Верное исполнение своего долга, несение каждым своего креста, отвергнувшись
себя (т. е. не во внешнем только смысле, но и еще более во внутреннем), с
предоставлением всего остального Промыслу, -- вот черты истинного
подвижничества. В монастырском обиходе есть прекрасное выражение для этой
религиозно-практической идеи: послушание. Так называется всякое занятие,
назначаемое иноку, все равно, будет ли это ученый труд или самая грубая
физическая работа, раз оно исполняется во имя религиозного долга. Это
понятие может быть распространено и за пределы монастыря и применено ко
всякой работе, какова бы она ни была. Врач и инженер, профессор и
политический деятель, фабрикант и его рабочий одинаково при исполнении своих
обязанностей могут руководствоваться не своим личным интересом, духовным или
материальным -- все равно, но совестью, велениями долга, нести послушание.
Эта дисциплина послушания, "светский аскетизм" (по немецкому выражению:
"innerweltliche Askese"), имела огромное влияние для выработки личности и в
Западной Европе в разных областях труда, и эта выработка чувствуется до сих
пор.
Оборотной стороной интеллигентского максимализма является историческая
нетерпеливость, недостаток исторической трезвости, стремление вызвать
социальное чудо, практическое отрицание теоретически исповедуемого
эволюционизма. Напротив, дисциплина в послушаниях должна содействовать
выработке исторической трезвости, самообладания, выдержки; она учит нести
историческое тягло, ярем исторического послушания; она воспитывает чувство
связи с прошлым и признательность этому прошлому, которое так легко теперь
забывают ради будущего, восстановляет нравственную связь детей с отцами.
Напротив, гуманистический прогресс есть презрение к отцам, отвращение к
своему прошлому и его полное осуждение, историческая и нередко даже просто
личная неблагодарность, узаконение духовной распри отцов и детей. Герой
творит историю по своему плану, он как бы начинает из себя историю,
рассматривая существующее как материал или пассивный объект для воздействия.
Разрыв исторической связи в чувстве и воле становится при этом неизбежен.
Проведенная параллель позволяет сделать общее заключение об отношении
интеллигентского героизма и христианского подвижничества. При некотором
внешнем сходстве между ними не существует никакого внутреннего сродства,
никакого хотя бы подпочвенного соприкосновения. Задача героизма -- внешнее
спасение человечества (точнее, будущей части его) своими силами, по своему
плану, "во имя свое", герой -- тот, кто в наибольшей степени осуществляет
свою идею, хотя бы ломая ради нее жизнь, это -- человекобог. Задача
христианского подвижничества -- превратить свою жизнь в незримое
самоотречение, послушание, исполнять свой труд со всем напряжением,
самодисциплиной, самообладанием, но видеть и в ней и в себе самом лишь
орудие Промысла. Христианский святой -- тот, кто и наибольшей мере свою
личную волю и всю свою эмпирическую) личность непрерывным и неослабным
подвигом преобразовал до возможно полного проникновения волею Божией. Образ
полноты этого проникновения -- Богочеловек, пришедший, "творить не свою
волю, но пославшего Его Отца", и "грядущий во имя Господне".
Различие между христианством (по крайней мере в этическом его учении) и
интеллигентским героизмом, исторически заимствовавшим у христианства
некоторые из самых основных своих догматов -- и прежде всего идею о
равноценности людей, об абсолютном достоинстве человеческой личности, о
равенстве и братстве, теперь вообще склонны скорее преуменьшать, нежели
преувеличивать. Этому содействовало, прежде всего, интеллигентское
непонимание всей действительной пропасти между атеизмом и христианством,
благодаря чему не раз "исправляли" с обычной самоуверенностью образ Христа,
освобождая Его от "церковных искажений", изображая Его социал-демократом или
социалистом-революционером. Пример этому подал еще отец русской
интеллигенции Белинский[xiv] . Эта безвкусная и для религиозного
чувства невыносимая операция производилась не раз. Впрочем, сама
интеллигенция этим сближением как таковым нисколько и не интересуется,
прибегая к нему преимущественно в политических целях или же ради удобства
"агитации".
Гораздо тоньше и соблазнительнее другая, не менее кощунственная ложь,
которая в разных формах стала повторяться особенно часто последнее время,
именно то утверждение, что интеллигентский максимализм и революционность,
духовной основой которых является, как мы видели, атеизм, в сущности
отличается от христианства только религиозной неосознанностью. Достаточно
будто бы имя Маркса или Михайловского заменить именем Христа, а "Капитал"
Евангелием или, еще лучше, Апокалипсисом (по удобству его цитирования), или
можно даже ничего не менять, а нужно лишь еще усилить революционность
интеллигенции и продолжить интеллигентскую революцию, и тогда из нее родится
новое религиозное сознание (как будто уже не было в истории примера
достаточно продолженной интеллигентской революции, с обнаружением всех ее
духовных потенций, именно -- великой французской революции). Если до
революции еще легко было смешивать страдающего и преследуемого интеллигента,
несущего на плечах героическую борьбу с бюрократическим абсолютизмом, с
христианским мучеником, то после духовного самообнажения интеллигенции во
время революции это стало гораздо труднее.
В настоящее время можно также наблюдать особенно характерную для нашей
эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских слов
и идей при сохранении всего духовного облика интеллигентского героизма.
Каждый из нас, христианин из интеллигентов, глубоко находит у себя эту
духовную складку. Легче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемуся в
христианскую одежду и искренно принимающему свои интеллигентские переживания
и привычный героический пафос за христианский праведный гнев, проявлять себя
в церковном революционизме, в противопоставлении своей новой святости,
нового религиозного сознания неправде "исторической" церкви. Подобный
христианствующий интеллигент, иногда неспособный по-настоящему удовлетворить
средним требованиям от члена "исторической церкви", всего легче чувствует
себя Мартином Лютером или, еще более того, пророчественным носителем нового
религиозного сознания, призванным не только обновить церковную, жизнь, но и
создать новые ее формы, чуть ли не новую религию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67