ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

оно было, с одной стороны, состраданием и жалостью к человеку из
"народа", а с другой стороны, превращалось в человекопоклонство и
народопоклонство. Подлинная же любовь к людям есть любовь не против истины и
Бога, а в истине и в Боге, не жалость, отрицающая достоинство человека, а
признание родного Божьего образа в каждом человеке. Во имя ложного
человеколюбия и народолюбия у нас выработался в отношении к философским
исканиям и течениям метод заподозривания и сыска. По существу в область
философии никто и не входил; народникам запрещала входить ложная любовь к
крестьянству, марксистам -- ложная любовь к пролетариату. Но подобное
отношение к крестьянству и пролетариату было недостатком уважения к
абсолютному значению человека, так как это абсолютное значение основано на
божеском, а не на человеческом, на истине, а не на интересе. Авенариус
оказался лучше Канта или Гегеля не потому, что в философии Авенариуса
увидели истину, а потому, что вообразили, будто Авенариус более
благоприятствует социализму. Это и значит, что интерес поставлен выше
истины, человеческое выше божеского. Опровергать философские теории на том
основании, что они не благоприятствуют народничеству иди социал-демократии,
значит презирать истину. Философа, заподозренного в "реакционности" (а что
только у нас не называется "реакционным"!), никто не станет слушать, так как
сама по себе философия и истина мало кого интересуют. Кружковой отсебятине
г. Богданова всегда отдадут предпочтение перед замечательным и оригинальным
русским философом Лопатиным[3]. Философия Лопатина требует
серьезной умственной работы, и из нее не вытекает никаких программных
лозунгов, а к философии Богданова можно отнестись исключительно
эмоционально, и она вся укладывается в пятикопеечную брошюру. В русской
интеллигенции рационализм сознания сочетался с исключительной
эмоциональностью и с[о] слабостью самоценной умственной жизни.
И к философии, как и к другим сферам жизни, у нас преобладало
демагогическое отношение: споры философских направлений в интеллигентских
кружках носили демагогический характер и сопровождались недостойным
поглядыванием по сторонам с целью узнать, кому что понравится и каким
инстинктам что соответствует. Эта демагогия деморализует душу нашей
интеллигенции и создает тяжелую атмосферу. Развивается моральная трусость,
угасает любовь к истине и дерзновение мысли. Заложенная в душе русской
интеллигенции жажда справедливости на земле, священная в своей основе жажда,
искажается. Моральный пафос вырождается в мономанию. "Классовые" объяснения
разных идеологий и философских учений превращаются у марксистов в какую-то
болезненную навязчивую идею. И эта мономания заразила у нас большую часть
"левых". Деление философии на "пролетарскую" и "буржуазную", на "левую" и
"правую", утверждение двух истин, полезной и вредной, -- все это признаки
умственного, нравственного и общекультурного декаданса. Путь этот ведет к
разложению общеобязательного универсального сознания, с которым связано
достоинство человечества и рост его культуры.
Русская история создала интеллигенцию с таким душевным укладом,
которому противен был объективизм и универсализм, при котором не могло быть
настоящей любви к объективной, вселенской истине и ценности. К объективным
идеям, к универсальным нормам русская интеллигенция относилась недоверчиво,
так как предполагала, что подобные идеи и нормы помешают бороться с
самодержавием и служить "народу", благо которого ставилось выше вселенской
истины и добра. Это роковое свойство русской интеллигенции, выработанное ее
печальной историей, свойство, за которое должна ответить и наша историческая
власть, калечившая русскую жизнь и роковым образом толкавшая интеллигенцию
исключительно на борьбу против политического и экономического гнета, привело
к тому, что в сознании русской интеллигенции европейские философские учения
воспринимались в искаженном виде, приспособлялись к специфически
интеллигентским интересам, а значительнейшие явления философской мысли
совсем игнорировались. Искажен и к домашним условиям приспособлен был у нас
и научный позитивизм, и экономический материализм, и эмпириокритицизм, и
неокантианство, и ницшеанство.
Научный позитивизм был воспринят русской интеллигенцией совсем
превратно, совсем ненаучно и играй совсем не ту роль, что в Западной Европе.
К "науке" и "научности" наша интеллигенция относилась с почтением и даже с
идолопоклонством, но под наукой понимала особый материалистический догмат,
под научностью особую веру, и всегда догмат и веру, изобличающую зло
самодержавия, ложь буржуазного мира, веру, спасающую народ или пролетариат.
Научный позитивизм, как и все западное, был воспринят в самой крайней форме
и превращен не только в примитивную метафизику, но и в особую религию,
заменяющую все прежние религии. А сама наука и научный дух не привились у
нас, были восприняты не широкими массами интеллигенции, а лишь немногими.
Ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и
если они были политическими индифферентистами, то сама наука их считалась не
настоящей. Интеллигентная молодежь начинала обучаться науке по Писареву, по
Михайловскому, по Бельтову, по своим домашним, кряковым "ученым" и
"мыслителям". О настоящих же ученых многие даже не слыхали. Дух научного
позитивизма сам по себе не прогрессивен и не реакционен, он просто
заинтересован в исследовании истины. Мы же под научным духом всегда понимали
политическую прогрессивность и социальный радикализм. Дух научного
позитивизма сам по себе не исключает никакой метафизики и никакой
религиозной веры, но также и не утверждает никакой метафизики и никакой
веры[i] . Мы же под научным позитивизмом всегда понимали
радикальное отрицание всякой метафизики и всякой религиозной веры, или,
точнее, научный позитивизм был для нас тождествен с материалистической
метафизикой и социально-революционной верой. Ни один мистик, ни один
верующий не может отрицать научного позитивизма и науки. Между самой
мистической религией и самой позитивной наукой не может существовать
никакого антагонизма, так как сферы их компетенции совершенно разные.
Религиозное и метафизическое сознание, действительно отрицает единственность
науки и верховенство научного, познания в духовной жизни, но сама-то наука
может лишь выиграть от такого ограничения ее области.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67