И только в
том случае, когда объектом стремления является благо относительное, лишенное
абсолютной ценности, -- а именно удовлетворение субъективных человеческих
нужд и потребностей, -- мораль -- в силу некоторого логически
неправомерного, но психологически неизбежного процесса мысли --
абсолютизируется и кладется в основу всего практического мировоззрения.
Где человек должен подчинить непосредственные побуждения своего "я" не
абсолютной ценности или цели, а по существу равноценным с ними (или равно
ничтожным) субъективным интересам "ты" -- хотя бы и коллективного, -- там
обязанности самоотречения, бескорыстия, аскетического самоограничения и
самопожертвования необходимо принимают характер абсолютных, самодовлеющих
велений, ибо в противном случае они никого не обязывали бы и никем бы не
выполнялись. Здесь абсолютной ценностью признается не цель или идеал, а само
служение им; и если штирнеровский вопрос "почему "я" менее ценно, чем "ты",
и должно приноситься ему в жертву?" остается без ответа, то, в
предупреждение подобных дерзких недоумений, нравственная практика именно и
окружает себя тем более мистическим и непреложным авторитетом. Это
умонастроение, в котором мораль не только занимает главное место, но и
обладает безграничной и самодержавной властью над сознанием, лишенным веры в
абсолютные ценности, можно назвать морализмом, и именно та кой
нигилистический морализм и образует существо мировоззрения русского
интеллигента.
Символ веры русского интеллигента есть благо народа, удовлетворение
нужд "большинства". Служение этой цели есть для него высшая и вообще
единственная обязанность человека, а что сверх того -- то от лукавого.
Именно потому он не только просто отрицая или не приемлет иных ценностей --
он даже прямо боится и ненавидит их. Нельзя служить одновременно двум богам,
и если Бог, как это уже открыто поведал Максим Горький, "суть народушко", то
все остальные боги -- лжебоги, идолы или дьяволы. Деятельность, руководимая
любовью к науке или искусству, жизнь, озаряемая религиозным светом в
собственном смысле, т. е. общением с Богом, -- все это отвлекает от служения
народу, ослабляет или уничтожает моралистический энтузиазм и означает, с
точки зрения интеллигентской веры, опасную погоню за призраками. Поэтому все
это отвергается, частью как глупость или "суеверие", частью как
безнравственное направление воли. Это, конечно, не означает, что русской
интеллигенции фактически чужды научные, эстетические, религиозные интересы и
переживания. Духа и его исконных запросов умертвить нельзя, и естественно,
что живые люди, облекшие свою душу в моральный мундир "интеллигента",
сохраняют в себе все чувства, присущие человеку. Но эти чувства живут в душе
русского интеллигента приблизительно так, как чувство жалости к врагу -- в
душе воина -- или как стремление к свободной игре фантазии -- в сознании
строго-научного мыслителя: именно как незаконная, хотя и неискоренимая
слабость, как нечто -- в лучшем случае -- лишь терпимое. Научные,
эстетические, религиозные переживания всегда относятся здесь, так сказать, к
частной, интимной жизни человека; более терпимые люди смотрят на них как на
роскошь, как на забаву в часы досуга, как на милое чудачество; менее
терпимые осуждают их в других и стыдливо прячут в себе. Но интеллигент как
интеллигент, т. е. в своей сознательной вере и общественной деятельности,
должен быть чужд их -- его мировоззрение, его идеал враждебны этим сторонам
человеческой жизни. От науки он берет несколько популяризованных, искаженных
или ad hoc[52] изобретенных положений и хотя нередко даже
гордится "научностью" своей веры, но с негодованием отвергает и научную
критику, и всю чистую, незаинтересованную работу научной мысли; эстетика же
и религия вообще ему не нужны. Все это -- и чистая наука, и искусство, и
религия -- несовместимо с морализмом, с служением народу; все это опирается
на любовь к объективным ценностям и, следовательно, чуждо, а тем самым и
враждебно той утилитарной вере, которую исповедует русский интеллигент.
