..
— Постой-ка ты, не мели, — нетерпеливо остановил Степан, — скажи им, что я повелел Корниле приехать.
— Ну, ты, атаман, с такими делами иного посла найди! — огрызнулся Прокоп.
— Чего-о? — возмущенно воскликнул Разин.
— Иного сыщи, говорю, а я не посол к домовитым! — упорно ответил предатель.
— Указывать будешь мне, бесноватый дурак! — рыкнул раздраженный Степан.
Он подхлестнул коня и, оставив Прокопа, на рыси догнал казаков, разъезжавшихся с кладбища.
Хитрость на хитрость
Степан Тимофеевич указал жене застелить столы лучшими скатертями, выставить побогаче кубки и блюда, не жалеть привезенных в дар Фролом Минаевым наливок, медов и настоек, чтобы получше принять Корнилу с его есаулами и ближними казаками.
Степан не хотел сам говорить с братом.
— Спроси скомороха Фролку, как надо у них. Он много терся в Черкасске — ведает, что на пирах любо Корниле.
Получив через Алену Никитичну приказ брата, убитый и оробелый Фролка в один миг ожил, почувствовав себя снова чуть ли не атаманом.
— Да кто же так ветчину кромсает?! Эх, ты-ы! Оглобля! — покрикивал он на одного из казаков, данных ему для помощи. — Меды да наливочки тоже любят уряд. У них свои атаманы да есаулы, подъесаулы, десятские, — поучал он Алену. — Горилочку старую пенную — передом: она в питии — войсковой атаман. Постой-ка, глоточек отведаю… Эх, хороша!.. Травничек рядом душистый, а наливочки — значные казачки, нарядные, в алых ленточках, — ставь тут, насупротив, рядком вишневочка — атаманша… Сливяночка — войскова есаулиха… А мед-то, мед — войсковой казначей — ему место!..
Когда случалось проходил Степан, Фролка смолкал и старался скользнуть неприметно в кладовку или за чем-нибудь выйти во двор…
Серебряные ковши, кубки, братины громоздились горой, выставляемые из тяжелого сундука.
К столу подошел Степан, поглядел на посуду.
— Сколь крови казацкой на них запеклось, — указал он на кубки.
— Да что ты, Степанка, все мыты! — встрепенулась Алена.
Степан усмехнулся, обнял ее за плечи.
— Не отмыть их, Алешенька, не трудись — ни вином, ни водой не отмоешь!..
Двое казаков осторожно вкатили в землянку бочку пива, поставили на пол в углу.
… Ночью, когда все спали, Степан Тимофеевич поднял деда Панаса.
— Як, диду, шаблю ще тримаешь?
— Мицно тримаю, сынку! Хиба справа яка знайшлась для старого? — спросил, подмигнув, Черевик.
— Велыкая ратная справа, диду! — сказал Степан. — Але сдюжишь ли?
— Кажи, там побачимо.
Дед Черевик набил трубку, зажег. Степан взял ее изо рта у деда, раза два потянул и отдал. Молча и долго думал. Черевик не мешал ему. Забравшись с босыми ногами на лавку, пошевеливая пальцами ног, он курил и крутил седые усы. Из-под расстегнутого ворота холщовой рубахи виднелся на черном шнурке резной кипарисовый киевский крестик…
— Ну, слухай, Панасе. Кажи, кого ведаешь кращего есаула у нас в городке! — спросил Разин.
— Дрон Чупрыга найкращий, Стенька! — сказал дед. — Я Дрона на десять инших не сменю.
