ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Четверка черкесов, взрывая песок, помчалась в волжскую сторону.
У следующих ворот, до которых доехал боярин вместе с иноземными офицерами, шла та же работа: ворота закладывали кирпичом и камнями. Тут же на дне опрокинутой бочки расположились дьяк и подьячий, выплачивая на месте работы стрелецкое жалованье. Стрельцы растянулись длинным хвостом за деньгами.
— Вишь, воевода боярин, и денежки нынче нашлись! — весело крикнул один из стрельцов, скаля белые зубы.
— Вели кабаки отворить, воевода боярин! — попросили стрельцы.
— Не велю кабакам торговать: время ратное нынче, робята. Упьетесь, а кто на стенах стоять будет! — миролюбиво сказал воевода.
— С вином веселей на стенах-то стоять! — отозвался стрелец.
— Ужо вам по чарке велю дать за труд, — сказал воевода и тронул коня.
Один из четверки черкесов примчался сказать, что в лодке пойманы поп и какой-то стрелец, отвезены разом в Приказ. Найденные у них бумаги они привезли с собой.
Прозоровский взял в руки письмо.
«Боярину и астраханскому воеводе князю Ивану Семенычу Прозоровскому от атамана Великого Войска Донского Степана Тимофеева, сына Разина», — прочел воевода. Он оглянулся, не видел ли кто, что написано. На втором письме была немецкая надпись.
— Прочти-кось, Давыд, — окликнул боярин Бутлера.
Тот прочел.
— Сей лист, — сказал он, — писан на капитан Видерос, от донской ватман…
Воевода вырвал письмо из рук Бутлера.
Бутлер растерянно заморгал.
— Еремка, призвать палача во Приказну! — приказал воевода.
Конюх умчался.

Один из двоих пойманных в лодке оказался ссыльным попом Воздвиженской церкви Василием, родом — мордовец.
Год назад, когда все астраханское духовенство вышло провожать антиохийского патриарха, который возвращался домой из Москвы, поп Василий, глядя, как целый обоз патриаршей рухляди грузили в морские струги, назвал вселенского патриарха «боярским продажником».
— Как ты лаешь такое лицо? — спросил его другой поп.
— Гляди-ка, добра нахватал от бояр за осуждение невинного! Три струга везет, тьфу!
Их разговор услыхал дьячок и рассказал митрополиту Иосифу. Митрополит учинил расспрос и дознался, что поп Василий не в первый раз вел среди духовных лиц подобные «скаредные» речи. Он говорил, что осужденный вселенскими патриархами Никон был сыном мордовского мужика, да высоко вознесся, потому его и сожрали бояре, а патриархи осудили и отрешили его от великого сана корыстью, получив за то большие дары от бояр.
Астраханский митрополит не отправил попа в Патриарший приказ в Москву. Он решил, что расправится сам, и послал Василия в Черный Яр в ссылку. И вот теперь поп пристал к Разину…
— Как же ты, поп, ко мне? Ведь бояре меня зовут врагом церкви! — сказал ему Разин.
— Пустые слова, сын! Правда ведь не в боярских грамотах: она в сердце людском да в делах. А твои дела к правде! — ответил поп.
Разин ему не поверил, но поп, чтобы доказать свою приверженность, не устрашился отправиться с письмами в Астрахань.
Второй посланец Степана был старый слуга князя Семена Львова, однорукий старик из бывших стрельцов.
Поставленный к пытке, однорукий посланец сказал воеводе, что был на струге во время похода с князем.
Он поклялся, что умолял Степана пустить князя вместе с ним в Астрахань, но Разин оставил его у себя.
— Что князь Семен наказал тебе говорить астраханским ворам? — допрашивал его Прозоровский.
— Мне князь ничего не велел, боярин. Вор лишь велел мне тебе дать письмо да немцу, как звать его, экий… ногайцев к стрельбе обучает… с рыжим усом…
— Про немца ты мне не плети. Ты про князя Семена измену без утайки сказывай! — перебил Прозоровский.
— Да что ты, боярин, взбесился! Какая на князе моем измена! Чего ты плетешь! — разозлился старик.
Прозоровский указал подвергнуть его самым жестоким мучениям, требуя, чтобы он говорил об измене князя Семена, что князь Семен был виноват в переходе стрельцов к Разину.
— Ты, боярин, сам боле того виновен. Эк ведь парня молоденького замучил! Стрельцы взглянут — да плачут!.. И речь промеж них такова: «Знать, малый за правду стоял, коль его воевода с такой сатанинской злобой терзал. Кого воевода страшнее мучит, тот человек, знать, нам, черни, добра пожелал!» Ты корыстью да злобой народ подымаешь. Я об том тебе нынче сказать не страшусь: все одно не сносить головы…
Ничего не добившись от старика, Прозоровский велел его вывесть на площадь и отрубить ему голову.
Попу Василию воевода велел забить кляпом рот и посадить его в монастырскую башню в Троицком монастыре, у митрополита Иосифа…
Двое персидских купцов привели двоих ведомых городу нищих, один из них был Тимошка, по кличке Безногий. Персы их увидали, когда они подбирались к стенам, хоронясь в кустах. Вода из митрополичьих прудов в это время хлынула на солончак вокруг Белого города и отрезала нищим обратный путь. Спустившись тогда со стены, персы схватили их.
Угли были еще горячи под дыбой. Прозоровский не медлил. Огнем и щипцами заставил он нищих заговорить, и они признались, что были у Разина, он угощал их в своем шатре едой и питьем и потом отпустил домой, указав, чтобы ночью, в час приступа, они подожгли город.
— Знать, ночью приступа ждать? — спросил воевода.
— Не ведаю, в кую ночь. Того атаман не сказал, — ответил Безногий.
Прозоровский велел палачу забивать ему гвозди под ногти, но Безногий не выдал, когда будет приступ…
Замученных нищих тут же стащили на плаху и отсекли им головы…
Явно, что приступа ждать нужно было без промедления…
Приехал Михайла.
— Ну, Иван, ты как хошь, а я нехристям более верю, чем христианам. Был сейчас у татар в Ямгурчеевом городке. Велел Ямгурчею в стены идти со своими ногайцами… На стены будем ставить татар. Татары на Стеньку серчают. Он у них табуны и овец отбивал. Я сам с ними на стену встану…
— Ведь в город ногаям запрет входить на ночь, ты их оружных хочешь пустить. Измена пойдет!.. — возразил воевода.
Михайла тряхнул головой.
— От русских-то хуже измена!.. К шерти татар приведи по вере — они уж своих богов никогда не обманут. А русский стрелец ко кресту приложился, присягу дал — да и тут же башку тебе прочь отсечет!..
— С митрополитом советовать надо, — сказал воевода.
Они собрались на митрополичьем дворе — воевода, Михайла, двое стрелецких голов, дьяки, стрелецкие сотники. Митрополит велел звать к себе также пятидесятников и десятников и лучших из старых служилых стрельцов.
Как раз зазвонили к вечерне. Митрополит служил ее сам. Час был ранний, но с моря надвинулись тучи. День помрачнел. Свечи едва рассеивали церковный мрак. Издали доносились раскаты грома. Голос митрополита дрожал и срывался. Молящиеся в церкви томились жарой и вздыхали…
Окончив вечерню, митрополит обратился к собравшимся с проповедью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130