Сейчас, отдав голоса сторонникам билля, мы в совокупности выиграли бы. Начнется стройка, потребуются рабочие руки. Потребуются руки – повысятся заработки. Или так: Уэнделл собирается строить три новых завода. Кто будет голосовать против кредитов? Конкуренты. Популисты не будут – его партия. Вот мы и отдадим тогда голоса популистам. Тактика Уэнделла работает и на нас. Он расширяет ограниченные рамки промышленности, а мы усиливаем в ней свою роль.
– Иначе говоря, он развивает производительные силы, а вы получаете возможность как-то влиять на взаимоотношения с хозяевами?
– Можно сказать и так. Будет даже точнее. Вообще, Юри, ты мог бы хорошо послужить нашему делу. Правда, советников у меня нет – по штату не положено, а функционерам мы не платим – они на заводах и в шахтах работают. Кстати, ты что-нибудь умеешь, кроме канцелярской зауми?
– Умею кое-что. Например, конструировать фотоаппараты и киносъемочные камеры, – улыбаюсь я и улыбаюсь потому, что здесь я наверняка сошел бы за новатора, если бы помог, скажем, ускорить переход от немого кино к звуковому, добившись хорошего качества звукозаписи и съемочной оптики. Только говорить об этом не стоит – покажешься хвастуном.
Но Доновану достаточно и моего фотоконструкторского умения.
– Пристроил бы я тебя куда-нибудь, нужны ведь такие люди. И партии нужны – хоть нет ее пока, одна лишь политическая ассоциация, – вздыхает он, но вздыхает весело. – А партия будет, обязательно будет. Сначала надо объединить цеха. Слишком их много, слишком распылены, раздроблены силы рабочего класса. Надо сплотить их. Вот наша первая и наиважнейшая задача.
К столу подсаживается Бойль:
– Не прогоните?
– Наоборот, мистер Бойль, – подымается Донован. – Вы составите компанию мсье Ано. А у меня дела – спешу.
– Вы словно избегаете меня, мистер Донован. Боитесь или не любите?
– Не очень умно, извините. Бояться вас у меня нет оснований: не нарушаю законов, а любить или не любить – вы же не девушка. Делаете вы нужное дело, но меня оно не касается. Хотя… ваши шерифы иногда задерживают ни в чем не повинных людей якобы за бродяжничество, в то время как они ищут другую работу или другого хозяина.
– Иногда мои шерифы слишком усердствуют, – морщится Бойль, но Донован, раскланявшись, уже идет к выходу.
– Трудный господин, – говорит Бойль.
– Вы тоже не легкий, – парирую я.
– А вы?
Мы оба смеемся.
– Кстати, ваш Пасква арестован, – сообщает Бойль. – Завтра утром будет доставлен сюда из Вудвилля в арестантском вагоне. Приглашаю вас на очную ставку и прошу известить об этом мистера Мартина.
– Быстро работаете, Бойль.
– Профессия.
Оживленное утро в Городе начинается в шесть часов, когда в Москве еще только просыпаются. К этому времени мы и прибываем с Мартином в Главное полицейское управление. В сопровождении представленного нам следователя Маиса мы спускаемся в довольно чистые подвальные коридоры, перегороженные у лестниц железными решетками. По требованию Маиса нам открывают камеру, предназначенную для допросов. Садимся на привинченные к полу табуреты. Один табурет, у двери, остается свободным: он для арестованного.
Паскву вводят в ножных кандалах и наручниках. Он в полосатой арестантской рубахе и разузоренных заплатами из мешковины штанах. Борода его всклокочена, глаза злые. Держится независимо – явно на что-то надеется.
– Вы узнаете этих людей, Чек Пасква? – спрашивает следователь Маис.
Пасква не отвечает.
– Вы слышали мой вопрос, Пасква? – снова говорит следователь.
– Я не Пасква.
– Вы называете себя Бремсом, но вы лжете. По фотографиям и отпечаткам пальцев мы опознали вас как ранее судимого за разбой, приговоренного к каторжным работам и три раза бежавшего Чека Паскву. Мы можем предъявить вам фотоснимки.
– Предъявите.
Маис вынимает из папки полицейскую учетную карточку с фотоснимком.
– Вы?
Пасква и тут не смущен. Наверно, его не тревожит ни продолжение каторжных работ за прежние разбойные дела, ни новое обвинение, вероятно уже предъявленное. Он нагло ухмыляется.
– Ну, я. Пасква так Пасква. У меня имен много. Какое-нибудь мог и забыть.
Я смотрю на бородатого верзилу, еле сдерживая ярость. На Земле мне не приходилось никого убивать – родился после окончания войны. Но такого человека я убил бы, не переживая. Ведь это даже не волк, а крыса. Скосив глаза на Мартина, вижу, что на его сжатых кулаках побелели костяшки пальцев.
– Вы узнаете этих людей. Чек Пасква? – повторяет свой вопрос следователь.
Пасква окидывает нас равнодушным взглядом.
– Нет. Чужаки.
– А вы, джентльмены? – спрашивает нас следователь.
– Узнаем, – отвечаем мы одновременно, а я добавляю: – Это убийца из бара «Аполло». Он был в маске, но мы сразу же узнали его, потому что черный платок, повязанный у него под глазами, сполз набок.
– Вы видели его раньше?
– Да, – говорю я. – Мы познакомились два месяца назад в ресторации «Веселый петух» в Сильвервилле. Обменялись парой выстрелов. Мне не понравилось, что он прострелил мою шляпу, в ответ я разбил пулей его бутылку с пивом. С тех пор я его и запомнил. А в «Аполло», повторяю, узнал, когда он повернулся к нам боком и плохо повязанный платок приоткрыл лицо.
– Я видел его и в «Веселом петухе», и позже, на проселке близ Вудвилля, – присоединяется Мартин. – Он ехал из поместья вдовы Ланфиер. Она рассказывала мне, что именно этот человек за полчаса до нашей встречи обещал спалить ее урожай, если она со всем своим штатом не проголосует за реставраторов.
– Вздор, – возражает Пасква, – не знаю я такой вдовы и не интересуюсь ее урожаем. Ни в одной из партий не состою и люблю играть в покер, а не в политику.
– Вопросом о шантаже, если это потребуется, займется другое следствие, – останавливает пытающегося возразить Мартина следователь, – мы же разбираем дело об убийстве в «Аполло».
Пасква, должно быть ожидавший, что мы напомним ему о встречах и на пароходе, и в лесной хижине, явно доволен. Очевидно, он понял: мы не собираемся уточнять его связи с Мердоком. И то, что, рассказывая о перестрелке в Сильвервилле, я не упомянул о Мердоке, он, конечно, тоже заметил.
– Вот этого парня, – говорит он, поглядывая на меня, – я вспоминаю как будто. Был такой пистолетный шумок в Сильвервилле. Но то, что он узнал меня в баре «Аполло», – брехня. Не был я в этом трактирчике. Играл в тот вечер в карты с приятелями.
– С кем? – спрашивает следователь.
– Я уже сказал на допросе в Вудвилле.
– Повторите.
– С Эдом Химом и Лансье по кличке Меченый. В покер играли до утра. Допросите обоих – подтвердят.
– Допросим. Но оба ваших свидетеля – бывшие уголовники. У каждого не меньше трех лет заключения. Ненадежное алиби, Пасква.
– А это уж суд решит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45