— Когда так, бери с собой Дрона, бери семьсот казаков — да в дорогу. Корнила нас обдурить собрался. Нашел желторотых! Не пташенята мы, диду. Пусть приезжает Корнила. Горилки хватит, наливок, меду довольно, а крови казацкой ему не попить!.. Покуда они пировать тут станут да будут думать, что голову нам задурили, а мы с тобой под черкасские стены!.. С вечера, как мы за стол усядемся, ты с казаками две пушки возьмешь — и к Черкасску. А как гости мои дорогие под стол упадут от питья, я — в седло и туды же, за вами. Ночь долга. По правому берегу станем в станицах, часа два покормим, казакам и коням дадим роздых, а к рассвету ударим взятьем…
— Оце гарно! — воскликнул старик. — Спробую еще раз, старый, як водыты козакив у сичу.
— Я мыслю, дед, сечи не будет: не станет казацтво с казацтвом биться. Отворят они нам ворота.
— Дай боже, сынку! — согласился старый казак.
Они посидели еще, размышляя о том, откуда лучше напасть на город.
… Глубокой осенью Корнила прислал гонца в Кагальник — сказать, что крымцы собрались кочевьями близко к Черкасску. Степан еще не занимался тогда никакими делами. Семен Лысов разрешил Корниле исправить стены и вал. Теперь подъездчики рассказали Разину, где вал был слабее. Оказалось, на крымскую сторону не было вовсе направлено пушек, там, вместо пушек, торчали в бойницах крашенные смолою бревна. Зато в кагальницкую сторону были наведены пушки, возле которых всегда наготове дымился зажженный фитиль, дозорные день и ночь сидели на башнях, глядя в кагальницкую сторону, а пушкари так и жили в одной пушкарской избе, под самой стеной.
Лучше всего было взять город, обойдя его с тыла, от крымского рубежа.
Вдвоем дед Панас и Степан написали письмо к караульным воротным, обещая им милость, если они без шуму откроют ворота, и казнь — если поднимут тревогу. Воткнутое на пику письмо должен был передать одиночный казак, подскакав к воротам, в тот миг, когда войско будет стоять уже готовое к приступу. Выстрел со стороны ворот будет значить отказ воротных, и тотчас разинские казаки кинутся на стены. Лестницы с крючьями Разин велел заготовить днем, чтобы никто не знал о них даже в Кагальнике.
Дед со Степаном расстались уже перед утром.
Поутру к атаману пришел Прокоп. Он был мрачен.
— Нынче гостей поджидаешь? — спросил он.
— Мыслю, нынче приспеют, — ответил Степан.
— Хошь серчай, хошь нет, Степан Тимофеич, а я пировать со старшиной не стану. Хватит, что святки у них пировал по твоим веленьям.
— Чего же ты хочешь? — спросил его Разин.
— Поставь ты меня в караул на всю ночь со всей моей сотней — ворота да стены беречь и дозоры править. Спросят, куды подевался Прокоп, ты скажи: службу правит. Вот и гостям твоим дорогим не будет обиды, и я не приду с ними пить.
Степан согласился. Указал никого из черкасских, когда приедут, не выпускать из ворот до его указа, отдал Прокопу ключи от зелейной башни, назначил заветное слово дозорам у стен и полевым объездам.
Прокоп видел, что Дрон Чупрыгин и дед Панас Черевик готовят станицы к походу. Он не дознался — куда, но главное было наруку: Дрон с Черевиком выведут кагальницких казаков из стен города, а черкасское войско Корнилы тем временем вторгнется в стены, легко раздавит оставшихся кагальницких и схватит Степана.
Прокоп недаром просился, чтобы Степан в этот день назначил его со станицею в караулы. Друзья Прокопа будут стоять на кагальницких башнях у зелейного погреба, у житных клетей, а сам он станет у ворот городка.
Между Прокопом и Корнилой Ходневым был сговор о том, что в самый разгар атаманской пирушки черкасские станицы подойдут по льду с левого берега под стены и в это самое время, по выстрелу на берегу, Прокоп взорвет пороховую казну Разина. Башня взлетит в воздух, и черкасские казаки ворвутся в Кагальник через свежий пролом в стене…
— За порохом там к тебе будут дед Панас али Дрон, — сказал Разин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— Постой-ка ты, не мели, — нетерпеливо остановил Степан, — скажи им, что я повелел Корниле приехать.
