Теперь знаю. И даже больше.
— Что — больше?
— Знаю больше и знаю лучше. Ты знаешь только себя, и то плохо. Я знаю и тебя и себя. Я — твоя усовершенствованная модель, более совершенная, чем твоя кинокамера по сравнению со съемочным аппаратом Люмьера.
Он положил руку на стол. Я потрогал ее: человек ли он?
— Убедился? Только умнее сконструированный.
Я приберег свой козырной туз. Сейчас сыграю.
— Подумаешь, супермен! — сказал я с нарочитым пренебрежением. — Тебя сконструировали во время моего прыжка с парашютом. Ты знаешь все, что было со мной до этого. А после?
— И после. Все знаю. Хочешь, процитирую твой разговор с Томпсоном после приземления? О джиг-со. Или с Зерновым — о льдах и профессии. А может, с Вано — о красном камне? — Он хохотнул.
Я молчал, возбужденно подыскивая хоть какое-нибудь возражение.
— Не найдешь, — сказал он.
— Ты что, мои мысли читаешь?
— Именно. В Антарктиде мы только догадывались о мыслях друг друга, вернее, о помыслах. Помнишь, как убить меня хотел? А сейчас я знаю все, что ты думаешь. Мои нейронные антенны просто чувствительнее твоих. Отсюда я знаю все, что было с тобой после приземления. Ведь я — это ты плюс некоторые поправки к природе. Нечто вроде дополнительных релейных элементов.
Я не испытывал ни изумления, ни страха — только азарт проигрывающего игрока. Но у меня оставался еще один козырь, вернее, я надеялся, что это козырь.
— А все-таки я настоящий, а ты искусственный. Я человек, а ты робот. И я живу, а тебя сломают.
Он ответил без всякой бравады, как будто знал что-то, нам неизвестное.
— Сломают или не сломают — об этом потом. — И прибавил с насмешливой моей интонацией: — А кто из нас настоящий и кто искусственный — это еще вопрос. Давай зададим его нашим друзьям. На пари. Идет?
— Идет, — сказал я, — а условия?
— Проиграю я — сообщу тебе кое-что интересное. Тебе одному. Проиграешь ты — сообщу это Ирине.
— Где? — спросил я.
— Хотя бы здесь. В моей штаб-квартире на грешной земле.
Я не ответил.
— Боишься?
— Я просто вспомнил об исчезнувшем автомобиле Мартина. В Сэнд-Сити, помнишь?
— Но ведь Мартин-то не исчез.
— Ты же более совершенная модель, чем его оборотни, — отпарировал я.
Он прищурился левым глазом совсем так, как я это делаю, и усмехнулся.
— Ладно, — сказал он, — посмотрим, как развернутся события.
31. СУПЕРПАМЯТЬ ИЛИ СУБЗНАНИЕ
Оставив куртки на вешалке, мы вошли в кабину нашего гренландского вездехода, одинаковые, как близнецы из фильма «Железная маска». И как раз к обеду, когда Ирина, вся в белом, словно в операционной, разливала суп.
— Где ты пропадал? — спросила она не глядя, подняла голову и уронила половник.
Наступило затяжное молчание с оттенком почти зловещей суровости. Моего «анти-я» это, однако, ничуть не смутило.
— А ведь это был совсем не камень, Вано, а знаешь что? — сказал он до такой степени моим голосом, что я вздрогнул, словно впервые его услышав. — Наша «Харьковчанка» из Мирного. Тот самый снегоход-двойник, который ты видел, а я заснял. Можете полюбоваться — он и сейчас там стоит. А этот претендент, — он ткнул в меня пальцем, — преспокойно сидел в кабине и нас дожидался.
Я буквально онемел от такого нахальства. Ну совсем сценка из Достоевского: оболваненный господин Голядкин и его прыткий двойник. Я даже возразить не успел, как четыре пары дружеских глаз уставились на меня совсем не дружески. Даже особого удивления в них не было. Так смотрят не на привидение, а на ворвавшегося грабителя.
