Я-то знаю.
– По-твоему, я – фантом? Я встречал их, но не принадлежу к их числу. Я такой же человек, как и ты.
Он, должно быть, пропустил мои слова мимо ушей.
– Весь день я следил за тобой. С того момента, как все улеглись, я не сомкнул глаз, все смотрел на тебя. Говорят, они не умеют плакать, да, видно, это вранье, и, глядя на тебя, сейчас я снова убедился в этом. Ну, думаю, что ж в них плохого? Но иметь их на борту – дурная примета, и много думать – тоже дурная примета.
– Не сомневаюсь в твоей правоте. Но те, кто слишком много думает, ничего не могут с этим поделать.
– Похоже на то, – кивнул он.
Людские языки древнее, чем наша затонувшая земля; и странным кажется, что за столь долгое время так и не были найдены подходящие слова для заполнения пауз в разговоре, каждая из которых имеет свое значение и конкретную протяженность. Наше молчание измерялось сотней ударов волн о борт лодки и вобрало в себя легкую морскую качку, вздохи ночного ветра в снастях и меланхолическое ожидание.
– Я хотел сказать, что бы ты ни сделал с ней, мне не будет больно. Утопи ее или выброси на сушу, мне все равно.
Я признался, что мог бы, наверно, сделать и то и другое, но не по собственной воле.
– Ты не причинил мне особого вреда, когда был реален, – сказал моряк после очередной долгой паузы. – Если бы не ты, я не встретил бы Макселлиндис – впрочем, возможно, это было бы и к лучшему. А может, нет. Ведь мы неплохо ладили с Макселлиндис…
Он уставился невидящим взглядом в беспокойное море, а я тем временем разглядывал его краем глаза. Нос его был перебит, и, похоже, неоднократно. Мысленно я выпрямил его и разгладил испещренные морщинами щеки.
– Одно время ты поколачивал меня. Помнишь, Северьян? После того как ты стал капитаном. Когда пришел мой черед, я точно так же обошелся с Тимоном.
– Эата! – Не успев осознать, что именно делаю, я сгреб его в объятия и приподнял, как, бывало, мы дурачились в годы ученичества. – Эата, ах ты маленький сопляк, а я-то думал, что никогда тебя больше не увижу! – Я так вопил, что Одило застонал и заворочался во сне.
Эата был явно перепуган. Он потянулся к ножу за поясом, потом остановился. Я опустил его на палубу.
– Когда я реформировал гильдию, ты куда-то подевался. Говорили, что ты сбежал.
– Верно говорили. – Эата проглотил комок в горле или, может, просто перевел дух. – Рад слышать тебя, Северьян, даже если ты не более чем ночной кошмар. Как ты их назвал?
– Фантомы.
– Вот-вот, фантомы. Если уж какогены решили показать мне кого-нибудь из моей головы, то я мог бы очутиться и в куда менее приятной компании.
– Эата, ты помнишь, как мы застряли перед закрытыми воротами некрополя?
Он кивнул.
– И Дротт велел мне попробовать протиснуться меж прутьями, но я не смог. Потом, когда добровольцы открыли ворота, я убежал и оставил тебя с Дроттом и Рошем расхлебывать кашу. Вы тогда, похоже, вовсе не боялись мастера Гурло, а вот я…
– Боялись и мы, но не хотели позориться перед тобой.
– Так я и думал. – В зеленом свете Луны я увидел ряд его белых зубов и черное пятно на месте одного, выбитого. – Все мальчишки такие, как сказал шкипер, переговорив со своей дочуркой.
И тут у меня в голове мелькнула дикая догадка: если бы Эата не убежал тогда, быть может, именно он спас бы Водалуса и сделал и увидел бы все то, что сделал и увидел я. А что, если в какой-нибудь иной сфере все обернулось именно так? Отогнав эту мысль, я спросил:
– Чем ты занимался все это время? Расскажи мне.
– Да особо нечего рассказывать. Став капитаном учеников, я часто отлынивал от своих обязанностей и тайком встречался с Макселлиндис каждый раз, когда лодка ее дяди причаливала где-нибудь поблизости от квартала Мучительных Страстей. Я общался с моряками и сам немного научился ходить под парусом; поэтому когда подошло время празднества, я не смог пройти через это. Не смог надеть плащ цвета сажи.
– Я сам сделал это только потому, – сказал я, – что не мог представить себе жизни где-нибудь, кроме Башни Сообразности.
Эата кивнул.
– А я мог, понимаешь? Весь последний год мечтал, как буду жить на лодке и помогать Макселлиндис и ее дяде. Он состарился, много болел, и им нужен был кто-нибудь посильнее и попроворнее ее. Я не стал дожидаться, пока мастера поставят меня перед выбором. Просто взял и убежал.
– А потом?
– Потом я забыл палачей, быстро и основательно, как только мог. Уже много позже я попытался вспомнить свою юность в Башне Сообразности. Ты не поверишь, Северьян, но долгие годы я вообще не мог смотреть на Крепостной Холм, когда мы проходили мимо него вверх или вниз по реке. Все время отворачивался.