Религия служения земным нуждам и религия служения идеальным ценностям
сталкиваются здесь между собой, и, сколь бы сложно и многообразно ни было их
иррациональное психологическое сплетение в душе человека-интеллигента, в
сфере интеллигентского сознания их столкновение приводит к полнейшему
истреблению и изгнанию идеальных запросов во имя цельности и чистоты
моралистической веры.
Нигилистический морализм есть основная и глубочайшая черта духовной
физиономии русского интеллигента: из отрицания объективных ценностей
вытекает обожествление субъективных интересов ближнего ("народа"), отсюда
следует признание, что высшая и единственная задача человека есть служение
народу, а отсюда, в свою очередь, следует аскетическая ненависть ко всему,
что препятствует или даже только не содействует осуществлению этой задачи.
Жизнь не имеет никакого объективного, внутреннего смысла; единственное благо
в ней есть материальная обеспеченность, удовлетворение субъективных
потребностей; поэтому человек обязан посвятить все свои силы улучшению
участи большинства, и все, что отвлекает его от этого, есть зло и должно
быть беспощадно истреблено -- такова странная, логически плохо обоснованная,
но психологически крепко спаянная цепь суждений, руководящая всем поведением
и всеми оценками русского интеллигента. Нигилизм и морализм, безверие и
фанатическая суровость нравственных требований, беспринципность в
метафизическом смысле -- ибо нигилизм и есть отрицание принципиальных
оценок, объективного различия между добром и злом -- и жесточайшая
добросовестность в соблюдении эмпирических принципов, т. е. по существу
условных и непринципиальных требований, -- это своеобразное, рационально
непостижимое и вместе с тем жизненно-крепкое слияние антагонистических
мотивов в могучую психическую силу и есть то умонастроение, которое мы
называем нигилистическим морализмом.
Из него вытекают или с ним связаны другие черты интеллигентского
мировоззрения, и прежде всего то существенное обстоятельство, что русскому
интеллигенту чуждо и отчасти даже враждебно понятие культуры в точном и
строгом смысле слова. Это суждение может показаться неправильным; ибо кто
больше говорит о желательности культуры, об отсталости нашего быта и
необходимости поднять его на высший уровень, чем именно русский интеллигент?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
том случае, когда объектом стремления является благо относительное, лишенное
абсолютной ценности, -- а именно удовлетворение субъективных человеческих
нужд и потребностей, -- мораль -- в силу некоторого логически
неправомерного, но психологически неизбежного процесса мысли --
абсолютизируется и кладется в основу всего практического мировоззрения.
Где человек должен подчинить непосредственные побуждения своего "я" не
абсолютной ценности или цели, а по существу равноценным с ними (или равно
ничтожным) субъективным интересам "ты" -- хотя бы и коллективного, -- там
обязанности самоотречения, бескорыстия, аскетического самоограничения и
самопожертвования необходимо принимают характер абсолютных, самодовлеющих
велений, ибо в противном случае они никого не обязывали бы и никем бы не
выполнялись. Здесь абсолютной ценностью признается не цель или идеал, а само
служение им; и если штирнеровский вопрос "почему "я" менее ценно, чем "ты",
и должно приноситься ему в жертву?" остается без ответа, то, в
предупреждение подобных дерзких недоумений, нравственная практика именно и
окружает себя тем более мистическим и непреложным авторитетом. Это
умонастроение, в котором мораль не только занимает главное место, но и
обладает безграничной и самодержавной властью над сознанием, лишенным веры в
абсолютные ценности, можно назвать морализмом, и именно та кой
нигилистический морализм и образует существо мировоззрения русского
интеллигента.
Символ веры русского интеллигента есть благо народа, удовлетворение
нужд "большинства". Служение этой цели есть для него высшая и вообще
единственная обязанность человека, а что сверх того -- то от лукавого.
