Прислушиваясь, но не смея вернуться к окну, она вторично услыхала то же звук.
«Боже милостивый! что это значит?» — подумала Эмилия. Опять она насторожилась, но стоны прекратились; после долгой паузы молчания, она оправилась от испуга настолько, что могла опять подойти к окну, и увидала тот же смутный образ. Опять он подавал знаки, опять издал тихий стон…
«Этот стон несомненно человеческий! — подумала она. — Я заговорю…»
— Кто там? — крикнула Эмилия слабым голосом. — Кто это бродит в такой поздний час?
Фигура подняла голову, но вдруг шарахнулась в сторону и понеслась прочь, вдоль террасы. Некоторое время Эмилия наблюдала ее, быстро скользившую при лунном свете, но не слыхала шагов, пока мимо не прошел часовой, направляясь с противоположного конца террасы. Часовой остановился под ее окном и, глядя вверх, окликнул ее по имени. Эмилия поспешно отошла; но вторичное обращение заставило ее ответить. Тогда солдат почтительно спросил ее, не видала ли она, не проходил ли кто мимо. На ее ответ, что она видала, солдат ничего больше не сказал и пошел дальше по террасе. Эмилия проследила за ним глазами, пока он скрылся в отдалении. Так как он был на карауле, то она знала, что он не может выйти из пределов укреплений, поэтому решила ждать его возвращения.
Вскоре после этого в отдалении раздался его голос, громко зовущий кого-то; другой, еще более далекий голос, ответил ему — произнесен был пароль и пронесся далее по всей террасе. Когда солдаты торопливо проходили под ее окном, она окликнула их и спросила, что случилось, но они прошли мимо, не обратив на нее внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119