Одна рыбка так и осталась лежать на траве. Она шевельнула разок желтым хвостом и застыла, неподвижная, безжизненная. Джерри охватило тягостное предчувствие, что когда-нибудь придется ответить за это злодеяние.
Тина постелила два одеяла в редкой тени деревьев и лежала на спине, следя за птицами, которые порхали в ясной синеве. Это были ласточки с острыми черными крылышками, с продолговатыми шейками, они, вероятно, не ловили насекомых, а упивались чистым воздухом. Лег и Джерри на клетчатое одеяло, Тина жевала травинку, лицо ее становилось все задумчивее.
– Хочешь, я тебе кое-что расскажу? – спросила она наконец.
– О чем, Тина?
– Я сейчас будто бы снова увидела, как утонул мой отец… Помнишь, я тебе говорила об этом. Так вот, я ведь не знала тогда, что у мамы есть любовник… То есть… Я вообще ничего этого не знала…
Джерри провел ладонью по ее телу. Он понимал, что ей нельзя мешать. Она должна была освободиться от тяжести своих мыслей.
– Говори, только не волнуйся.
– Я об этом до сих пор никому не рассказывала. Даже доктору Крузу… Но он все равно… знает об этом.
С того места, где лежали Джерри и Тина, было видно озеро. Кусочек озера, синего и блестящего, как стекло.
– Я слушаю тебя, Тина, – сказал Джерри.
– Вскоре после того, как папа умер, мама и любовник поженились, тайком от меня, конечно. Но хорошо, что не остались жить у нас, а переехали. Они это сделали не потому, что были такие совестливые, а потому, что были очень жадные. Мы снимали квартиру, правда, недорого, в одном из кварталов, но все-таки приходилось платить. И тогда они… Мама и ее друг решили перебраться к нему. Его звали Эллис. Он был жутко скупой, дрожал над всем, что имел. С тех пор я возненавидела жадных людей, Джерри, не выношу ни их самих, ни их деньги. Пока будут на свете деньги, люди, как бы они ни притворялись, всегда останутся такими же ничтожными и мелочными. У денег дет лица, они таковы, каков человек, в чьи руки они попадают. Есть грязные деньги, Джерри, есть ничтожные деньги, есть жалкие деньги. А есть деньги, у которых нет никакой цены, на них ничего не купишь. Это деньги жадных людей.
Помню тот день, когда мы переезжали к Эллису. Приехала машина. Мать и Эллис все перетаскали сами. Мама могла бы лошадь поднять, такая она была здоровущая. А Эллис и подавно. Они оба набросились на мебель, как на добычу. У нас была очень красивая мебель, которая досталась нам от деда. Они хватали все подряд и тащили по лестнице. То, что не могли нести, волокли по ступенькам. Сопели, пот катился с них градом, шеи у них покраснели от натуги. Как сейчас вижу их: ноги раскорячены, глаза выпучены, чуть не выскакивают из орбит. Колени у них подгибались, губы побелели, как у рыб. Впервые они тогда поссорились, брызгали слюной, выкрикивали бессвязные грубые слова, изо рта у них словно запрыгали жабы, маленькие и зеленые. Мне стало плохо, я заперлась в уборной и рыдала там, пока меня не затошнило.
Когда меня выволокли оттуда, все вещи были уже погружены. Прямо не верится, но так это и было. Нужда ведь всему научит, и такие у тебя силы появляются, что потом диву даешься, откуда они взялись.
Дом Эллиса был до того малюсенький и кривобокий, точно на детском рисунке. Осенью меня заставляли его убирать. Другого такого дома не было на всей улице. Я прожила семь лет в этом доме, Джерри. Жила там с бабушкой в одной комнате. Бабушка приходилась Эллису не матерью, а бабкой или прабабкой. Было ей лет сто, наверное, а она и сама не знала, сколько ей лет. Уже не было ни одного зуба. Ни одного волоска на маленькой головке. Была она толстая и потому во сне громко храпела. Она храпела и днем, и ночью, потому что только и делала, что спала. Или что-то жевала. Не могу тебе описать, что это был за храп. Иногда я по целым ночам не могла заснуть. Но терпела, даже не возненавидела ее. Да и что мне оставалось, как не терпеть? Другого выхода у меня не было. Хотя, нет, – был. Потому что я научилась видеть. Куда только я не переносилась в своих мыслях, с кем только не разговаривала. Потом время от времени меня стали забирать в больницу к доктору Крузу, как в санаторий.
Но больше всего меня изводила ужасная скупость Эллиса. Да и мамина тоже. Потому что она скоро стала во всем походить на него. Они говорили, что копят на квартиру. Но мне не верилось. Они так жались, что я уверена – они никогда не потратят из этих денег ничего, если только дом не рухнет. Всю еду Эллис запирал, даже от мамы. А когда раз в неделю он покупал мясо, то очень точно, прямо до грамма, делил его на десять равных частей. Когда мы садились обедать, Эллис клал себе четыре куска, маме – два, а бабушке, мне и близнецам – по одному. Не знаю уж, к чему ему было так наедаться, если он целыми днями сидел без дела. Он был не толстый, но поразительно сильный. А мама очень похудела. Она теперь работала уборщицей в клинике и вся пропахла карболкой и еще какой-то гадостью. У нее начали расти усы, а руки покрылись бородавками. Я думала, что судьба или что-то в этом роде отомстит за папу. Но с ними до сих пор ничего не случилось. Мне кажется, что они с Эллисом счастливы. Вот уж не понимаю, как это может быть такое жалкое счастье. Или даже подленькое счастье. Но, выходит, есть. На глазах Тины выступили слезы.
– О, если бы был жив мой отец! – внезапно сказала она.
Джерри обнял ее, пытаясь успокоить, но Тина, резко вскочив на ноги, побежала к озеру.
– О, если бы был жив мой отец! – повторяла она, приближаясь к озеру.
– Тина, Тина! – кричал ей вслед Джерри. Он бросился за ней, но вечерние сумерки скрыли от него Тину.
Тина добежала до озера и оказалась напротив того места, где ровно пять лет назад погиб ее отец.
– Я люблю тебя, отец, – шептала она. – Я люблю тебя!
И вновь видение прошлого посетило Тину. Она опять, словно и не было этих пяти лет, увидела себя, услышала свой голос, повторяющий одну лишь фразу:
– Я ненавижу тебя! Ненавижу! И голос отца:
– Тина! Тина! Я люблю тебя! Вернись! Взгляд Тины скользил по поверхности воды, освещенной лунным серебряным сиянием. Она чувствовала, что еще мгновение, и ее взгляд, пронзив слой воды, достанет до самого дна. И тогда произойдет чудо и свершится неизбежное.
Тине вдруг показалось, что стоит ей только пожелать, и отец встанет со дна озера.
– Отец! – звала его Тина. – Вернись ко мне! Вернись и прости!
Слезы с лица Тины капали прямо в озеро. Но ничего не происходило.
И тогда, то ли от бессилия, то ли от чувства ненависти к самой себе, к матери, к ее любовнику, Тина стала шептать странные слова, значение и смысл которых она и сама не знала. Древнее первобытное чувство ожило в Тине и, заполнив собой все пространство над озером, прошло вглубь сквозь толщу воды.
Тина понимала, что это она виновата в гибели отца. Она непреднамеренно использовала свой удивительный дар природы и подломила сваи причала, под которыми погиб ее отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49