– Значит, вы заблудились в собственном лабиринте, и неудивительно. Когда-то я мог лечить подобные хвори, по крайней мере иногда мне это удавалось.
И я рассказал ей о больной девушке из хижины в Траксе, и об улане на зеленой дороге, и даже о Трискеле, а под конец поведал ей о том, как нашел мертвого стюарда у двери моей каюты.
– Если я попытаюсь объяснить тебе это, поймешь ли ты, что я не знаю всех тайн твоей Брии – не более чем ты, хотя они и были предметом моего изучения? Они бесконечны.
– Я понимаю, – сказал я. – Но когда мы прибыли сюда на корабле, я посчитал, что Брия закончилась.
– Так и есть; хотя можно войти в дом через одну дверь, выйти через другую и так и не узнать всех секретов этого дома.
Я кивнул, глядя на ее пульсирующую красоту, не скрываемую тканью, и, по правде говоря, желая стряхнуть с себя ее чары.
– Ты видел наше море. Заметил на нем волны? Что бы ты ответил на заявление, что видел не волны, а только воду?
– Что я научен не спорить с глупцами. Нужно лишь улыбнуться и уйти.
– То, что ты называешь временем, состоит из таких же волн, и как те волны, которые ты видел, существуют в воде, так и время существует в материи. Волны катятся к берегу, но если бы ты кинул в воду камешек, новые волны, вызванные его падением, в сотню или тысячу раз слабее прежних, ушли бы в море и местные волны ощутили бы их.
– Понимаю.
– Так будущее дает о себе знать в прошлом. Ребенок, который когда-нибудь станет мудрецом, уже мудрый ребенок; а многие обреченные несут на себе печать рока, и каждый, кто может хоть краешком глаза заглянуть в будущее, видит это и отводит глаза.
– Разве мы все не обречены?
– Нет, но это отдельный разговор. Тебе подвластно Новое Солнце. Стоит тебе захотеть, и его энергия станет твоей, ты сможешь распоряжаться ею, хотя она не будет существовать, если ты – и твой Урс – не одержат здесь победу. Но как в мальчике нечто предвещает мужчину, так и какие-то из этих способностей доходят до тебя по Коридорам Времени. Не могу сказать, откуда ты черпал силы, когда был на Урсе. Отчасти, несомненно, в самом себе. Но не все и даже не большая часть исходит из тебя, иначе ты бы погиб. Возможно, из твоего мира или из его Старого Солнца. Когда ты плыл на корабле, рядом с тобой не было ни мира, ни солнца, и ты стал вытягивать то, что мог, из самого корабля, едва не повредив его. Но и этого было недостаточно.
– А Коготь Миротворца не имел никакой силы?
– Дай мне взглянуть на него. – Она протянула светящуюся ладонь.
– Давным-давно он был уничтожен оружием асциан, – произнес я.
Она ничего не сказала, лишь досмотрела на меня; и спустя один удар сердца я понял, что она смотрит на мою грудь, где в маленьком мешочке, который сшила для меня Доркас, я носил шип.
Я тоже взглянул туда и увидел свет – куда слабее, чем ее, но достаточно ровный. Я вынул шип, и его золотое сияние разлилось от стены до стены, прежде чем погаснуть.
– Он стал Когтем. Таким я нашел его среди камней.
Я протянул его Афете; но она смотрела не на него, а на почти затянувшуюся рану на моей ладони, которую шип нанес мне.
– Он пропитался твоей кровью, – сказала она, – а в крови – твои живые клетки. Не думаю, что он был бессилен. И неудивительно, что пелерины так почитали его.
Затем я оставил ее, спотыкаясь, почти на ощупь вышел снова на берег и долгое время бродил там по песку. Но здесь нет места мыслям, роившимся тогда в моей голове.
Когда я вернулся, Афета по-прежнему ждала меня, а ее серебряное мерцание сделалось еще настойчивее.
– Можешь? – спросила она, и я сказал ей, что она прекрасна.
– Но ты можешь? – спросила она снова.
– Сперва надо поговорить. Я бы предал свой род, если бы не задал тебе несколько вопросов.
– Тогда спрашивай, – прошептала она. – Но имей в виду, ничто из сказанного мною не поможет твоей расе в грядущем испытании.
– Как ты говоришь? Какова природа этих звуков?
– Слушай мой голос, – сказала она, – а не мои слова. Что ты слышишь?
Я последовал ее совету и услышал шелковый шелест постельного белья, шорохи наших тел, тихий шум прибоя вдалеке и биение собственного сердца.
Я готов был задать сотню вопросов, и казалось, каждый из них может добыть мне Новое Солнце. Ее губы коснулись моих, и все вопросы исчезли, унеслись из моего сознания, словно их никогда и не существовало. Ее руки, губы, глаза и груди, которых я касался, – во всем присутствовало волшебство; но было и что-то еще, возможно, аромат ее волос. По-моему, я вдохнул бесконечность ночи…
Лежа на спине, я вошел в Йесод. Или, вернее, Йесод сомкнулся вокруг меня. Только тогда я понял, что никогда здесь не был. Звезды мириадами изливались из меня, как фонтаны солнц, и на мгновение мне почудилось, что я знаю, как рождаются вселенные. Все – безумие.
Реальность сменила тьму, зажгла свой светильник, разогнав темноту по углам, а вместе с нею все легкокрылые порождения нашей фантазии. Что-то родилось между Йесодом и Брией, когда я сошелся с Афетой на том диване в закругленной комнате, нечто крошечное и необъятное, обжигающее, словно уголь, поднесенный щипцами к языку.
Это был я.
Я спал, и спал без сновидений, не ведая, что сплю.
Когда я проснулся, Афета уже ушла. Солнце Йесода светило сквозь отдушину в самом конце завитка раковины. Слабея, его свет доходил и до меня, отраженный белыми стенами, и я проснулся в золотистом полумраке. Я встал и оделся, гадая, куда подевалась Афета; но не успел я натянуть сапоги, как она явилась с подносом в руках. Меня смутило то, что такая важная дама прислуживает мне, и я сказал ей об этом.
– Но ведь благородные наложницы при твоем дворе прислуживали тебе, Автарх?
– Что они по сравнению с тобой?
Она пожала плечами.
– Я не важная дама. Разве что для тебя и только сегодня. Наше положение определяется близостью к иерограмматам, а я не очень близка к ним.
Афета поставила поднос и села рядом. На подносе лежали маленькие пирожки, стоял графин с холодной водой и чашки с какой-то курящейся жидкостью, которая выглядела как молоко, но молоком не являлась.
– Не могу поверить, что ты далека от иерограмматов, госпожа.
– Просто ты слишком много значения придаешь себе и своему Урсу, воображая, будто мои слова и наши сиюминутные поступки решат его судьбу. Это вовсе не так. То, что мы сейчас делаем, не имеет никакого значения, а ты и твой Урс никого здесь не заботят.
Я ждал, что она еще скажет, и наконец она добавила:
– Кроме меня, – и надкусила один из пирожков.
– Спасибо, госпожа.
– И то только потому, что ты здесь. Хотя ни ты, ни твой Урс мне вовсе не нравятся, а сам ты очень печешься о нем.
– Но, госпожа…
– Я знаю, ты думал, что я желаю тебя. Только теперь ты нравишься мне настолько, что я могу признаться в отсутствии всякого желания. Ты – герой, Автарх, а герои – всегда чудовища, которые являются, чтобы сообщить нам то, что мы предпочитали бы не знать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98