– Охотно верю, – сказал я.
– Дядя Макселлиндис умер. На юге, в дельте, в местечке под названием Лити – ты, наверно, и не слыхал о нем – был кабачок, в который он любил захаживать. Как-то вечером мы с Макселлиндис заглянули туда за ним, а он сидел с бутылкой и со стаканом, положив одну руку на стол, а другой подперев голову; я встряхнул его за плечи, и он повалился со стула. Уже холодный был.
– «Видели мужчин, которым вино подарило смерть, и они лежали под виноградными лозами, все еще опьяненные настолько, что не понимали, что их жизнь давно прошла».
– Откуда это? – спросил Эата.
– Старая сказка, – ответил я. – Не обращай внимания. Продолжай.
– Потом мы с ней трудились на лодке. И вдвоем справлялись не хуже, чем раньше втроем. Мы так и не поженились. Когда мы решались на это, у нас заканчивались деньги. А когда деньги были, мы всякий раз ссорились из-за какого-нибудь пустяка. Через пару лет все и так думали, что мы женаты. – Эата высморкался в воду.
– А дальше? – снова спросил я.
– Мы подрабатывали контрабандой, и однажды ночью нас остановил катер. Это случилось лигах в восьми или десяти к югу от Крепостного Холма. Макселлиндис прыгнула в воду – я слышал всплеск, – и я бы последовал за ней, но один из таможенников бросил мне в ноги ачико. Ты ведь знаешь, наверно, что это такое?
Я кивнул.
– Я еще был тогда Автархом. Ты мог бы подать прошение на мое имя.
– Да ну. Я думал об этом, но не сомневался, что ты отправишь меня обратно в гильдию.
– И ошибался, – сказал я. – Но разве это было бы хуже, чем то, как обошелся с тобой закон?
– Я застрял бы там на всю оставшуюся жизнь. Вот о чем я все время думал. В общем, меня и нашу лодку отбуксировали вверх по реке. Я дождался разбирательства, а потом судья приговорил меня к кнуту и отправил на караку. Меня держали в кандалах, пока берег не скрылся из виду, и заставили работать точно раба, но я добрался до Ксанфийских Земель, а затем прыгнул за борт и прожил в тех краях два года. Там вовсе не так уж плохо, если у тебя водятся кое-какие деньги.
– Но ты вернулся, – сказал я.
– Там вспыхнул бунт, и девчонку, с которой я жил, убили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– По-твоему, я – фантом? Я встречал их, но не принадлежу к их числу. Я такой же человек, как и ты.
Он, должно быть, пропустил мои слова мимо ушей.
– Весь день я следил за тобой. С того момента, как все улеглись, я не сомкнул глаз, все смотрел на тебя. Говорят, они не умеют плакать, да, видно, это вранье, и, глядя на тебя, сейчас я снова убедился в этом. Ну, думаю, что ж в них плохого? Но иметь их на борту – дурная примета, и много думать – тоже дурная примета.
– Не сомневаюсь в твоей правоте. Но те, кто слишком много думает, ничего не могут с этим поделать.
– Похоже на то, – кивнул он.
Людские языки древнее, чем наша затонувшая земля; и странным кажется, что за столь долгое время так и не были найдены подходящие слова для заполнения пауз в разговоре, каждая из которых имеет свое значение и конкретную протяженность. Наше молчание измерялось сотней ударов волн о борт лодки и вобрало в себя легкую морскую качку, вздохи ночного ветра в снастях и меланхолическое ожидание.
– Я хотел сказать, что бы ты ни сделал с ней, мне не будет больно. Утопи ее или выброси на сушу, мне все равно.
Я признался, что мог бы, наверно, сделать и то и другое, но не по собственной воле.
– Ты не причинил мне особого вреда, когда был реален, – сказал моряк после очередной долгой паузы. – Если бы не ты, я не встретил бы Макселлиндис – впрочем, возможно, это было бы и к лучшему. А может, нет. Ведь мы неплохо ладили с Макселлиндис…
Он уставился невидящим взглядом в беспокойное море, а я тем временем разглядывал его краем глаза. Нос его был перебит, и, похоже, неоднократно. Мысленно я выпрямил его и разгладил испещренные морщинами щеки.
– Одно время ты поколачивал меня. Помнишь, Северьян? После того как ты стал капитаном. Когда пришел мой черед, я точно так же обошелся с Тимоном.
– Эата! – Не успев осознать, что именно делаю, я сгреб его в объятия и приподнял, как, бывало, мы дурачились в годы ученичества. – Эата, ах ты маленький сопляк, а я-то думал, что никогда тебя больше не увижу! – Я так вопил, что Одило застонал и заворочался во сне.
Эата был явно перепуган. Он потянулся к ножу за поясом, потом остановился. Я опустил его на палубу.
– Когда я реформировал гильдию, ты куда-то подевался. Говорили, что ты сбежал.
