И, наконец, содержание этой
веры есть основанное на религиозном безверии обоготворение земного,
материального благополучия. Все одушевление этой монашеской армии направлено
на земные, материальные интересы и нужды, на создание земного рая сытости и
обеспеченности; все трансцендентное, потустороннее и подлинно-религиозное,
всякая вера в абсолютные ценности есть для нее прямой и ненавистный враг. С
аскетической суровостью к себе и другим, с фанатической ненавистью к врагам
и инакомыслящим, с сектантским изуверством и с безграничным деспотизмом,
питаемым сознанием своей непогрешимости, этот монашеский орден трудится над
удовлетворением земных, слишком "человеческих" забот о "едином хлебе". Весь
аскетизм, весь религиозный пыл, вся сила самопожертвования и решимость
жертвовать другими, -- все это служит осуществлению тех субъективных,
относительных и преходящих интересов, которые только и может признавать
нигилизм и материалистическое безверие. Самые мирские дела и нужды являются
здесь объектом религиозного служения, подлежат выполнению по универсальному
плану, предначертанному метафизическими догмами и неуклонными монашескими
уставами. Кучка чуждых миру и презирающих мир монахов объявляет миру войну,
чтобы насильственно облагодетельствовать его и удовлетворить его земные,
материальные нужды.
Естественно, что такое скопление противоречий, такое расхождение
принципиально антагонистических мотивов, слитых в традиционном
интеллигентском умонастроении, должно было рано или поздно сказаться и своей
взаимно-отталкивающей силой, так сказать, взорвать и раздробить это
умонастроение. Это и произошло, как только интеллигенции дано было испытать
свою веру на живой действительности. Глубочайший культурно-философский смысл
судьбы общественного движения последних лет именно в том и состоит, что она
обнаружила несостоятельность мировоззрения и всего духовного склада русской
интеллигенции. Вся слепота и противоречивость интеллигентской веры была
выявлена, когда маленькая подпольная секта вышла на свет Божий, приобрела
множество последователей и на время стала идейно влиятельной и даже реально
могущественной. Тогда обнаружилось, прежде всего, что монашеский аскетизм и
фанатизм, монашеская нелюдимость и ненависть к миру несовместимы с реальным
общественным творчеством. Это -- одна сторона дела, которая до некоторой
степени уже сознана и учтена общественным мнением. Другая, по существу более
важная, сторона еще доселе не оценена в должной мере. Это -- противоречие
между морализмом и нигилизмом, между общеобязательным, религиозно-абсолютным
характером интеллигентской веры и нигилистически-беспринципным ее
содержанием. Ибо это противоречие имеет отнюдь не одно лишь теоретическое
или отвлеченное значение, а приносит реальные и жизненно-гибельные плоды.
Непризнание абсолютных и действительно общеобязательных ценностей, культ
материальной пользы большинства обосновывают примат силы над правом, догмат
о верховенстве классовой борьбы и "классового интереса пролетариата", что на
практике тождественно с идолопоклонническим обоготворением интересов партии;
отсюда -- та беспринципная, "готтентотская" мораль, которая оценивает дела и
мысли не объективно и по существу, а с точки зрения их партийной пользы или
партийного вреда; отсюда -- чудовищная, морально недопустимая
непоследовательность в отношении к террору правому и левому, к погромам
черным и красным и вообще не только отсутствие, но и принципиальное
отрицание справедливого, объективного отношения к
противнику[xxxiii] . Но этого мало. Как только ряды партии
расстроились, частью неудачами, частью притоком многочисленных, менее
дисциплинированных и более первобытно мыслящих членов, та же беспринципность
привела к тому, что нигилизм классовый и партийный сменился нигилизмом
личным или, попросту, хулиганским насильничеством. Самый трагический и с
внешней стороны неожиданный факт культурной истории последних лет -- то
обстоятельство, что субъективно чистые, бескорыстные и самоотверженные
служители социальной веры оказались не только в партийном соседстве, но и в
духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами, хулиганами и
разнузданными любителями полового разврата, -- этот факт все же с логической
последовательностью обусловлен самым содержанием интеллигентской веры,
именно ее нигилизмом; и это необходимо признать открыто, без злорадства, но
с глубочайшей скорбью. Самое ужасное в этом факте именно в том и состоит,
что нигилизм интеллигентской веры как бы сам невольно санкционирует
преступность и хулиганство и дает им возможность рядиться в мантию идейности
и прогрессивности.
