Потому Долгорукий и слушать не хотел оправданий Урусова, заранее зная, что все, что он скажет, будет вполне справедливо. Но признать правоту Урусова — это значило вслух признать силу Разина. А этого делать было нельзя.
— И в других городах от тебя пошло, — сурово сказал Долгорукий Урусову, — како ты, государев большой воевода, творишь, так и малые воеводишки по уездам… А ворище кричит: я, мол, всех воевод государевых побиваю! Барятинска в битве побил, а Урусов и сам убежал! — со злостью сказал Долгорукий. — Да где бишь еще у вас тут святой угодник, страстотерпец курмышский воевода? С чернью мятежною заедино вышел воров встречать хлебом-солью, да так и остался бы с ними, лишь немилость от Стеньки почуял — и убежал… А куды убежал? В болото! Куды же еще? В Арзамас!.. В железы его заковать да послать за измену в Москву к государю! Во Фролову башню отдать палачу! — гремел Долгорукий на всю приказную избу.
— Послушай, боярин… — заикнулся Урусов.
— И нечего слушать, Петр Семеныч! Нечего слушать, князь! — оборвал Долгорукий. — Велел тебе государь к Москве ехать, и мой тебе добрый совет: не мешкав, туды поезжай…
— Как будут воры побиты, и пусть государь тогда меня казнит смертью за ослушание его святой воли, а покуда я не поеду. А курмышского воеводу я выдам тебе, посылай его к палачу. Я сам его в подполе в съезжей избе в колодах держу за его срамную измену…
— А как ты на воров изготовился?! — перебил раздраженнее прежнего Долгорукий. — Воеводы твои убеглые с утра до ночи, у протопопа в дому сойдясь, пьют вино да в шашки играют! Терюшинский воевода с пьяных глаз у лысковского воеводшу отбил!.. Арзамасских людей дотла разорили — кур, гусей, поросят поприрезали дивно сколько! Ропот вокруг… По всему Заокскому краю два воеводы лишь было добрых — в Верхнем да в Нижнем Ломове… Нижнеломовский за государеву честь свой живот положил: в малых людях напал на воров да их атамана нечистого саблей срубил… А его честную вдову пьяницы беглые с троими детьми в чуланчик загнали!..
«Поспела и тут, окаянная баба!» — с досадой подумал о воеводской вдове Урусов.
— Засеки да острожки наставили мы по пути от Алатыря к Арзамасу, боярин, — сказал он Долгорукому. — А в Арзамасе ныне дворяне сошли со всего Заочья. Я их коплю, да еще я с Мурома дорогу оберегаю, по которой ты с войском прошел… Да жду вестей, когда придет время на вора ударить. А время сие уж не за горами!..
С этого дня наступило в городе явное двоевластие.
Жители Арзамаса не знали, кому из воевод угождать. Некоторым больше нравился жестокостью нрава и гордостью «настоящий боярин» — Долгорукий. Другие были на стороне более мягкого и простого воеводы Урусова.
Нелады между воеводами отражались и на отношениях между их людьми: ратные люди, прибывшие с боярином, гнали со стен и от башен и городских ворот людей, подчинявшихся воеводе Урусову, а те отгоняли их, говоря, что сумеют без них постоять за город… На улицах, на торговой площади и возле церкви между людьми Урусова и Долгорукова возникали что ни час потасовки…
Через два дня после беседы с Долгоруким, первого октября, в праздник покрова богородицы, князь Петр Семенович даже в церковь пришел воровато крадучись и стал совсем в сторонке, не желая мешаться в толпу воеводской мелочи и в то же время не решаясь, как полагалось по чину, стать рядом с Долгоруким, от которого ждал какого-нибудь оскорбления… Он понимал, что Долгорукий затеет теперь принародный разговор возле церкви и станет при всех срамить его и требовать, чтобы он сдал свое воеводство… Но этого не случилось: прежде окончания церковной службы верный холоп вызвал Урусова из церкви…
Оказалось, что его ждет дворянин — посланец Барятинского с письмом о том, что князь Юрий Никитич выступил из Казани и движется на Симбирск со свежими силами. Барятинский выслал гонца почти от самой Казани, но в пути у того убили коня, и он тащился пешком, хоронясь от мятежных скопищ, потому ничего не мог сказать о том, где теперь войско Барятинского.
