— Как лов?
— Ничего, слава богу… помалу ловлю…
— Отчего помалу? — спросил атаман.
— Да снасть не велика.
— А слышь-ка, Прокоп! — оживился Корнила. — Работники у меня сошли к крестнику, Стеньке. Сети есть. Заходи…
«Ишь ты, ласковый стал!» — подумал Прокоп.
— Ты в сети, батька, меня не заманивай, — вслух сказал он. — Не судак, как раз — щука, и сеть прокушу! Ей пра!
— Как хошь! — равнодушно отозвался атаман. — Береженого бог бережет! Степана страшишься ко мне заходить? Ну, ну, берегись. Я Семену Лысову отдам сеть. А то бы недорого взял…
Он знал, что Семен Лысов и Прокопий враги, что пуще всего Прокоп не простил бы себе, если бы дешевые сети, вместо него, достались Семену. Семен Лысов от разинцев сидел в войсковой избе, а так как в ней дела было теперь немного, то почасту рыбачил. В недавние дни случилось, что Семен с Прокопом сцепились чуть ли не в драку из-за того, что хотели ставить сеть непременно оба в одном месте.
Атаман ждал.
Неприязнь Прокопа к Семену сделала дело: Прокоп постучался к нему.
— Сети, сказывал… — буркнул он от порога.
— На том учужке они. Давай съездим. Да ты угодил-то к обеду. Поедим, тогда съездим. Садись пропивать все рыбацтво мое. Хошь, и челн уступлю. Палублен челн, и шатер на нем для рыбацкого обихода…
Прокоп сел за стол. Про себя усмехнулся: «Не звал меня прежде к столу, атаман!»
За обедом Корнила повел речь о войске, о крестнике. Прокоп тоже не верил, что Разин продержится долго, не верил, что голытьба может надолго взять верх на Дону.
— Свалится сокол с высока полета да грянется оземь, лишь перья вокруг полетят! — сказал Прокоп. — А жалко: высоко летит!..
— Чего ж ты не с ним?
— А доля моя иная, — ответил Прокоп. — Не люблю, кто высоко летает. И тебя не любил. Вот ныне мне все одно. А кто высоко летит, мне все хочется камушком крылья подбить… Только мочь бы…
— Да что же тебе не мочь?! — возразил Корнила.
— Надсмешек еще не терплю, атаман! За надсмешку серчаю. На что тебе лишнее сердце? И так небогат ты любовью людской! — со злобно сверкнувшим взглядом предостерег Прокоп.
— Да я не смеюсь… Ты молвил: подшиб бы крыло, а я говорю: подшиби. Государь тебе скажет «спасибо» и жаловать будет. Старшина донская поклонится низко, а я научу — богат станешь! Сам высоко взлетишь. Ведь чем тебе в жизни взять — не удалью ратной! А хитростью можешь…
Прокоп поглядел Корниле в глаза с немым и жадным вопросом. Корнила понизил голос:
— Набирай людей на Дону да иди к ним в нечистое их собранье. Другой приведет — и не взглянут; а ты приведешь — и все подивятся. Из нас, домовитых, который придет, то никто не поверит, хоть пасынок мой Петро, хоть иной из старшинства — беречься станут. А тебя уж не станут страшиться: ты свой — в том и сила твоя! И там у нас тоже есть люди свои. Помогут тебе… Подберись, подползи поближе — да камушком!.. Ну, поедем, что ль, сети глядеть! — оборвал Корнила, вставая из-за стола.
— Ан врешь! Я теперь во двоих с тобой никуда! — возразил рыбак. — Ты мне атаманскую душу открыл, а в ней — сам сатана… Устрашишься теперь — а вдруг да откроюсь кому… Да с челна меня в воду!..
Корнила почувствовал, что краснеет.
Прокоп поглядел на него с торжеством и зло засмеялся.