Такие факты, как, с одной стороны, полное бесплодие и бессилие
интеллигентского сознания в его соприкосновении с реальными силами жизни и,
с другой -- практически обнаружившаяся нравственная гнилость некоторых его
корней, не могут пройти бесследно. И действительно, мы присутствуем при
развале и разложении традиционного интеллигентского духа; законченный и
целостный, несмотря на все свои противоречия, моральный тип русского
интеллигента, как мы старались изобразить его выше, начинает исчезать на
наших глазах и существует скорее лишь идеально, как славное воспоминание
прошлого; фактически, он уже утерял прежнюю неограниченную полноту своей
власти над умами и лишь редко воплощается в чистом виде среди подрастающего
ныне поколения. В настоящее время все перепуталось; социал-демократы
разговаривают о Боге, занимаются эстетикой, братаются с "мистическими
анархистами", теряют веру в материализм и примиряют Маркса с Махом и Ницше;
в лице синдикализма начинает приобретать популярность своеобразный
мистический социализм; "классовые интересы" каким-то образом сочетаются с
"проблемой пола" и декадентской поэзией, и лишь немногие старые
представители классического народничества 70-х годов, уныло и бесплодно
бродят среди этого нестройно-пестрого смешения языков и вер как последние
экземпляры некогда могучего, но уже непроизводительного и вымирающего
культурного типа. Этому кризису старого интеллигентского сознания нечего
удивляться, и еще менее есть основание скорбеть о нем; напротив, надо
удивляться тому, что он протекает как-то тишком медленно и бессознательно,
скорее в форме непроизвольной органической болезни, чем в виде сознательной
культурно-философской перестройки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
веры есть основанное на религиозном безверии обоготворение земного,
материального благополучия. Все одушевление этой монашеской армии направлено
на земные, материальные интересы и нужды, на создание земного рая сытости и
обеспеченности; все трансцендентное, потустороннее и подлинно-религиозное,
всякая вера в абсолютные ценности есть для нее прямой и ненавистный враг. С
аскетической суровостью к себе и другим, с фанатической ненавистью к врагам
и инакомыслящим, с сектантским изуверством и с безграничным деспотизмом,
питаемым сознанием своей непогрешимости, этот монашеский орден трудится над
удовлетворением земных, слишком "человеческих" забот о "едином хлебе". Весь
аскетизм, весь религиозный пыл, вся сила самопожертвования и решимость
жертвовать другими, -- все это служит осуществлению тех субъективных,
относительных и преходящих интересов, которые только и может признавать
нигилизм и материалистическое безверие. Самые мирские дела и нужды являются
здесь объектом религиозного служения, подлежат выполнению по универсальному
плану, предначертанному метафизическими догмами и неуклонными монашескими
уставами. Кучка чуждых миру и презирающих мир монахов объявляет миру войну,
чтобы насильственно облагодетельствовать его и удовлетворить его земные,
материальные нужды.
Естественно, что такое скопление противоречий, такое расхождение
принципиально антагонистических мотивов, слитых в традиционном
интеллигентском умонастроении, должно было рано или поздно сказаться и своей
взаимно-отталкивающей силой, так сказать, взорвать и раздробить это
умонастроение. Это и произошло, как только интеллигенции дано было испытать
свою веру на живой действительности. Глубочайший культурно-философский смысл
судьбы общественного движения последних лет именно в том и состоит, что она
обнаружила несостоятельность мировоззрения и всего духовного склада русской
интеллигенции. Вся слепота и противоречивость интеллигентской веры была
выявлена, когда маленькая подпольная секта вышла на свет Божий, приобрела
множество последователей и на время стала идейно влиятельной и даже реально
могущественной. Тогда обнаружилось, прежде всего, что монашеский аскетизм и
фанатизм, монашеская нелюдимость и ненависть к миру несовместимы с реальным
общественным творчеством. Это -- одна сторона дела, которая до некоторой
степени уже сознана и учтена общественным мнением. Другая, по существу более
важная, сторона еще доселе не оценена в должной мере. Это -- противоречие
между морализмом и нигилизмом, между общеобязательным, религиозно-абсолютным
характером интеллигентской веры и нигилистически-беспринципным ее
содержанием. Ибо это противоречие имеет отнюдь не одно лишь теоретическое
или отвлеченное значение, а приносит реальные и жизненно-гибельные плоды.
