– Сестренка моя, Машенька… – прошептал Митька.
Длинные ресницы дрогнули. Открылись огромные глаза, в которых так хотелось утонуть. При виде печального Митьки, Машенька улыбнулась, слегка обнажив белые зубки, и протянула к Преображенскому руки.
– Братишка…
Митька прильнул к любимой и не оборачиваясь крикнул папуасу Ване, который неподвижно стоял на балконе:
– Иван!
– О? – отозвался папуас.
– Пошел вон, болван. Я буду читать утреннюю «Тайме». И фитилек-то притуши, коптит!
Ваня привычно задернул шторы и спрыгнул с балкона.
– Милая моя, – ласково шептал Митька. – Сестреночка… Огромные деревянные часы на стене громко отбили одиннадцать. До начала войны оставался час. Но было не до этого…
Глава пятая
Война
– Братишки! Мужики! – вопил вождь Больших Папуасов Федя Стакан. – Дык, ведь я войну объявил Папуасовке, надо собрать народец!
– Шибко в лом, – отвечал за всех Саша Валенков, главный министр Больших Папуасов. – Так кайфово лежать на солнышке…
Остальным было лень даже говорить.
– Сволочи! – страдал Федя. – Я за них, значит воевать буду, а они пригрелись гады у меня на груди…
– Дык… – смущенно бубнил Саша. – Федюнчик, ты бы папуасов собрал с копьями и трубками ихними плювательными…
– А-а-а!!! Погибну вот я один на войне! Гады!!!
Обиделся Федя Стакан. Один пошел воевать.
Он шел по песчанному берегу моря, кокосовые пальмы, как ивушки плакучие в России, клонились к самой воде, яркие попугаи орали что-то непотребное. На одной из пальм сидел папуас. Пытаясь дотянуться до кокосового ореха, он пыхтел, тужился и сопел, как паровоз.
– Эй! – окликнул его Федя. – На дереве!
– О!
– Ты кто?
– Мбангу.
– Не крещеный, что ли?
– Хрещеный, – ответил папуас и, не удержавшись на дереве, рухнул вниз, спугнув целую тучу попугаев.
– А кем крещен, мною али в Папуасовке?
– Тобою, – ответствовал Мбангу, с которым, как ни странно, ничего от падения не произошло. – И в Папуасовке. Три раза, однако, крестили.
«Ловкий малый», – подумал Федя.
– Пойдешь со мной, – решил он. – Воевать будем с Папуасовкой.
– Нельзя мне, – сделав глупое лицо, сказал Мбангу. – У меня плоскостопие.
– И ты… – махнул рукой Федя. – Никто меня не любит!
Папуас долго смотрел вслед Феде, почесывая кучерявую голову, затем снова полез на дерево.
Жаркое солнце встало в зенит. Полдень поливал остров лучами. Федя вынул из кармана белый платок и повязал его на голову. Потом подумал: «Э, пусть лучше умру от солнечного удара!» – и снял платок.
– Вот умру я, умру я, похоронют меня… – тихо запел он, шагая в сторону Папуасовки. – И нихто не узнаит, где могилка моя…
Феде было жалко себя.
«Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас выскочут… Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету братишки Феденьки. Эх!»
Федя услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову. Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке белый платок и, глядя под ноги, напевал «Вот умру я, умру…»
Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на платок в руке Преображенского, заплакал от радости:
– Митька! Друг!
– Федька!
Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше десяти лет.
– Митька, братишка ты мой! – орал счастливый Федя.
– Ведь ты братишка мне! – отвечал не менее счастливый Дмитрий.
– Дырку вам от бублика, а не Шарапова! – кричали оба, да так, что было слышно в обоих деревнях.
– Воюют, однако! – говорили митьки в Папуасовке.
– Шибко крутое сражение! – раздумывали митьки в Больших Папуасах.
– Помочь надоть! – вскочил Сидор в Папусовке. – Дык, ведь один Митька там против всех Больших Папуасов!
– На помощь к Феденьке! – закричал Саша в Больших Папуасах. – Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!
Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся братишкам.
– А-а-а!!! – орали они.
Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились, недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по побережью пронесся крик:
– Ур-ра!!!
Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз – в Больших Папуасах, второй – в Папуасовке. Братишки-митьки занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в деревнях, и за сколько дней они их выпьют.
– Дык! – слышались взволнованные голоса. – Елы-палы!
Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.
– Пирато! Пирато! – кричал папуас.
Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей…
Глава шестая
Как отпраздновали примирение
На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.
Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в школе, так от тех знаний ничего не осталось.
– Дык, – сказал Митька, и англичанин повернулся к нему, осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. – Ты это, чего уж там… Элементарно, Ватсон… Федь, дай ему портвейна!
Федька налил из большой глинянной бутыли в кружку и протянул гостю.
– О! Порто! – воскликнул англичанин, отведав. – Гуд!
– Гуд! – хором подхватили митьки, оживленно разливая по кружкам портвейн.
Папуасы быстренько положили прямо на песок длинную скатерть, наставили всяческой закуски и много-много бутылок. Мбангу и Ваня прикатили большую бочку пива.
Английские мореплаватели рассаживались за стол, а главный пытался что-то втолковать Дмитрию и Федору:
– Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
– А, – воскликнул Федька. – Знаем, знаем. Это которого съели аборигены!
– Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
Преображенский ласково потрепал его по плечу и прогудел в густую бороду:
– Что ж ты так, братишка! Дык, оставался бы у нас, митьком бы стал, а то все не успокоишься никак, вот и съедят тебя, дурилку картонную…
– Ай донт андэстэнд!
– Ай понимайт, что ты донт андэстэнд, дык, елы-палы…
Митька сокрушенно покачал головой. Федька начал еще раз объяснять капитану, что сожрут того, пожарят и сожрут. Как сожрут Кука, Федя показал на бараньей ножке, громко чавкая и улыбаясь. Кук, наконец, что-то понял и тоже заулыбался.
– О! Гуд, гуд!
– Ну, слава труду! Понял, наконец-то, – с облегчением сказал Федька. – Слышь, Мить, дык мы с тобой доброе дело совершили, авось не сожрут теперь капитана…
Митька встал, постучал по бутылке ложкой, привлекая внимание, и молвил:
– Братки! Хочу выпить за примирение двух наших деревень. Не по-христиански, однако, воевать-то… Шибко хорошо, когда над миром мирное небо, светит солнышко… Кайф-то какой, братишки мои!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111