— Страшишься, Корней!.. А ты не страшись. Я правду тебе сказал: я тебе не завистник. Ты стар. Уже тебе помирать. А Стенька в моих же годах и летит высоко… Вот его и под крылья!.. — Рыбак помолчал. — Попал же я в сети твои… — признался вдруг он. — Угодил с головой, старый черт!.. Теперь не отвяжется от меня июдская думка… Прощай!
Рыбак отворил дверь, шагнул было в сени, но вдруг задержался и, опустив глаза в землю, глухо сказал:
— А ты меня все же страшись… Я, может, к Семену Лысову зайду в войсковую избу… мириться…
Не доходя Камышина разинский передовой дозор задержал на Волге ладью с четырьмя гребцами. В ладье восседал семидесятилетний белобородый старец.
— Что за люди? Куда? — окликнули их.
— А вы помоложе, детки. Вам бы с вежеством прежде себя назвать, — отозвался старик.
— Мы — донские казаки великого атамана всего казацкого войска Степана Тимофеича.
— А я к нему поспешаю от атамана Михал Харитоныча, из Муромска лесу. Зовут меня Ильею Иванычем, а к Тимофеичу у меня тайная грамотка.
Дозорные доставили старика к Степану.
— Наскоре ехали — где на конях, где ладьей, как было способней, — пояснил атаману Илья Иванович. — Мыслили, в Астрахань нам поспешать, ан ты и сам навстречу. Читай, атаман, что бояре пишут.
И старик подал Разину грамоту, взятую Харитоновым у драгунского поручика.
Собрав своих ближних, Разин велел читать вслух указ о сборе дворянского ополчения.
Митяй Еремеев, с трудом разбирая, читал длинный перечень:
— «Замосковных — володимирцом, суздальцом, смоляном, беляном, вязьмичем, дорогобужаном, ярославцом, костромичом, галичаном, муромцом, лужаном, гороховляном, дмитровцом, камышенцом, угличаном, бежечаном, переславцом, ростовцом, романовцом, вологжаном, пошехонцом, боровичем, можаичем, клиняном, волочаном, ружаном, вереичем, звенигородцом, белозерцом — дворяном и детям боярским разных городов, новокрещеном и мурзам и татарам…»
— Ого, Стяпан, буча у них кака! Сроду бояре такого не видели. Глянь, все царство дворянское подымают на нас!.. — не выдержал, перебил Митяя увлеченный Сергей.
Но список был еще не кончен:
— «Украинных — гуляном, каширяном, коломничем, алексинцем, торушеном, серпуховичем, соловляном. Заоцких — калуженом, лихвинцом, серпьяном, козличем, воротынцом, медынцом», — вычитывал дальше Митяй, запинаясь и путаясь.
Сергей не умел сдержать своего ликования:
— Загавкали всюду собаки!.. Вот разгул — так разгул по Руси, Стяпан Тимофеич, мой братец!.. А я дворянина тогда за жену по башке сулейкой тяпнул и сам возгордился: мол, я-то каков богатырь!.. Эх, братец ты мой!..
Степан глядел на него с усмешкой. Он любил простодушную восторженность старого друга. Когда Сергея с ним не было, он тосковал по нем и теперь был рад, что товарищ детства опять с ним рядом — конь о конь, локоть о локоть.
Правда, тотчас после Царицына между Сергеем и Разиным пробежала черная тень: Сергей не мог вынести появления Маши в шатре атамана.
— Пошто себе шлюху завел?! — резко и прямо сказал Сергей. — На срам всему войску впустил в атаманский шатер!
— Тебя не спросил! — огрызнулся Разин.
— И меня! — задорно взъелся Кривой. — Я, чай, брат! Не грех и спрошать, а когда не спросил, то послухать!
— Мальчонка я малый, что ли! — обрушился на Сергея Степан. — То Наумов пристал с персиянской девчонкой, тут ты… Люба мне, да только! Ты себе кого хошь заведи, я и слова не молвлю! Не люб я тебе — уходи, а учить не берись!
— Куды ж я уйду-то? К боярам? Эх ты, Стяпа-ан! Я по-братню к тебе. Ить мне за сестренку обида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— Ничего, слава богу… помалу ловлю…
— Отчего помалу? — спросил атаман.