Барятинский еще ничего не знал, что теперь, по указу царя, подчинен Долгорукому, потому и сообщал о своем движении Урусову. Он собрался ударить на Разина от симбирской засечной черты и просил воеводу выйти со своим войском на соединение с ним возле Тогаева городка или Юшанска… Был уже покров день, а никто еще не вышел и даже не был готов к походу из-за того, что гонец опоздал…
Урусов решил выступать, ничего не говоря Долгорукому, вдвоем с Барятинским ударить на Разина, разбить воров и тем доказать свою правоту. Он тотчас вызвал своих ратных начальников, велел приготовить немедля походный запас сухарей и в два дня быть готовыми к походу, а тем временем выслать дозоры в симбирскую сторону, чтобы разведать дороги…
Как только весть о готовящемся походе достигла Долгорукого, так тотчас боярин приехал к Урусову сам.
— А как же ты, Петр Семеныч, один, без меня, в поход собрался? — прямо спросил Долгорукий, в упор глядя в лицо князя Петра своими немигающими круглыми глазами.
— Там мое войско идет на воров, должно вместе ударить и правду мою доказать, — заявил окольничий.
— Какое же там твое войско?
— Стольник Барятинский, коего я посылал в Симбирск. В первый раз его воры побили по малолюдству, а ныне он с новой силой подходит…
— А ладно ли, князь Петр Семеныч, что ты от меня таишься с вестями? — строго спросил Долгорукий. — От твоего промедления может снова стрястись, что Юрья Никитича вор расколотит! На ком тогда перед богом и государем ответ? Мои-то полки сильней твоих впятеры и к походу готовы… Кабы ты мне сказал о вестях, и я тотчас бы выслал навстречу стольнику Юрью Никитичу войско свое… А ты со мной в жмурки играться?!
— На готовое хочешь, боярин Юрий Олексич?! — с жаром воскликнул Урусов. — Мое войско вора побьет, а твое станет в трубы трубить?!
— Я мыслил, у нас с тобой государево войско, Петр Семеныч! — гневно воскликнул боярин. — Я не похитчик чужой ратной славы. Милостью государей от юности в битвах возрос!
Долгорукий поднялся и, не прощаясь, уехал.
Воеводская гордость не позволяла теперь ему поступать, как хотел он раньше: выслать в симбирскую сторону свое войско. Что там ни будь, а Урусов станет потом говорить, что он прискакал из Москвы на готовое, чтобы писать отписки царю о своих победах… Мысль о том, что такое поведение Урусова может привести к поражению царских войск, к пролитию лишней крови, теперь уже отошла на второе место. Самое главное было в том, чтобы доказать, что именно настоящая победа не может прийти ни от кого иного, кроме как от него, от Юрия Долгорукого, самого искусного и умного воеводы…
Наутро Урусову доложили, что войско готово к выходу, но все еще не возвратились дозоры, высланные им для разведки дорог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— И в других городах от тебя пошло, — сурово сказал Долгорукий Урусову, — како ты, государев большой воевода, творишь, так и малые воеводишки по уездам… А ворище кричит: я, мол, всех воевод государевых побиваю! Барятинска в битве побил, а Урусов и сам убежал! — со злостью сказал Долгорукий. — Да где бишь еще у вас тут святой угодник, страстотерпец курмышский воевода? С чернью мятежною заедино вышел воров встречать хлебом-солью, да так и остался бы с ними, лишь немилость от Стеньки почуял — и убежал… А куды убежал? В болото! Куды же еще? В Арзамас!.. В железы его заковать да послать за измену в Москву к государю! Во Фролову башню отдать палачу! — гремел Долгорукий на всю приказную избу.
— Послушай, боярин… — заикнулся Урусов.
— И нечего слушать, Петр Семеныч! Нечего слушать, князь! — оборвал Долгорукий. — Велел тебе государь к Москве ехать, и мой тебе добрый совет: не мешкав, туды поезжай…
— Как будут воры побиты, и пусть государь тогда меня казнит смертью за ослушание его святой воли, а покуда я не поеду. А курмышского воеводу я выдам тебе, посылай его к палачу. Я сам его в подполе в съезжей избе в колодах держу за его срамную измену…
— А как ты на воров изготовился?! — перебил раздраженнее прежнего Долгорукий. — Воеводы твои убеглые с утра до ночи, у протопопа в дому сойдясь, пьют вино да в шашки играют! Терюшинский воевода с пьяных глаз у лысковского воеводшу отбил!.. Арзамасских людей дотла разорили — кур, гусей, поросят поприрезали дивно сколько! Ропот вокруг… По всему Заокскому краю два воеводы лишь было добрых — в Верхнем да в Нижнем Ломове… Нижнеломовский за государеву честь свой живот положил: в малых людях напал на воров да их атамана нечистого саблей срубил… А его честную вдову пьяницы беглые с троими детьми в чуланчик загнали!..
«Поспела и тут, окаянная баба!» — с досадой подумал о воеводской вдове Урусов.