— Ну, ты, атаман, с такими делами иного посла найди! — огрызнулся Прокоп.
— Чего-о? — возмущенно воскликнул Разин.
— Иного сыщи, говорю, а я не посол к домовитым! — упорно ответил предатель.
— Указывать будешь мне, бесноватый дурак! — рыкнул раздраженный Степан.
Он подхлестнул коня и, оставив Прокопа, на рыси догнал казаков, разъезжавшихся с кладбища.
Хитрость на хитрость
Степан Тимофеевич указал жене застелить столы лучшими скатертями, выставить побогаче кубки и блюда, не жалеть привезенных в дар Фролом Минаевым наливок, медов и настоек, чтобы получше принять Корнилу с его есаулами и ближними казаками.
Степан не хотел сам говорить с братом.
— Спроси скомороха Фролку, как надо у них. Он много терся в Черкасске — ведает, что на пирах любо Корниле.
Получив через Алену Никитичну приказ брата, убитый и оробелый Фролка в один миг ожил, почувствовав себя снова чуть ли не атаманом.
— Да кто же так ветчину кромсает?! Эх, ты-ы! Оглобля! — покрикивал он на одного из казаков, данных ему для помощи. — Меды да наливочки тоже любят уряд. У них свои атаманы да есаулы, подъесаулы, десятские, — поучал он Алену. — Горилочку старую пенную — передом: она в питии — войсковой атаман. Постой-ка, глоточек отведаю… Эх, хороша!.. Травничек рядом душистый, а наливочки — значные казачки, нарядные, в алых ленточках, — ставь тут, насупротив, рядком вишневочка — атаманша… Сливяночка — войскова есаулиха… А мед-то, мед — войсковой казначей — ему место!..
Когда случалось проходил Степан, Фролка смолкал и старался скользнуть неприметно в кладовку или за чем-нибудь выйти во двор…
Серебряные ковши, кубки, братины громоздились горой, выставляемые из тяжелого сундука.
К столу подошел Степан, поглядел на посуду.
— Сколь крови казацкой на них запеклось, — указал он на кубки.
— Да что ты, Степанка, все мыты! — встрепенулась Алена.
Степан усмехнулся, обнял ее за плечи.
— Не отмыть их, Алешенька, не трудись — ни вином, ни водой не отмоешь!..
Двое казаков осторожно вкатили в землянку бочку пива, поставили на пол в углу.
… Ночью, когда все спали, Степан Тимофеевич поднял деда Панаса.
— Як, диду, шаблю ще тримаешь?
— Мицно тримаю, сынку! Хиба справа яка знайшлась для старого? — спросил, подмигнув, Черевик.
— Велыкая ратная справа, диду! — сказал Степан. — Але сдюжишь ли?
— Кажи, там побачимо.
Дед Черевик набил трубку, зажег. Степан взял ее изо рта у деда, раза два потянул и отдал. Молча и долго думал. Черевик не мешал ему. Забравшись с босыми ногами на лавку, пошевеливая пальцами ног, он курил и крутил седые усы. Из-под расстегнутого ворота холщовой рубахи виднелся на черном шнурке резной кипарисовый киевский крестик…
— Ну, слухай, Панасе. Кажи, кого ведаешь кращего есаула у нас в городке! — спросил Разин.
— Дрон Чупрыга найкращий, Стенька! — сказал дед. — Я Дрона на десять инших не сменю.