— Да снасть не велика.
— А слышь-ка, Прокоп! — оживился Корнила. — Работники у меня сошли к крестнику, Стеньке. Сети есть. Заходи…
«Ишь ты, ласковый стал!» — подумал Прокоп.
— Ты в сети, батька, меня не заманивай, — вслух сказал он. — Не судак, как раз — щука, и сеть прокушу! Ей пра!
— Как хошь! — равнодушно отозвался атаман. — Береженого бог бережет! Степана страшишься ко мне заходить? Ну, ну, берегись. Я Семену Лысову отдам сеть. А то бы недорого взял…
Он знал, что Семен Лысов и Прокопий враги, что пуще всего Прокоп не простил бы себе, если бы дешевые сети, вместо него, достались Семену. Семен Лысов от разинцев сидел в войсковой избе, а так как в ней дела было теперь немного, то почасту рыбачил. В недавние дни случилось, что Семен с Прокопом сцепились чуть ли не в драку из-за того, что хотели ставить сеть непременно оба в одном месте.
Атаман ждал.
Неприязнь Прокопа к Семену сделала дело: Прокоп постучался к нему.
— Сети, сказывал… — буркнул он от порога.
— На том учужке они. Давай съездим. Да ты угодил-то к обеду. Поедим, тогда съездим. Садись пропивать все рыбацтво мое. Хошь, и челн уступлю. Палублен челн, и шатер на нем для рыбацкого обихода…
Прокоп сел за стол. Про себя усмехнулся: «Не звал меня прежде к столу, атаман!»
За обедом Корнила повел речь о войске, о крестнике. Прокоп тоже не верил, что Разин продержится долго, не верил, что голытьба может надолго взять верх на Дону.
— Свалится сокол с высока полета да грянется оземь, лишь перья вокруг полетят! — сказал Прокоп. — А жалко: высоко летит!..
— Чего ж ты не с ним?
— А доля моя иная, — ответил Прокоп. — Не люблю, кто высоко летает. И тебя не любил. Вот ныне мне все одно. А кто высоко летит, мне все хочется камушком крылья подбить… Только мочь бы…
— Да что же тебе не мочь?! — возразил Корнила.
— Надсмешек еще не терплю, атаман! За надсмешку серчаю. На что тебе лишнее сердце? И так небогат ты любовью людской! — со злобно сверкнувшим взглядом предостерег Прокоп.
— Да я не смеюсь… Ты молвил: подшиб бы крыло, а я говорю: подшиби. Государь тебе скажет «спасибо» и жаловать будет. Старшина донская поклонится низко, а я научу — богат станешь! Сам высоко взлетишь. Ведь чем тебе в жизни взять — не удалью ратной! А хитростью можешь…
Прокоп поглядел Корниле в глаза с немым и жадным вопросом. Корнила понизил голос:
— Набирай людей на Дону да иди к ним в нечистое их собранье. Другой приведет — и не взглянут; а ты приведешь — и все подивятся. Из нас, домовитых, который придет, то никто не поверит, хоть пасынок мой Петро, хоть иной из старшинства — беречься станут. А тебя уж не станут страшиться: ты свой — в том и сила твоя! И там у нас тоже есть люди свои. Помогут тебе… Подберись, подползи поближе — да камушком!.. Ну, поедем, что ль, сети глядеть! — оборвал Корнила, вставая из-за стола.
— Ан врешь! Я теперь во двоих с тобой никуда! — возразил рыбак. — Ты мне атаманскую душу открыл, а в ней — сам сатана… Устрашишься теперь — а вдруг да откроюсь кому… Да с челна меня в воду!..
Корнила почувствовал, что краснеет.
Прокоп поглядел на него с торжеством и зло засмеялся.
