Второй приказ был прощанием Седова с остающимися на «Фоке».
Г. Я. Седов 15 февраля 1914 года, в час отправления в поход к Северному полюсу.
«В Петербурге мы предполагали попасть в первый же год на Землю Франца-Иосифа, а на следующий год итти к полюсу, причем итти на 5–6 нартах при 50–60 собаках, с сильным снаряжением и большим запасом свежих сил у людей, а попали лишь на второй год и то с большим трудом. Итти на полюс принуждены не нa 6 нартах, а лишь на трех, и то неполных, при 24 уцелевших собаках, и, следовательно, в силу необходимости, при сокращенном комплекте людей, в которых, к большому нашему общему горю, нельзя не заметить некоторого упадка сил, как нравственных, так и физических».
Невесело было в кают-компании, когда дежурный читал последний приказ Седова. Многие понимали – это прощание навсегда.
«Итак, сегодняшний день, – гласил приказ, – мы выступаем к полюсу; это – событие и для нас, и для нашей родины. Об этом дне мечтали уже давно великие русские люди – Ломоносов, Менделеев и другие. На долю же нас, маленьких людей, выпала большая честь осуществить их мечту и сделать посильное научное и идейное завоевание в полярном исследовании на гордость и пользу нашего отечества…
Пусть же этот приказ, пусть это, быть может, последнее мое слово послужит вам памятью взаимной дружбы и любви.
До свидания, дорогие друзья!..» {68}
Минуту длилось молчание, когда умолк голос дежурного. Потом заговорил Седов. Говорить ему было трудно.
– Пришло время: сейчас мы начнем первую попытку русских достичь Северного полюса… На нас лежит ответственность продолжить труды людей, которыми Россия может гордиться. Я прошу: не беспокойтесь о нашей участи…

Бухта Тихая. Скала Рубини-Рок.
Он умолк, уронив голову на грудь и закрыв глаза. На его впалых щеках блестели слезы. Все ждали. Он заговорил снова.
– Разве с таким снаряжением нужно итти к полюсу? И сами мы не так крепки здоровьем, как нужно… Долг мы исполним.
В заключение он просил остающихся не унывать, не падать духом и надеяться на скорое возвращение на родину.
– Мне хочется сказать вам не «прощайте», а «до свидания!»
Так прошел последний час на «Фоке». Седов внушал людям надежду и сам хотел надеяться. Как соблазнительно бывает иногда принять желаемое за возможное!
Но теперь и крохотной надежды нет. Он знает – силы приходят к концу.
Закусив губу, он делает усилие и перекладывает больную ногу. Хорошо было бы снова растереть ноги спиртом.
Но эта ночь бесконечна. Спят Линник и Пустошный. У Линника вчера шла горлом кровь. Хорошие ребята, бедные ребята…
Он вздрагивает после минуты забытья. Линник что-то сказал во сне. Тишина. Какое-то беспокойство охватывает его. Он видит слишком много в одно мгновенье. Себя, палатку, далеко-далеко простершиеся снеговые равнины, холмы, над которыми белая пыль, и в то же, время – Петербург, кто-то не спит в их квартире… Бухту, которую он назвал так хорошо: Тихая, дымок над палубой. А здесь, рядом, он видит, как лежат в снегу, свернувшись в комочек, собаки. Нельзя в одно время видеть так много. Лучше, когда что-нибудь одно. Не так тревожно.
Две или три минуты его душит новый взрыв кашля. Он приподнимается, мех сползает с него. Он забывает все: больные ноги, холод, то, о чем думал… Воздуха, воздуха!.. Неимоверным усилием он разрывает одеревяневшими пальцами ворот рубахи. Сидит с открытыми глазами. Как хорошо, приступ окончился, – дыхание, жизнь…
Просыпается Пустошный и молча, в полусне, складывает больного начальника на меховую постель, укрывает ему грудь, плечи.
– Зажги примус, холодно, – говорит Седов.
Он ощущает страшную усталость. Спать, спать…
Пустошный встает, ползет из палатки, возвращается с бидоном, начинает в темноте возиться с примусом.
– Нет, не надо, отставить примус, – говорит Седов, – керосин беречь…
Пустошный на четвереньках подползает к нему, видит: начальник без памяти. Он зажигает примус и держит его над грудью Седова…
Полтора года назад в нем была уверенность, что для совершения подвига нужна добрая и сильная воля, а для открытия полюса, в частности, – еще и некоторое количество провианта, собаки, теплая одежда и керосин. В жизни он встречал, с самого детства, много тяжелых препятствий и не раз преодолевал то, что другому было бы не под силу. Но никогда он не пытался вникнуть в жизнь, через которую шел. Он не придал значения тому обстоятельству, что дело, которое он начал, осталось в стране почти незамеченным.
Он отплыл в экспедицию вопреки воле правительства, наперекор «общественному мнению» той маленькой, но всесильной России, которая шумела газетными листами и занимала официальные посты. Среди тех, кто ему помогал, большинство принадлежало к таким людям, как Дикин или купец Демидов, к таким, как Белавенец, – капитан в отставке, секретарь комитета, наживавшийся на устройстве благотворительных вечеров, концертов и сборов. Седов не придавал этому должного значения. Даже экзамен, который учинили для него в морском министерстве, не напугал его. Как они расправлялись с ним! Очень вежливо, совершенно в стиле инглизированного морского офицерства, сохраняя полное бесстрастие на лицах, члены комиссии пытали человека, которому не могли простить темного происхождения и неприличного энтузиазма, пытали издевательским педантизмом, презрительным равнодушием к его готовности на риск и подвиг, высокомерным недоверием к его опыту, – и злорадно торжествовали, найдя пробелы в предложенном проекте, поймав этого безродного выскочку.


Он слишком верил в свои силы. Это было единственное его богатство – железная воля, деятельный и ненасытный ум, могучее здоровье. Завоевание полюса представлялось ему поединком между человеком и природой, единоборством, в котором он должен был выступить один и не мог не победить. Вот почему, до поры до времени, он не ощущал трагичности своего одиночества и не понимал, что большой России, народу, для которого он шел на подвиг, было в то время не до полюса.
Слабый, больной, лежит он в палатке под грудой меха. Подобрав ноги, дремлет Пустошный. В руках его ровно гудит примус. Седов приходит в себя. Он трогает матроса за локоть.
– Ложись спать, отставить примус, – говорит он Пустошному.
Тот молча гасит огонь, сваливается на бок и засыпает.
Седов лежит с открытыми глазами.
Как много мыслей! Когда отняты силы, чтобы итти, остается еще память, и человек живет.
С хутора Кривая Коса он бежал в Ростов. Для того чтобы ловчее было, снял сапоги и бежал, оглядываясь, – нет ли из дома погони.
Он был матросом и грузчиком. В жизни ему чертовски везло. Нельзя отрицать: сыновья рыбаков не часто получают золотые погоны. Блестящая карьера! Это было нелегко, но он хотел этого и достиг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49