— Засеки да острожки наставили мы по пути от Алатыря к Арзамасу, боярин, — сказал он Долгорукому. — А в Арзамасе ныне дворяне сошли со всего Заочья. Я их коплю, да еще я с Мурома дорогу оберегаю, по которой ты с войском прошел… Да жду вестей, когда придет время на вора ударить. А время сие уж не за горами!..
С этого дня наступило в городе явное двоевластие.
Жители Арзамаса не знали, кому из воевод угождать. Некоторым больше нравился жестокостью нрава и гордостью «настоящий боярин» — Долгорукий. Другие были на стороне более мягкого и простого воеводы Урусова.
Нелады между воеводами отражались и на отношениях между их людьми: ратные люди, прибывшие с боярином, гнали со стен и от башен и городских ворот людей, подчинявшихся воеводе Урусову, а те отгоняли их, говоря, что сумеют без них постоять за город… На улицах, на торговой площади и возле церкви между людьми Урусова и Долгорукова возникали что ни час потасовки…
Через два дня после беседы с Долгоруким, первого октября, в праздник покрова богородицы, князь Петр Семенович даже в церковь пришел воровато крадучись и стал совсем в сторонке, не желая мешаться в толпу воеводской мелочи и в то же время не решаясь, как полагалось по чину, стать рядом с Долгоруким, от которого ждал какого-нибудь оскорбления… Он понимал, что Долгорукий затеет теперь принародный разговор возле церкви и станет при всех срамить его и требовать, чтобы он сдал свое воеводство… Но этого не случилось: прежде окончания церковной службы верный холоп вызвал Урусова из церкви…
Оказалось, что его ждет дворянин — посланец Барятинского с письмом о том, что князь Юрий Никитич выступил из Казани и движется на Симбирск со свежими силами. Барятинский выслал гонца почти от самой Казани, но в пути у того убили коня, и он тащился пешком, хоронясь от мятежных скопищ, потому ничего не мог сказать о том, где теперь войско Барятинского.
Барятинский еще ничего не знал, что теперь, по указу царя, подчинен Долгорукому, потому и сообщал о своем движении Урусову. Он собрался ударить на Разина от симбирской засечной черты и просил воеводу выйти со своим войском на соединение с ним возле Тогаева городка или Юшанска… Был уже покров день, а никто еще не вышел и даже не был готов к походу из-за того, что гонец опоздал…
Урусов решил выступать, ничего не говоря Долгорукому, вдвоем с Барятинским ударить на Разина, разбить воров и тем доказать свою правоту. Он тотчас вызвал своих ратных начальников, велел приготовить немедля походный запас сухарей и в два дня быть готовыми к походу, а тем временем выслать дозоры в симбирскую сторону, чтобы разведать дороги…
Как только весть о готовящемся походе достигла Долгорукого, так тотчас боярин приехал к Урусову сам.
— А как же ты, Петр Семеныч, один, без меня, в поход собрался? — прямо спросил Долгорукий, в упор глядя в лицо князя Петра своими немигающими круглыми глазами.
— Там мое войско идет на воров, должно вместе ударить и правду мою доказать, — заявил окольничий.
— Какое же там твое войско?
— Стольник Барятинский, коего я посылал в Симбирск. В первый раз его воры побили по малолюдству, а ныне он с новой силой подходит…
— А ладно ли, князь Петр Семеныч, что ты от меня таишься с вестями? — строго спросил Долгорукий. — От твоего промедления может снова стрястись, что Юрья Никитича вор расколотит! На ком тогда перед богом и государем ответ? Мои-то полки сильней твоих впятеры и к походу готовы… Кабы ты мне сказал о вестях, и я тотчас бы выслал навстречу стольнику Юрью Никитичу войско свое… А ты со мной в жмурки играться?!
— На готовое хочешь, боярин Юрий Олексич?! — с жаром воскликнул Урусов. — Мое войско вора побьет, а твое станет в трубы трубить?!
— Я мыслил, у нас с тобой государево войско, Петр Семеныч! — гневно воскликнул боярин. — Я не похитчик чужой ратной славы. Милостью государей от юности в битвах возрос!
Долгорукий поднялся и, не прощаясь, уехал.
Воеводская гордость не позволяла теперь ему поступать, как хотел он раньше: выслать в симбирскую сторону свое войско. Что там ни будь, а Урусов станет потом говорить, что он прискакал из Москвы на готовое, чтобы писать отписки царю о своих победах… Мысль о том, что такое поведение Урусова может привести к поражению царских войск, к пролитию лишней крови, теперь уже отошла на второе место. Самое главное было в том, чтобы доказать, что именно настоящая победа не может прийти ни от кого иного, кроме как от него, от Юрия Долгорукого, самого искусного и умного воеводы…
Наутро Урусову доложили, что войско готово к выходу, но все еще не возвратились дозоры, высланные им для разведки дорог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130