— Страшишься, Корней!.. А ты не страшись. Я правду тебе сказал: я тебе не завистник. Ты стар. Уже тебе помирать. А Стенька в моих же годах и летит высоко… Вот его и под крылья!.. — Рыбак помолчал. — Попал же я в сети твои… — признался вдруг он. — Угодил с головой, старый черт!.. Теперь не отвяжется от меня июдская думка… Прощай!
Рыбак отворил дверь, шагнул было в сени, но вдруг задержался и, опустив глаза в землю, глухо сказал:
— А ты меня все же страшись… Я, может, к Семену Лысову зайду в войсковую избу… мириться…
Не доходя Камышина разинский передовой дозор задержал на Волге ладью с четырьмя гребцами. В ладье восседал семидесятилетний белобородый старец.
— Что за люди? Куда? — окликнули их.
— А вы помоложе, детки. Вам бы с вежеством прежде себя назвать, — отозвался старик.
— Мы — донские казаки великого атамана всего казацкого войска Степана Тимофеича.
— А я к нему поспешаю от атамана Михал Харитоныча, из Муромска лесу. Зовут меня Ильею Иванычем, а к Тимофеичу у меня тайная грамотка.
Дозорные доставили старика к Степану.
— Наскоре ехали — где на конях, где ладьей, как было способней, — пояснил атаману Илья Иванович. — Мыслили, в Астрахань нам поспешать, ан ты и сам навстречу. Читай, атаман, что бояре пишут.
И старик подал Разину грамоту, взятую Харитоновым у драгунского поручика.
Собрав своих ближних, Разин велел читать вслух указ о сборе дворянского ополчения.
Митяй Еремеев, с трудом разбирая, читал длинный перечень:
— «Замосковных — володимирцом, суздальцом, смоляном, беляном, вязьмичем, дорогобужаном, ярославцом, костромичом, галичаном, муромцом, лужаном, гороховляном, дмитровцом, камышенцом, угличаном, бежечаном, переславцом, ростовцом, романовцом, вологжаном, пошехонцом, боровичем, можаичем, клиняном, волочаном, ружаном, вереичем, звенигородцом, белозерцом — дворяном и детям боярским разных городов, новокрещеном и мурзам и татарам…»
— Ого, Стяпан, буча у них кака! Сроду бояре такого не видели. Глянь, все царство дворянское подымают на нас!.. — не выдержал, перебил Митяя увлеченный Сергей.
Но список был еще не кончен:
— «Украинных — гуляном, каширяном, коломничем, алексинцем, торушеном, серпуховичем, соловляном. Заоцких — калуженом, лихвинцом, серпьяном, козличем, воротынцом, медынцом», — вычитывал дальше Митяй, запинаясь и путаясь.
Сергей не умел сдержать своего ликования:
— Загавкали всюду собаки!.. Вот разгул — так разгул по Руси, Стяпан Тимофеич, мой братец!.. А я дворянина тогда за жену по башке сулейкой тяпнул и сам возгордился: мол, я-то каков богатырь!.. Эх, братец ты мой!..
Степан глядел на него с усмешкой. Он любил простодушную восторженность старого друга. Когда Сергея с ним не было, он тосковал по нем и теперь был рад, что товарищ детства опять с ним рядом — конь о конь, локоть о локоть.
Правда, тотчас после Царицына между Сергеем и Разиным пробежала черная тень: Сергей не мог вынести появления Маши в шатре атамана.
— Пошто себе шлюху завел?! — резко и прямо сказал Сергей. — На срам всему войску впустил в атаманский шатер!
— Тебя не спросил! — огрызнулся Разин.
— И меня! — задорно взъелся Кривой. — Я, чай, брат! Не грех и спрошать, а когда не спросил, то послухать!
— Мальчонка я малый, что ли! — обрушился на Сергея Степан. — То Наумов пристал с персиянской девчонкой, тут ты… Люба мне, да только! Ты себе кого хошь заведи, я и слова не молвлю! Не люб я тебе — уходи, а учить не берись!
— Куды ж я уйду-то? К боярам? Эх ты, Стяпа-ан! Я по-братню к тебе. Ить мне за сестренку обида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130