– Верно говорили. – Эата проглотил комок в горле или, может, просто перевел дух. – Рад слышать тебя, Северьян, даже если ты не более чем ночной кошмар. Как ты их назвал?
– Фантомы.
– Вот-вот, фантомы. Если уж какогены решили показать мне кого-нибудь из моей головы, то я мог бы очутиться и в куда менее приятной компании.
– Эата, ты помнишь, как мы застряли перед закрытыми воротами некрополя?
Он кивнул.
– И Дротт велел мне попробовать протиснуться меж прутьями, но я не смог. Потом, когда добровольцы открыли ворота, я убежал и оставил тебя с Дроттом и Рошем расхлебывать кашу. Вы тогда, похоже, вовсе не боялись мастера Гурло, а вот я…
– Боялись и мы, но не хотели позориться перед тобой.
– Так я и думал. – В зеленом свете Луны я увидел ряд его белых зубов и черное пятно на месте одного, выбитого. – Все мальчишки такие, как сказал шкипер, переговорив со своей дочуркой.
И тут у меня в голове мелькнула дикая догадка: если бы Эата не убежал тогда, быть может, именно он спас бы Водалуса и сделал и увидел бы все то, что сделал и увидел я. А что, если в какой-нибудь иной сфере все обернулось именно так? Отогнав эту мысль, я спросил:
– Чем ты занимался все это время? Расскажи мне.
– Да особо нечего рассказывать. Став капитаном учеников, я часто отлынивал от своих обязанностей и тайком встречался с Макселлиндис каждый раз, когда лодка ее дяди причаливала где-нибудь поблизости от квартала Мучительных Страстей. Я общался с моряками и сам немного научился ходить под парусом; поэтому когда подошло время празднества, я не смог пройти через это. Не смог надеть плащ цвета сажи.
– Я сам сделал это только потому, – сказал я, – что не мог представить себе жизни где-нибудь, кроме Башни Сообразности.
Эата кивнул.
– А я мог, понимаешь? Весь последний год мечтал, как буду жить на лодке и помогать Макселлиндис и ее дяде. Он состарился, много болел, и им нужен был кто-нибудь посильнее и попроворнее ее. Я не стал дожидаться, пока мастера поставят меня перед выбором. Просто взял и убежал.
– А потом?
– Потом я забыл палачей, быстро и основательно, как только мог. Уже много позже я попытался вспомнить свою юность в Башне Сообразности. Ты не поверишь, Северьян, но долгие годы я вообще не мог смотреть на Крепостной Холм, когда мы проходили мимо него вверх или вниз по реке. Все время отворачивался.
– Охотно верю, – сказал я.
– Дядя Макселлиндис умер. На юге, в дельте, в местечке под названием Лити – ты, наверно, и не слыхал о нем – был кабачок, в который он любил захаживать. Как-то вечером мы с Макселлиндис заглянули туда за ним, а он сидел с бутылкой и со стаканом, положив одну руку на стол, а другой подперев голову; я встряхнул его за плечи, и он повалился со стула. Уже холодный был.
– «Видели мужчин, которым вино подарило смерть, и они лежали под виноградными лозами, все еще опьяненные настолько, что не понимали, что их жизнь давно прошла».
– Откуда это? – спросил Эата.
– Старая сказка, – ответил я. – Не обращай внимания. Продолжай.
– Потом мы с ней трудились на лодке. И вдвоем справлялись не хуже, чем раньше втроем. Мы так и не поженились. Когда мы решались на это, у нас заканчивались деньги. А когда деньги были, мы всякий раз ссорились из-за какого-нибудь пустяка. Через пару лет все и так думали, что мы женаты. – Эата высморкался в воду.
– А дальше? – снова спросил я.
– Мы подрабатывали контрабандой, и однажды ночью нас остановил катер. Это случилось лигах в восьми или десяти к югу от Крепостного Холма. Макселлиндис прыгнула в воду – я слышал всплеск, – и я бы последовал за ней, но один из таможенников бросил мне в ноги ачико. Ты ведь знаешь, наверно, что это такое?
Я кивнул.
– Я еще был тогда Автархом. Ты мог бы подать прошение на мое имя.
– Да ну. Я думал об этом, но не сомневался, что ты отправишь меня обратно в гильдию.
– И ошибался, – сказал я. – Но разве это было бы хуже, чем то, как обошелся с тобой закон?
– Я застрял бы там на всю оставшуюся жизнь. Вот о чем я все время думал. В общем, меня и нашу лодку отбуксировали вверх по реке. Я дождался разбирательства, а потом судья приговорил меня к кнуту и отправил на караку. Меня держали в кандалах, пока берег не скрылся из виду, и заставили работать точно раба, но я добрался до Ксанфийских Земель, а затем прыгнул за борт и прожил в тех краях два года. Там вовсе не так уж плохо, если у тебя водятся кое-какие деньги.
– Но ты вернулся, – сказал я.
– Там вспыхнул бунт, и девчонку, с которой я жил, убили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98