– Да, да, – покраснев, заволновался Зотов. – Просто, понимаете неудобно: мне на электричку еще, а потом три часа полем идти.
Зотов врал всегда вяло и неубедительно. Зная это, он с натугой пошутил, чтобы разрядить обстановку:
– Женщинам вот хорошо: села на веник верхом да и полетела!
– Это как, полетела? – попытался понять голубоглазый продавец. – Где это полетела?
И он обвел взглядом небосвод. Небосвод был чист, если не считать густых длинных шлейфов от четырех труб районной ТЭЦ.
– Ну, ведьма если. На помеле ведьмы летают, – сник Зотов.
– Это как ведьма? – попытался понять продавец. – Кто это ведьма?
– Пошутил я, – сказал Зотов, ретируясь. Продавец долго смотрел ему вслед голубыми бдительными глазами. По рыночному забору осторожно шла кошка.
Зотов тоскливо приближался к студенческому общежитию, надеясь, что авось да пронесет. Но не пронесло: двери общежития внезапно выстрелили пестрой гомонящей стаей студентов. Зотов отскочил к ближайшему дому, забросил веник в открытый подъезд и трясущимися руками стал вскрывать пачку сигарет «Каравелла».
Студенты не расходились. Они тоже закуривали и, хохоча, перебрасывались пустяковыми репликами.
В глубине подъезда скрипнула дверь. Сиплый старушечий голос произнес:
– Верка! Ты что ж, разиня, подметала, а веник-то оставила. Ну как есть шалавая!
– Да вы что, мама, – обиженно застрекотала невидимая Верка, – и не подметала я еще вовсе, и веник, вон он, на кухне. Вечно вы…
– И кто ж это веники расшвыривает? – выползая на улицу, в раздумье произнесла старуха. Была она в толстом полушерстяном платке, ее лисье личико усеяли мохнатые бородавки.
Зотов негромко сказал:
– Это мой веник.
– Твой? – подозрительно спросила старуха. – А ты, красавец, сам-то чей будешь?
Зотов повел рукой вдоль улицы:
– Я вон там живу, видите, белый дом с красными балконами?
– Ну, – прищурилась старуха. – А чего ж ты у нашего парадного сшиваешься? Веник, говорю, зачем кинул?
– Понимаете, – краснея, залепетал Зотов, – солнце на улице. Веник, если его долго на свету держать, хрупким делается, ну, как бы сказать… ломким, что ли. Вот я его туда, в темноту. Это временно, вы не думайте. Я возьму.
Старуха почесала двумя пальцами под платком и убежденно сказала:
– Врешь ты все. Ну, ведь врешь же. Признавайся, а то народ кликну. Вон ребята идут.
Зотов с ужасом узнал в ребятах своих студентов.
– Прошу вас, тише! – умоляюще прошептал он. – Я объясню все, потом только…
– Гуд монинг, Вениамин Петрович! – хором пропели студенты.
Не в силах ответить, Зотов молча кивнул головой.
– Вениамин Петрович, а Вениамин Петрович, – жалобно произнес один. – Вы завтра последний день зачет принимаете?
– Да, – слегка придя в себя, ответил Зотов. – Да, товарищи, завтра последний день.
– Вениамин Петрович, – заныл второй, – а нельзя в среду как-нибудь, а? Мы никак завтра, ну никак, понимаете, у нас городские соревнования. По гимнастике. Вениамин Петрович!
– Хорошо. В виде исключения, – торопливо согласился Зотов. – Гнатюк и Степанов, если не ошибаюсь? Идите, хорошо, в среду.
– Тэнк ю вэри, вэри! – загалдели обрадованные Гнатюк и Степанов, заворачивая в переулок.
Зотов вздохнул. Старуха пытливо глядела на него.
– Студентов обучаешь, значит?
– Преподаю, да. Английский язык, – сказал Зотов.
– А веник на рынке купил?
– На рынке, – грустно подтвердил Зотов.
– Жена, что ли, послала?
Зотов кивнул, снимая запотевшие очки. Позолота сверкнула на солнце.
– Вот все и ясно, – сказала старуха, нагибаясь за веником. – Тогда вот что: ты иди вперед, домой иди, понял? А я веник понесу.
Зотов пошел, неуверенно косясь через плечо на старуху.
– Дальше, дальше отходи! – приказала она. – И не оглядывайся, не украду я твой веник, ну! Вперед смотри, вон еще, небось, твои студенты идут.
Она держала веник немного наперевес, как карабин, и конвоируемый Зотов прибавил шагу.
У белого дома с красными балконами старуха отдала веник.
– Спасибо вам большущее, – сказал Зотов, ласково разглядывая мохнатые старухины бородавки. – Может, подниметесь?
– Чегой-то? – возразила старуха. – Один ступай, не теряй авторитету. Авторитет и перед женой соблюдать надо, не только перед студентами.
ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ
Встреча чемпиона города по шахматам Максима Семеновича Воскобойникова с претендентом на это звание Женей Маляевым была назначена на воскресенье.
Ровно к двум часам зал Дома культуры был полностью укомплектован шахматофилами. Соперники, кланяясь, вышли на высокую сцену. Арбитр – десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией – провел жеребьевку. Белая пешка досталась Жене Маляеву. Худенький, очкастый, он нервно уселся за столик первым. Матерый, поседевший в шахматных дуэлях Воскобойников, позевывая, занял место напротив. Маляев быстро сделал первый ход, но вдруг, протерев очки, обескураженно спросил:
– Простите, а это что за конь?
– Который? – любезно осведомился Воскобойников.
– Да вот, вместо пешки, на эф-семь. У вас же три коня!
– Три.
– Позвольте, но откуда у вас третий конь?
– Это я сам выточил, из ясеня. Хороший конь, правда? Не хуже фабричного. Не всякому дано. А я, знаете, еще сызмальства в кружке «Умелые руки»…
– Да, но нельзя же трех коней… Уберите его! Это лишняя фигура.
– Почему же лишняя? Он у меня вместо пешки. Пешек же семь.
– Да ведь не по правилам!
– Небольшое отклонение есть, признаю. Но в общем чепуха, не стоит сыр-бор городить. Я специально рылся в шахматных справочниках и, представьте, категорического запрета на третьего коня нигде не нашел. Потом поймите, дорогой, инструкция – это не догма. Здоровая инициатива никогда еще не мешала.
– Как же так? А если я, например, себе второго ферзя поставлю?
– Ставьте, – охотно согласился Воскобойников. – Ну, что же вы? Ставьте. Где только вы его возьмете? Желаете – могу вам выточить к следующему разу. А сейчас уж не обессудьте.
– Но это же черт знает что такое! – покраснев, закричал Маляев. – Судья! Куда вы смотрите?
Десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией резво, как официант-стажер, подскочил к столику.
– Действительно, – робея, произнес он. – Максим Семенович, уберите, пожалуйста, лишнего коня.
– Прямо. Сейчас, – благодушно отозвался Воскобойников. – Вот так сейчас возьму и уберу. Нет уж, родненькие. Это у меня примета такая, вроде суеверия. Мы, старики, суеверны. Вам, молодым, не понять этого. У каждого свои причуды. Вот мой визави, извиняюсь, очки все время протирает. А я коня ставлю на эф-семь.
– Отказываюсь играть, – хмуро сказал Женя, протирая очки.
– А вы не капризничайте, – посоветовал Воскобойников, – вы пока еще не Бобби Фишер, уламывать вас никто не будет.
– Я буду вынужден аннулировать игру, – плачущим голосом произнес арбитр с труднозапоминающейся фамилией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11