Именно потому он не только просто отрицая или не приемлет иных ценностей --
он даже прямо боится и ненавидит их. Нельзя служить одновременно двум богам,
и если Бог, как это уже открыто поведал Максим Горький, "суть народушко", то
все остальные боги -- лжебоги, идолы или дьяволы. Деятельность, руководимая
любовью к науке или искусству, жизнь, озаряемая религиозным светом в
собственном смысле, т. е. общением с Богом, -- все это отвлекает от служения
народу, ослабляет или уничтожает моралистический энтузиазм и означает, с
точки зрения интеллигентской веры, опасную погоню за призраками. Поэтому все
это отвергается, частью как глупость или "суеверие", частью как
безнравственное направление воли. Это, конечно, не означает, что русской
интеллигенции фактически чужды научные, эстетические, религиозные интересы и
переживания. Духа и его исконных запросов умертвить нельзя, и естественно,
что живые люди, облекшие свою душу в моральный мундир "интеллигента",
сохраняют в себе все чувства, присущие человеку. Но эти чувства живут в душе
русского интеллигента приблизительно так, как чувство жалости к врагу -- в
душе воина -- или как стремление к свободной игре фантазии -- в сознании
строго-научного мыслителя: именно как незаконная, хотя и неискоренимая
слабость, как нечто -- в лучшем случае -- лишь терпимое. Научные,
эстетические, религиозные переживания всегда относятся здесь, так сказать, к
частной, интимной жизни человека; более терпимые люди смотрят на них как на
роскошь, как на забаву в часы досуга, как на милое чудачество; менее
терпимые осуждают их в других и стыдливо прячут в себе. Но интеллигент как
интеллигент, т. е. в своей сознательной вере и общественной деятельности,
должен быть чужд их -- его мировоззрение, его идеал враждебны этим сторонам
человеческой жизни. От науки он берет несколько популяризованных, искаженных
или ad hoc[52] изобретенных положений и хотя нередко даже
гордится "научностью" своей веры, но с негодованием отвергает и научную
критику, и всю чистую, незаинтересованную работу научной мысли; эстетика же
и религия вообще ему не нужны. Все это -- и чистая наука, и искусство, и
религия -- несовместимо с морализмом, с служением народу; все это опирается
на любовь к объективным ценностям и, следовательно, чуждо, а тем самым и
враждебно той утилитарной вере, которую исповедует русский интеллигент.
Религия служения земным нуждам и религия служения идеальным ценностям
сталкиваются здесь между собой, и, сколь бы сложно и многообразно ни было их
иррациональное психологическое сплетение в душе человека-интеллигента, в
сфере интеллигентского сознания их столкновение приводит к полнейшему
истреблению и изгнанию идеальных запросов во имя цельности и чистоты
моралистической веры.
Нигилистический морализм есть основная и глубочайшая черта духовной
физиономии русского интеллигента: из отрицания объективных ценностей
вытекает обожествление субъективных интересов ближнего ("народа"), отсюда
следует признание, что высшая и единственная задача человека есть служение
народу, а отсюда, в свою очередь, следует аскетическая ненависть ко всему,
что препятствует или даже только не содействует осуществлению этой задачи.
Жизнь не имеет никакого объективного, внутреннего смысла; единственное благо
в ней есть материальная обеспеченность, удовлетворение субъективных
потребностей; поэтому человек обязан посвятить все свои силы улучшению
участи большинства, и все, что отвлекает его от этого, есть зло и должно
быть беспощадно истреблено -- такова странная, логически плохо обоснованная,
но психологически крепко спаянная цепь суждений, руководящая всем поведением
и всеми оценками русского интеллигента. Нигилизм и морализм, безверие и
фанатическая суровость нравственных требований, беспринципность в
метафизическом смысле -- ибо нигилизм и есть отрицание принципиальных
оценок, объективного различия между добром и злом -- и жесточайшая
добросовестность в соблюдении эмпирических принципов, т. е. по существу
условных и непринципиальных требований, -- это своеобразное, рационально
непостижимое и вместе с тем жизненно-крепкое слияние антагонистических
мотивов в могучую психическую силу и есть то умонастроение, которое мы
называем нигилистическим морализмом.
Из него вытекают или с ним связаны другие черты интеллигентского
мировоззрения, и прежде всего то существенное обстоятельство, что русскому
интеллигенту чуждо и отчасти даже враждебно понятие культуры в точном и
строгом смысле слова. Это суждение может показаться неправильным; ибо кто
больше говорит о желательности культуры, об отсталости нашего быта и
необходимости поднять его на высший уровень, чем именно русский интеллигент?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67