Первым опомнился Зернов.
— Раз вы пришли к обеду, будьте гостем, — сказал он, глядя на меня. — Ситуация не новая, но занятная.
— Борис Аркадьевич, — взмолился я, — почему «вы»? Ведь это он двойник, а не я. Мы просто пари заключили: отличите вы нас или нет?
Зернов молча оглядел нас обоих, несколько дольше задержался взглядом на мне, потом сказал:
— Закономерная загадочка. Как две спички из одной коробки. Так признавайтесь, кто же из вас настоящий?
— Даже обидно, — сказал я.
— А ты не обижайся, — произнесло мое отражение, — оба настоящие.
Мне показалось, что какая-то искорка мелькнула в глазах Зернова, когда он обернулся к говорившему, а затем опять ко мне.
— К столу, товарищи, — пригласил он и тихо Ире: — Еще прибор.
— У меня даже аппетит пропал, — сказал я. — А на второе опять треска?
Надо же было сказать такое! Нападение последовало немедленно — «анти-я» не терял времени:
— Ну вот и рассуди, Ирок, кто из нас Юрка Анохин? Кто заказывал тебе утром салат из консервированного горошка?
Я действительно говорил ей об этом. И забыл. Совсем из головы вылетело. И только увидел, как Ирина благодарно взглянула на моего визави. Матч складывался явно не в мою пользу.
— А мы сейчас проверку сделаем по одному известному методу, — проговорил Зернов, снова и снова присматриваясь к обоим.
— Не выйдет, — сказал я с сердцем, — он все знает, что я делал и думал в этот проклятый промежуток от сотворения до появления. Он сам сказал, что его нейронные антенны неизмеримо чувствительнее моих.
— Это ты сказал, — ввернул «анти-я».
Мне захотелось выплеснуть ему в рожу остывший суп, который так и не лез в горло. И зря не выплеснул, потому что он еще метнул реплику:
— Между прочим, двойники не едят. У них нет пищеварительного тракта.
— Врете, Анохин, — сказал Зернов. Сейчас он с нами обоими говорил на «вы».
— Так мы же не проверяли, Борис Аркадьевич, — не растерялся «анти-я», — мы многое не проверяли. Например, память. Так ты говоришь, твои антенны чувствительнее, — обернулся ко мне мой мучитель. — Проверим. Помнишь олимпиаду девятых классов по русской литературе?
— При царе Косаре? — съязвил я.
— Вот я на царе и засыпался. На каком, помнишь? Третья цитатка.
Я не помнил ни первой, ни второй, ни третьей. Какой царь? Петр? Из «Медного всадника»?
— Плохо работают антенночки. Из «Полтавы», господин Голядкин.
Читает мои мысли, подонок: проигрываю. Неужели я действительно все забыл?
— Ну, все или не все, не знаю, а эпиграф к «Фиесте» забыл. Забыл?
Забыл.
— Я уверял, что это твоя любимая книга.
— Из Гертруды Стайн, — вспомнил я.
— А текст?
Я молчал.
— Ждешь, чтобы я мысленно повторил его? Не вспоминаешь ты, а снимаешь воспоминания с моих ячеек памяти. — «Анти-я» повернулся к Тольке и сказал: — Спроси его, Толя, о чем-нибудь полегче. Пусть вспомнит.
Толька подумал и спросил:
— Наш разговор о муссонах помнишь?
— Где?
— В Уманаке.
Разве мы разговаривали о муссонах? Я о них понятия не имею. Ветры какие-то.
— Что ты сказал тогда?
Что я сказал? Сажайте меня на кол, если я помню, что сказал.
— Ты у меня спроси, — торжествовал другой господин Голядкин, — я сказал, что с детства путаю муссоны с пассатами.
Мне вспомнились концовки в романах Агаты Кристи, когда Эркюль Пуаро разоблачает виновного в преступлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58