морализм же влечет ее к отказу от
удовлетворения потребностей, к упрощению жизни, к аскетическому отрицанию
богатства. Это противоречие часто обходится тем, что разнородные мотивы
распределяются по различным областям; аскетизм становится идеалом личной
жизни и обосновывается моралистическим соображением о непозволительности
личного пользования жизненными благами, пока они не стали всеобщим
достоянием, тогда как конечным и, так сказать, принципиальным идеалом
остается богатство и широчайшее удовлетворение потребностей. И большинство
интеллигентов сознательно исповедует и проповедует именно такого рода
рациональное сочетание личного аскетизма с универсальным утилитаризмом; оно
образует также, по-видимому, исходную рациональную посылку в системе
интеллигентского мировоззрения. Однако логическое противоречие между
нигилизмом и морализмом, о котором мы говорили в начале статьи, конечно,
этим не уничтожается, а лишь обходится; каждое из этих двух начал содержит в
себе, в конечном счете, некоторый самодовлеющий и первичный мотив, который
поэтому естественно стремится всецело овладеть сознанием и вытеснить
противоположный. Если в мире нет общеобязательных ценностей, а все
относительно и условно, все определяется человеческими потребностями,
человеческой жаждой счастья и наслаждения, то во имя чего я должен
отказываться от удовлетворения моих собственных потребностей? Таков аргумент
нигилизма, разрушающий принципы морализма; эта тенденция литературно
олицетворена в нигилистическом (в узком смысле) типе Базарова и в жизни
сказалась особенно широко в наши дни в явлениях "санинства",
вульгаризованного "ницшеанства" (не имеющего, конечно, ничего общего с Ницше
и -- более правомерно -- называющего себя также "штирнерианством"),
"экспроприаторства" и т. п.
Однако классический тип русского интеллигента несомненно тяготеет к
обратному соотношению -- к вытеснению нигилизма морализмом, т. е. к
превращению аскетизма из личной и утилитарно обоснованной практики в
универсальное нравственное настроение. Эта тенденция была выражена
сознательно только в кратком эпизоде толстовства, и это совершенно
естественно: ибо аскетизм, как сознательное вероучение, должен опираться на
религиозную основу. Но бессознательно она, можно сказать, лежит в крови всей
русской интеллигенции. Аскетизм из области личной практики постепенно
переходит в область теории или, вернее, становится хотя и необоснованной, но
всеобъемлющей и самодовлеющей верой, общим духовным настроением,
органическим нравственным инстинктом, определяющим все практические оценки.
Русский интеллигент испытывает положительную любовь к упрощению, обеднению,
сужению жизни; будучи социальным реформатором, он вместе с тем и прежде
всего -- монах, ненавидящий мирскую суету и мирские забавы, всякую роскошь,
материальную и духовную, всякое богатство и прочность, всякую мощь и
производительность. Он любит слабых, бедных, нищих телом и духом не только
как несчастных, помочь которым -- значит сделать из них сильных и богатых,
т. е. уничтожить их как социальный или духовный тип, -- он любит их именно
как идеальный тип людей. Он хочет сделать народ богатым, но боится самого
богатства как бремени и соблазна и верит, что все богатые -- злы, а все
бедные -- хороши и добры; он стремится к "диктатуре пролетариата", мечтает
доставить власть народу и боится прикоснуться к власти, считает власть --
злом и всех властвующих -- насильниками. Он хочет дать народу просвещение,
духовные блага и духовную силу, но в глубине души считает и духовное
богатство роскошью и верит, что Чистота помыслов может возместить и
перевесить всякое знание и умение. Его влечет идеал простой, бесхитростной,
убогой и невинной жизни; Иванушка-дурачок, "блаженненький", своей сердечной
простотой и святой наивностью побеждающий всех сильных, богатых и умных, --
этот общерусский национальный герой есть и: герой русской интеллигенции.