— Когда так, бери с собой Дрона, бери семьсот казаков — да в дорогу. Корнила нас обдурить собрался. Нашел желторотых! Не пташенята мы, диду. Пусть приезжает Корнила. Горилки хватит, наливок, меду довольно, а крови казацкой ему не попить!.. Покуда они пировать тут станут да будут думать, что голову нам задурили, а мы с тобой под черкасские стены!.. С вечера, как мы за стол усядемся, ты с казаками две пушки возьмешь — и к Черкасску. А как гости мои дорогие под стол упадут от питья, я — в седло и туды же, за вами. Ночь долга. По правому берегу станем в станицах, часа два покормим, казакам и коням дадим роздых, а к рассвету ударим взятьем…
— Оце гарно! — воскликнул старик. — Спробую еще раз, старый, як водыты козакив у сичу.
— Я мыслю, дед, сечи не будет: не станет казацтво с казацтвом биться. Отворят они нам ворота.
— Дай боже, сынку! — согласился старый казак.
Они посидели еще, размышляя о том, откуда лучше напасть на город.
… Глубокой осенью Корнила прислал гонца в Кагальник — сказать, что крымцы собрались кочевьями близко к Черкасску. Степан еще не занимался тогда никакими делами. Семен Лысов разрешил Корниле исправить стены и вал. Теперь подъездчики рассказали Разину, где вал был слабее. Оказалось, на крымскую сторону не было вовсе направлено пушек, там, вместо пушек, торчали в бойницах крашенные смолою бревна. Зато в кагальницкую сторону были наведены пушки, возле которых всегда наготове дымился зажженный фитиль, дозорные день и ночь сидели на башнях, глядя в кагальницкую сторону, а пушкари так и жили в одной пушкарской избе, под самой стеной.
Лучше всего было взять город, обойдя его с тыла, от крымского рубежа.
Вдвоем дед Панас и Степан написали письмо к караульным воротным, обещая им милость, если они без шуму откроют ворота, и казнь — если поднимут тревогу. Воткнутое на пику письмо должен был передать одиночный казак, подскакав к воротам, в тот миг, когда войско будет стоять уже готовое к приступу. Выстрел со стороны ворот будет значить отказ воротных, и тотчас разинские казаки кинутся на стены. Лестницы с крючьями Разин велел заготовить днем, чтобы никто не знал о них даже в Кагальнике.
Дед со Степаном расстались уже перед утром.
Поутру к атаману пришел Прокоп. Он был мрачен.
— Нынче гостей поджидаешь? — спросил он.
— Мыслю, нынче приспеют, — ответил Степан.
— Хошь серчай, хошь нет, Степан Тимофеич, а я пировать со старшиной не стану. Хватит, что святки у них пировал по твоим веленьям.
— Чего же ты хочешь? — спросил его Разин.
— Поставь ты меня в караул на всю ночь со всей моей сотней — ворота да стены беречь и дозоры править. Спросят, куды подевался Прокоп, ты скажи: службу правит. Вот и гостям твоим дорогим не будет обиды, и я не приду с ними пить.
Степан согласился. Указал никого из черкасских, когда приедут, не выпускать из ворот до его указа, отдал Прокопу ключи от зелейной башни, назначил заветное слово дозорам у стен и полевым объездам.
Прокоп видел, что Дрон Чупрыгин и дед Панас Черевик готовят станицы к походу. Он не дознался — куда, но главное было наруку: Дрон с Черевиком выведут кагальницких казаков из стен города, а черкасское войско Корнилы тем временем вторгнется в стены, легко раздавит оставшихся кагальницких и схватит Степана.
Прокоп недаром просился, чтобы Степан в этот день назначил его со станицею в караулы. Друзья Прокопа будут стоять на кагальницких башнях у зелейного погреба, у житных клетей, а сам он станет у ворот городка.
Между Прокопом и Корнилой Ходневым был сговор о том, что в самый разгар атаманской пирушки черкасские станицы подойдут по льду с левого берега под стены и в это самое время, по выстрелу на берегу, Прокоп взорвет пороховую казну Разина. Башня взлетит в воздух, и черкасские казаки ворвутся в Кагальник через свежий пролом в стене…
— За порохом там к тебе будут дед Панас али Дрон, — сказал Разин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130