Все удивились. За два года с ним ни разу такого не бывало! Кроток, добр, любезен, иногда рассеян, как будто расстроен, но не ответит никогда резко, всегда мягко, даже многим казалось, что личное есть в его Обломове в порядочной порции. И вдруг!.. А за два года голоса не разу не повысил.
– Даже его допек адмирал!
– Да нет, господа, Муравьев приглашает к себе, дает должность якутского губернатора!
– А наш, видно, не пускает!
– Напрасно, право! Не моряк, так и не удержишь против воли!
– Право, я и говорю: зачем же держать человека, если не хочет?
– Каков Муравьев! Взял шхуну, теперь берет Гончарова.
– А чем дело кончилось? – говорили после склянок в кают-компании за обедом.
– Отец Аввакум помирил их, и, кажется, они мирно разговаривают. Но к результату прийти не могут…
– Туда велено обед подать, – сказал капитан и добавил, потирая руки: – Иван-то Александрович наконец разнес адмирала, и тот сразу стал кроток.
… Муравьев прислал Гончарову письмо, что со штабом уходит в Аян и что есть место на шхуне, приглашает с собой и все будут очень рады видеть в своем обществе Ивана Александровича. За отбывающими на материк завтра придет шхуна, которая отправилась на Сахалин за углем. Это ли не внимание! Право, приятно получить такое письмо!
– Зачем далее мне здесь сидеть, я не понимаю? – говорил Гончаров в каюте адмирала. – Не путешествие в обществе Муравьева прельщает меня, ваше превосходительство…
– Такая официальность, Иван Александрович, – с укоризной сказал Путятин. Обидно адмиралу, ведь, отправляясь в Японию, он все ставит на карту, да его не понимают.
– Нет, я хочу в Петербург, в Сибирь и так далее…
– Но служба! И я хотел бы домой! Дорогой Иван Александрович! Как же вы книгу напишете? Главного, главного не видя, ради чего вы трудились! Книги у вас не получится. Просто ради вас же не могу я вас отпустить.
Он опять за свое! Расстались, ни о чем не договорившись. Вечером адмирал снова прислал за Гончаровым и сказал, что согласен отпустить.
– Будь по-вашему! – вздохнул он и смотрел с сожалением, как на нежелающего обратиться в истинную веру.
Гончаров извинился за резкости. Начались упреки, потом опять извинения. К Ивану Александровичу сразу вернулось хорошее настроение.
Хотел бы адмирал сказать, что, мол, легко вам, не моряку, да из деликатности ж благородства не тронул больных мест. Ведь человек берется о море книгу писать!
Утром пришла шхуна «Восток». После полудня уходили в Николаевск Гончаров и барон Криднер. Когда Гончаров почувствовал, что покидает судно, сердце его облилось кровью. Жаль всех, хочется плакать, жаль и фрегата, и людей, и даже самого адмирала жаль. Нет, лично к нему нет у Ивана Александровича никакой неприязни – человек и он такой же, как все. Жалко было и его, когда прощались. И у адмирала, кажется, что-то человеческое в душе шевельнулось.
Жаль фрегата! Дом мой, милый, привычный! Жаль Фадеева, и у того рожа как заплаканная. Фрегат, разоруженный, с командой, убывшей уже более чем наполовину, как постаревший человек, которого один за другим оставляют друзья…
Все! Гончаров сбежал по трапу. Свобода! Идут волны, ветер, облака, чистое небо, Муравьев, Россия! Вот и прекрасный Римский, лучший спутник и товарищ. Шхуна пошла. Раздался молодой голос ее капитана.
А на борту «Паллады» что делается! Все высыпали. Весь экипаж, матросы, не только офицеры.
Они провожали своего доброго, рассеянного, но дельного и терпеливого товарища. Конец – делу венец. Тверд он оказался, не уступил самому адмиралу. И как-то по-другому всем представился этот скромный и малозаметный человек в этот час, когда он отходил на шхуне.
Через час шхуна села на мель. Гончаров ушел вниз, стал раскладывать вещи в каюте, приготовляясь к новому вояжу.
Вдруг наверху раздался голос Римского:
– Иван Александрович! Адмирал идет к нам! Не за вами ли?
Сердце Гончарова похолодело. «Боже! А ну как он опять передумал? В Японию? В бумажки сморкаться?» Впрочем, может быть, шутит Воин Андреевич. Гончаров проворно взбежал наверх. Сердце его заныло. По волнам к шхуне в самом деле шла синяя гичка адмирала.
Адмирал поднялся, сказал, что прибыл проститься. Пожелал счастливого пути, пожал руку Ивану Александровичу, просил его и Римского-Корсакова напомнить Муравьеву, чтобы отпустил шхуну к 24 августа.
На сердце совсем отлегло. На самом деле, худой мир лучше доброй ссоры! Адмирал поступил благородно и, слава богу, задерживать не намеревался.
Не знал только Гончаров, что в бумаге, которую вез в Петербург барон Криднер, адмирал, сообщая о трудах своих спутников и испрашивая для них наград, ни единым словом не поминал Гончарова, как будто и не был он в Японии. Да если бы и знал – не расстроился бы.
Гичка ушла. Шхуна снялась с мели. Тучи густеют, над морем сумрак. Грозен этот пролив. Глухо бьют и рычат волны на мелях, закипают в гребнях и вдруг как спотыкаются и проваливаются и гудят, как отдаленный гром гремит.
Вот уж и не видно «Паллады». Какая-то ее судьба? Гончарову кажется она живым уставшим существом, в судьбе корабля мерещится участь одинокой человеческой жизни. Сейчас он чувствовал, как жаль покидать друзей, какие прекрасные и благородные люди его окружали.
Глава двенадцатая
НА ШХУНЕ
Мне так хотелось перестать поскорее путешествовать, что я не съехал с нашими, в качестве путешественника, на берег в Петровском зимовье и нетерпеливо ждал, когда они воротятся, чтобы перебежать Охотское море, ступить на берег твердой ногой и быть дома.
И. Гончаров
В Николаевске-на-Амуре генерал встретил Гончарова очень радушно в новом большом доме.
– К двадцатому августа шхуна вернется непременно! – сказал он, услыхав о просьбе адмирала.
Муравьев с большим воодушевлением отдавал при Гончарове распоряжения Невельскому и Петрову, что следовало сделать тут за зиму. Задавалось дела много, и Гончаров удивлялся, как губернатор помнит мелочи.
«Не забудет ли губернатор про Владимирский крест! – думал Петров. – Или он только для красного словца сказал, чтобы побольше плохого выведать о Невельском? Конечно, характер Геннадия Ивановича неровен, да главное не в этом, а людей накормить надо». Так и сказано было генералу.
Многое пришлось услыхать Александру Ивановичу, пока Муравьев гостил. Неужели дни Геннадия Ивановича сочтены? Быть не может! Но как же тогда генерал так отзывается о нем. Неужели высшее начальство всегда так взыскательно?
А еще через день веселая толпа путешественников, отправлявшихся с устья Амура в Россию, погружалась на шхуну. Отвалили и пошли вниз мимо веселых, кудрявых гор, вскоре закрывших панораму прибрежного строившегося Николаевска.
Свита губернатора довольна. Во главе со своим генералом торжествует победу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183