Непризнание абсолютных и действительно общеобязательных ценностей, культ
материальной пользы большинства обосновывают примат силы над правом, догмат
о верховенстве классовой борьбы и "классового интереса пролетариата", что на
практике тождественно с идолопоклонническим обоготворением интересов партии;
отсюда -- та беспринципная, "готтентотская" мораль, которая оценивает дела и
мысли не объективно и по существу, а с точки зрения их партийной пользы или
партийного вреда; отсюда -- чудовищная, морально недопустимая
непоследовательность в отношении к террору правому и левому, к погромам
черным и красным и вообще не только отсутствие, но и принципиальное
отрицание справедливого, объективного отношения к
противнику[xxxiii] . Но этого мало. Как только ряды партии
расстроились, частью неудачами, частью притоком многочисленных, менее
дисциплинированных и более первобытно мыслящих членов, та же беспринципность
привела к тому, что нигилизм классовый и партийный сменился нигилизмом
личным или, попросту, хулиганским насильничеством. Самый трагический и с
внешней стороны неожиданный факт культурной истории последних лет -- то
обстоятельство, что субъективно чистые, бескорыстные и самоотверженные
служители социальной веры оказались не только в партийном соседстве, но и в
духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами, хулиганами и
разнузданными любителями полового разврата, -- этот факт все же с логической
последовательностью обусловлен самым содержанием интеллигентской веры,
именно ее нигилизмом; и это необходимо признать открыто, без злорадства, но
с глубочайшей скорбью. Самое ужасное в этом факте именно в том и состоит,
что нигилизм интеллигентской веры как бы сам невольно санкционирует
преступность и хулиганство и дает им возможность рядиться в мантию идейности
и прогрессивности.
Такие факты, как, с одной стороны, полное бесплодие и бессилие
интеллигентского сознания в его соприкосновении с реальными силами жизни и,
с другой -- практически обнаружившаяся нравственная гнилость некоторых его
корней, не могут пройти бесследно. И действительно, мы присутствуем при
развале и разложении традиционного интеллигентского духа; законченный и
целостный, несмотря на все свои противоречия, моральный тип русского
интеллигента, как мы старались изобразить его выше, начинает исчезать на
наших глазах и существует скорее лишь идеально, как славное воспоминание
прошлого; фактически, он уже утерял прежнюю неограниченную полноту своей
власти над умами и лишь редко воплощается в чистом виде среди подрастающего
ныне поколения. В настоящее время все перепуталось; социал-демократы
разговаривают о Боге, занимаются эстетикой, братаются с "мистическими
анархистами", теряют веру в материализм и примиряют Маркса с Махом и Ницше;
в лице синдикализма начинает приобретать популярность своеобразный
мистический социализм; "классовые интересы" каким-то образом сочетаются с
"проблемой пола" и декадентской поэзией, и лишь немногие старые
представители классического народничества 70-х годов, уныло и бесплодно
бродят среди этого нестройно-пестрого смешения языков и вер как последние
экземпляры некогда могучего, но уже непроизводительного и вымирающего
культурного типа. Этому кризису старого интеллигентского сознания нечего
удивляться, и еще менее есть основание скорбеть о нем; напротив, надо
удивляться тому, что он протекает как-то тишком медленно и бессознательно,
скорее в форме непроизвольной органической болезни, чем в виде сознательной
культурно-философской перестройки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67