Именно потому она и ценит в материальной, как и в духовной области одно лишь
распределение, а не производство и накопление, одно лишь равенство в
пользовании благами, а не самое обилие благ; ее идеал -- скорее невинная,
чистая, хотя бы и бедная жизнь, чем жизнь действительно богатая, обильная и
могущественная. И если в оценке материального богатства аскетизм
сталкивается с утилитаризмом и противодействует ему, так что создается как
бы состояние неустойчивого равновесия, то в оценке богатства духовного или
общей идеи культуры аскетическое самоограничение, напротив, прямо
поддерживается нигилистическим безверием и материализмом, и оба мотива
сотрудничают в обосновании отрицательного отношения к культуре, в
принципиальном оправдании и укреплении варварства.
Подводя итоги сказанному, мы можем определить классического русского
интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного
благополучия. Если в таком сочетании признаков содержатся противоречия, то
это -- живые противоречия интеллигентской души. Прежде всего интеллигент и
по настроению, и по складу жизни -- монах. Он сторонится реальности, бежит
от мира, живет вне подлинной исторической бытовой жизни, в мире призраков,
мечтаний и благочестивой веры. Интеллигенция есть как бы самостоятельное
государство, особый мирок со своими строжайшими и крепчайшими традициями, с
своим этикетом, с своими нравами, обычаями, почти со своей собственной
культурой; и можно сказать, что нигде в России нет столь
незыблемо-устойчивых традиций, такой определенности и строгости в
регулировании жизни, такой категоричности в расценке людей и состояний,
такой верности корпоративному духу, как в том всероссийском духовном
монастыре, который образует русская интеллигенция. И этой монашеской
обособленности соответствует монашески-суровый аскетизм, прославление
бедности и простоты, уклонение от всяких соблазнов суетной и греховной
мирской жизни. Но, уединившись в своем монастыре, интеллигент не равнодушен
к миру; наметив, из своего монастыря он хочет править миром и насадить в нем
свою веру; он -- воинствующий монах, монах-революционер. Все отношения
интеллигенции к политике, ее фанатизм и нетерпимость, ее непрактичность и
неумелость в политической деятельности, ее невыносимая склонность к
фракционным раздорам, отсутствие у нее государственного смысла, -- все это
вытекает из монашески-религиозного ее духа, из того, что для нее
политическая деятельность имеет целью не столько провести в жизнь какую-либо
объективно полезную, в мирском смысле, реформу, сколько -- истребить врагов
веры и насильственно обратить мир в свою веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
удовлетворения потребностей, к упрощению жизни, к аскетическому отрицанию
богатства. Это противоречие часто обходится тем, что разнородные мотивы
распределяются по различным областям; аскетизм становится идеалом личной
жизни и обосновывается моралистическим соображением о непозволительности
личного пользования жизненными благами, пока они не стали всеобщим
достоянием, тогда как конечным и, так сказать, принципиальным идеалом
остается богатство и широчайшее удовлетворение потребностей. И большинство
интеллигентов сознательно исповедует и проповедует именно такого рода
рациональное сочетание личного аскетизма с универсальным утилитаризмом; оно
образует также, по-видимому, исходную рациональную посылку в системе
интеллигентского мировоззрения. Однако логическое противоречие между
нигилизмом и морализмом, о котором мы говорили в начале статьи, конечно,
этим не уничтожается, а лишь обходится; каждое из этих двух начал содержит в
себе, в конечном счете, некоторый самодовлеющий и первичный мотив, который
поэтому естественно стремится всецело овладеть сознанием и вытеснить
противоположный. Если в мире нет общеобязательных ценностей, а все
относительно и условно, все определяется человеческими потребностями,
человеческой жаждой счастья и наслаждения, то во имя чего я должен
отказываться от удовлетворения моих собственных потребностей? Таков аргумент
нигилизма, разрушающий принципы морализма; эта тенденция литературно
олицетворена в нигилистическом (в узком смысле) типе Базарова и в жизни
сказалась особенно широко в наши дни в явлениях "санинства",
вульгаризованного "ницшеанства" (не имеющего, конечно, ничего общего с Ницше
и -- более правомерно -- называющего себя также "штирнерианством"),
"экспроприаторства" и т. п.
