ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Ожидая офицеров, командир поигрывал подарком жены — табличкой с его фамилией, очень роскошной, инкрустированной перламутром. «Джейсон Г.Падова» гласила она. Он всегда с нежностью думал о своей семье перед началом боевой операции. Не то чтобы в нем была хоть капля трусости. Просто слишком много он видел сражений и зверств, творимых халианами.
Он хотел, чтобы его жена и дети могли спать, не опасаясь ночного налета. Он хотел выполнить свои обязанности. И мог это сделать: «Хейг» был сверхкомпьютизированным эсминцем, он мог расправиться с тремя халианскими кораблями его класса, располагая лишь минимумом экипажа, чтобы было кому всунуть голову в коммуникационные шлемы, чтобы компьютерная сеть получала энцефалограммы и индикаторные движения глаз. Даже без двадцати людей на борту, то есть живых, «Хейг» продолжал бы уничтожать все, что имело спецификации халиан и двигалось в радиусе двадцати тысяч миль, пока не расплавились бы все его контакты.
Но тебе-то какой был бы от этого толк, если ты был бы уже мертв? И девизом Падовы всегда было выживание: для Падовы, для его экипажа, для корабля Альянса, которым он командовал уже столько лет, что успел научиться обходить инструкции и извлекать все, что мог предложить Флот. «Хейг» был мыслящей машиной-убийцей и обладал большим количеством роботизированных функций, чем соответствовало букве закона. Если проявить юридическую придирчивость. Но в глубине сознания Падова бережно хранил последнюю команду, которую составил он сам. Она обеспечивала подчинение автоматических функций «Хейга» человеческим приказам до момента самоуничтожения, так что Хорькам не удастся запустить когти в строго хранимые секреты «Хейга».
До тех пор, пока будет оставаться хоть кто-то, чтобы командовать «огонь», боевое оружие и его электромыслящие компоненты будут оставаться в подчинении законов Альянса. И человеческая кодированная последняя воля и команда «огонь!» будут волей и командой этого человека.
А потому командир Падова, когда вошли его офицеры, был полностью готов сделать то, что был обучен делать.
Он жестом помешал отдать честь седому командующему оперативной группой и женщине, начальнику его разведки, и улыбнулся юному обритику с молочно-голубыми глазами.
— Садитесь, господа, — пригласил Падова и сразу же продолжал: — На Эйре высадились пираты, то есть когда поступил сигнал SOS, отраженный от стационарного ретранслятора и зашифрованный так, словно его отправил спасшийся гражданский космолет. Данных мало: видимо, главный удар пришелся по городам Корк и Шэннон. Инглиш, расскажи-ка нам все, что тебе известно про Эйре, — и как можно короче.
Молодой десантник почесал в ежике затылка, а его голубые глаза вперились в пол.
— Э, да, сэр. Ну, кроме того, что есть в компьютерных данных и планетных атласах, так, капитан, я, пожалуй, скажу… не стоит она того, чтобы ее спасать, капитан! — Лейтенант вздернул голову, и Падову хлестнул по лицу вызывающий взгляд.
Командующий группой резко обернулся к нему, начальник разведки щелкнула крышкой портативного компьютера, но лейтенант только встал по стойке «смирно»и ничего больше не сказал.
Чертова психология наземных сил! Падова медленно кивнул, словно взвешивая слова десантника, а потом наклонился через стол и произнес очень размеренно и очень четко:
— Лейтенант Инглиш, ваша оценка рассмотрена. Возможно, вас не удивит, но мы… примем… меры… для… спасения… Эйре… в любом случае. И с этого момента вы член оперативного штаба. — Падова знал, что у него от раздражения вздулась шея — он почувствовал, как в нее врезается край воротничка. — А кроме того, вы первый, кто высадится, а потому выкладывайте о Шэнноне и Корке все, что помните.
Когда выяснилось, что у Инглиша на планете где-то есть однояйцевый брат-близнец, Падову это нисколько не удивило. Чертовы десантники все на одну колодку: пустая голова, но бойкий язык. И беззаветная смелость. И могучие мышцы, чтобы ее подкрепить.
Раз операция зависит от десантника — десантника, который ненавидит местных жителей, как этот лейтенант Инглиш ненавидит эйрцев, — то халианам предстоит схватка с человеческими противниками куда ожесточенней обычной.
Падова всегда стремившийся избегать излишних кровопролитий, понимал это, но не стал принимать к сердцу. Чуточка бесчеловечности, пожалуй, не помешает. Теперь оставалось только поставить этого бешеного сукина сына в нужную позицию и выдернуть чеку.
Глядя, что происходит с трупом Фавна, потому что у него не было сил отвернуться, Терри Инглиш не сознавал, что его пальцы впивались в дерн, словно пираты оскверняли его беспомощное тело. Он вспоминал прошлое, и казалось, что это так и есть. Не сознавал он, и что плачет, что по его щекам ползут длинные серые черви слез. Годы и годы он молился, чтобы явились халиане, и семейства на своей шкуре испытали бы то, что заставляли испытывать других. Пусть они сокрушат эту надменную и злобную орду, которой он с рождения был обречен служить и которая даже мысли не допускала о том, что он одной с ними расы.
Диннины и другие благородные семейства обладали собственной государственной религией, всепланетным культом высокородных, чтобы провести границу между собой и низшими классами. Так спасет ли их теперь этот бог крови, всепланетный безжалостный бог, опекавший только привилегированных?
Когда член семейства умирал, это тщательно скрывалось. Тупоумные слуги верили в то, что утверждал каждый Дом: что могучие семейства бессмертны, что смерть ожидает только кабальных как справедливая кара за вороватость и прочие пороки недочеловеков, а члены семейств возносятся на небеса в огненном вихре, обретают там былую юность и живут вечно — принимая жертвоприношения, воздавая по молитве, самосотворенные святые Эйре.
В это верили почти все в Доме Диннинов, все в Корке. Да, все, кроме Инглиша. Инглиша продали вместе с лошадьми, которых он выезжал, купили в Шэнноне, где бедняки были умнее, а воры кое-чему выучивались. Он ухаживал за скаковыми лошадьми, и на ипподромах по всему Эйре он узнал побольше, чем просто кое-что. И в ипподромных барах он знакомился с людьми, которые побывали за облаками, — в барах, где определялись победители еще до начала скачек и делались ставки, которые могли купить человеку его свободу.
В пятнадцать лет Инглиш так вырос и отяжелел, что уже не годился выезжать лошадей — жокеи никогда не весили больше пятидесяти килограммов; и не мог ночью сойти за девочку. Едва на подбородке у него пробилась борода, владыка потерял к нему всякий интерес, и он узнал, что такое настоящие тяготы.
Но все-таки выпадали хорошие часы в барах со знающими людьми, и когда его продали вместе с могучим, скакуном Гордостью Кельтов Дому Диннинов, он отправился туда неохотно с дурными предчувствиями, которые более чем оправдались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91