Однако классический тип русского интеллигента несомненно тяготеет к
обратному соотношению -- к вытеснению нигилизма морализмом, т. е. к
превращению аскетизма из личной и утилитарно обоснованной практики в
универсальное нравственное настроение. Эта тенденция была выражена
сознательно только в кратком эпизоде толстовства, и это совершенно
естественно: ибо аскетизм, как сознательное вероучение, должен опираться на
религиозную основу. Но бессознательно она, можно сказать, лежит в крови всей
русской интеллигенции. Аскетизм из области личной практики постепенно
переходит в область теории или, вернее, становится хотя и необоснованной, но
всеобъемлющей и самодовлеющей верой, общим духовным настроением,
органическим нравственным инстинктом, определяющим все практические оценки.
Русский интеллигент испытывает положительную любовь к упрощению, обеднению,
сужению жизни; будучи социальным реформатором, он вместе с тем и прежде
всего -- монах, ненавидящий мирскую суету и мирские забавы, всякую роскошь,
материальную и духовную, всякое богатство и прочность, всякую мощь и
производительность. Он любит слабых, бедных, нищих телом и духом не только
как несчастных, помочь которым -- значит сделать из них сильных и богатых,
т. е. уничтожить их как социальный или духовный тип, -- он любит их именно
как идеальный тип людей. Он хочет сделать народ богатым, но боится самого
богатства как бремени и соблазна и верит, что все богатые -- злы, а все
бедные -- хороши и добры; он стремится к "диктатуре пролетариата", мечтает
доставить власть народу и боится прикоснуться к власти, считает власть --
злом и всех властвующих -- насильниками. Он хочет дать народу просвещение,
духовные блага и духовную силу, но в глубине души считает и духовное
богатство роскошью и верит, что Чистота помыслов может возместить и
перевесить всякое знание и умение. Его влечет идеал простой, бесхитростной,
убогой и невинной жизни; Иванушка-дурачок, "блаженненький", своей сердечной
простотой и святой наивностью побеждающий всех сильных, богатых и умных, --
этот общерусский национальный герой есть и: герой русской интеллигенции.
Именно потому она и ценит в материальной, как и в духовной области одно лишь
распределение, а не производство и накопление, одно лишь равенство в
пользовании благами, а не самое обилие благ; ее идеал -- скорее невинная,
чистая, хотя бы и бедная жизнь, чем жизнь действительно богатая, обильная и
могущественная. И если в оценке материального богатства аскетизм
сталкивается с утилитаризмом и противодействует ему, так что создается как
бы состояние неустойчивого равновесия, то в оценке богатства духовного или
общей идеи культуры аскетическое самоограничение, напротив, прямо
поддерживается нигилистическим безверием и материализмом, и оба мотива
сотрудничают в обосновании отрицательного отношения к культуре, в
принципиальном оправдании и укреплении варварства.
Подводя итоги сказанному, мы можем определить классического русского
интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного
благополучия. Если в таком сочетании признаков содержатся противоречия, то
это -- живые противоречия интеллигентской души. Прежде всего интеллигент и
по настроению, и по складу жизни -- монах. Он сторонится реальности, бежит
от мира, живет вне подлинной исторической бытовой жизни, в мире призраков,
мечтаний и благочестивой веры. Интеллигенция есть как бы самостоятельное
государство, особый мирок со своими строжайшими и крепчайшими традициями, с
своим этикетом, с своими нравами, обычаями, почти со своей собственной
культурой; и можно сказать, что нигде в России нет столь
незыблемо-устойчивых традиций, такой определенности и строгости в
регулировании жизни, такой категоричности в расценке людей и состояний,
такой верности корпоративному духу, как в том всероссийском духовном
монастыре, который образует русская интеллигенция. И этой монашеской
обособленности соответствует монашески-суровый аскетизм, прославление
бедности и простоты, уклонение от всяких соблазнов суетной и греховной
мирской жизни. Но, уединившись в своем монастыре, интеллигент не равнодушен
к миру; наметив, из своего монастыря он хочет править миром и насадить в нем
свою веру; он -- воинствующий монах, монах-революционер. Все отношения
интеллигенции к политике, ее фанатизм и нетерпимость, ее непрактичность и
неумелость в политической деятельности, ее невыносимая склонность к
фракционным раздорам, отсутствие у нее государственного смысла, -- все это
вытекает из монашески-религиозного ее духа, из того, что для нее
политическая деятельность имеет целью не столько провести в жизнь какую-либо
объективно полезную, в мирском смысле, реформу, сколько -- истребить врагов
веры и насильственно обратить мир в свою веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67