«Не думаю, чтобы он государя поносил, – решил Муравьев, – не так он неосторожен. А правительство наше в самом деле пестро и неумно, а Нессельроде – подлец! Невельской не ошибся, а просто повторяет мои слова. Надо мне помнить! Верно, и на меня пишут…» Далее доносчик сообщает, что часть людей Невельской отправил на иностранном китобое для установления сношений с некоей заокеанской республикой в целях свержения законного строя. «Бог знает что за глупость!»
В Петербург написано, что Невельской наносит ущерб Компании, продавая товары по произвольным ценам, а приказчики распропагандированы им в духе социализма и подчинились ему вполне. Кроме того, Невельской не составляет и не посылает никому отчетов, а губернатор в Иркутске его покрывает. «Вот и меня помянули! В самом деле, грех велик! Отчеты он не хочет по форме составлять, а требует права присылать их в весьма упрощенном виде. Что с ним сделаешь!»
Муравьев готовится к отъезду в Петербург. Письма Невельского в правление Компании, где он громит правление и требует одновременно товаров, Муравьев задержал. Слава богу, что тот догадался прислать распечатанными. Если переслать их – будет скандал. «В Петербурге я сам все выясню». Об этом уже послано Невельскому: «С вами согласен, но писем не отошлю, так как они „сердитые“. Это как бы добрая шутка, но Геннадий Иванович поймет…
Невельской все твердит свое. Дай ему солдат «с топором», снабженных теплой одеждой и продовольствием, и с ружьем, но не для убийства. Дай ему суда для промеров! Но кто их даст, когда тут же канцлер представляет «объяснение» о том, что Кизи и Де-Кастри не нужны. Амур не нужен, пролив не существует и все потому будто бы, что в Китае революция. А на самом деле – бог весть что за причина! Нессельроде – интимный приятель английского посла в Петербурге. Вот и суди их! Вот и готовьтесь к войне, господа!
Колокольцы слышны. Быстро едет кто-то по Большой. Аянской почте быть рано. Все слышней колокольцы, обогнули угол. Экипаж выехал набережную и остановился. Муравьев подошел к окну. Офицер стремглав выскочил. Кони машут головами, отгоняют злых осенних мух. Слышны шаги. Чихачев – рослый, дочерна загорелый, с тугими щеками и маленькими бакенбардами – вошел и представился.
Муравьев обнял его и поцеловал.
– Положение экспедиции очень тяжелое, ваше превосходительство, – пылко заговорил Николай Матвеевич. – На зиму нет продовольствия, все лежит в Аяне, грозит голодная смерть. Геннадий Иванович и все воодушевлены, и не отступим! – Тут Чихачев гордо вскинул голову. – Геннадий Иванович Невельской решил ныне занимать Кизи и Де-Кастри, а в будущем году стать в гавани Хади. Это залив – равного нет в мире! Как начальник экспедиции, он убедительно просит вашего разрешения занять Сахалин. Там превосходный уголь, вот образцы. У нас в экспедиции нет товаров для торговли с маньчжурами, обещано им, но не везем. Геннадий Иванович Невельской говорит, что позорим русское имя! Компания не дает медикаментов для лечения туземцев… Нет паровых средств произвести промеры лимана. Геннадий Иванович считает, что рано или поздно война неизбежна, надо быть готовыми и занять южные гавани.
«Боже! Неужели у всех офицеров экспедиции такая же каша во рту, как и у их капитана, – подумал Муравьев, – или считают хорошим тоном подражать Геннадию Ивановичу?»
– Успокойтесь, Николай Матвеевич! Я не дам экспедицию в обиду. Вот вам моя рука на отсечение. Дорогой Николай Матвеевич! Я много слышал о вас и благоговею перед вашими подвигами! Геннадий Иванович писал, и я сам знаю! Всегда следил за вашей деятельностью. Глубоко восхищен!
– Письмо его высочеству великому князю… вот в правление Компании… адмиралу Гейдену, еще в Географическое общество. Вот письмо Екатерины Ивановны к вашей супруге Екатерине Николаевне.
Муравьев взял все.
– Тяжко, конечно, в экспедиции! – сказал он серьезно.
Длинное послание Невельского придется еще не раз перечитывать. Чего тут только нет! И обмеры, и проливы, и требования! Опять просит разрешения занять целый ряд пунктов. Опять про суда. Ужасная новость про беглецов. Так вот откуда доносчик взял сведения! И как все перевернул!
– Геннадий Иванович – герой, смелый и достойный. Я уж представлял государю, что надо занять Сахалин и бухты… Что за гавань Хади?
Чихачев стал с восторгом пересказывать все, что слышал от туземцев.
– Когда вы с ними встречались?
– В апреле, в Де-Кастри.
– Вы сами слышали?
– Да, ваше превосходительство! Гавань не имеет равных.
– Так Хади – ваше открытие? – изумленно воскликнул Муравьев.
Чихачев густо покраснел. Как он мог считать Хади своим открытием! Он только мечтал побывать там. Но теперь в Хади пойдет другой.
– Невельской должен быть обязан вам! Это счастье – иметь таких сотрудников! Я поражен тем, что услышал! Ни о чем подобном не читал в рапортах вашего начальника. Вы говорите, вам было трудно? Врангель открыл таинственный остров, не видя его, а вы – залив!
Чихачев умолк. Теперь поражен он. Он сам читал в рапортах о себе, о Бошняке, сам эти рапорты переписывал, когда Невельской не успевал управиться. Похоже, что похвалы Муравьева – лесть. Хотя в то же время очень, очень приятно внимание и такой восторг генерала. Думалось – да, возможно, он не обратил внимания, читая рапорты. Хотя в то же время что-то неприятное шевельнулось в душе. Почувствовалось, что здесь дворец, а не наше простое зимовье, где все начистоту и режут в лицо друг другу, где работают сами все. А тут везде капканы, каждое лыко в строку. Интриги, мир светской жизни. На миг подумал: не зря ли его приезд, может быть, напрасны и письма и мольбы Невельского? Здесь все это пустят по той линии, как надо тому, кому в руки попадет. А делу не будет оказано ни на йоту большей поддержки, чем понадобится губернатору. Но нет! Чихачев знал, что Муравьев – благороднейший человек, глава всего дела. Однако, соврав в мелочах, человек терял ценность в глазах Чихачева. Отец, бывало, порол детей за малейшую ложь, так как малая – начало большой. Чихачев хмурился, не в силах понять, что же происходит. Его глаза забегали.
Муравьев, улыбаясь, всматривался в лицо офицера. Кажется, неглуп и уловил фальшь. Но сфальшивил, Николенька, – не подавай вида, хвали снова.
Невельской писал, чтобы Чихачеву была предоставлена возможность поехать в отпуск в Петербург.
«Но нет! В Петербург ему – ни в коем случае!»
– Вы расстроены нервами, – ласково заговорил Муравьев. – Условия у вас были тяжелы. Но вы совершили беспримерный подвиг, о чем я представлю государю.
«Да, губернатор прав, я стал нервным, то есть немного сумасшедшим, таким же, как мы все, – подумал Чихачев. – „Отпетые“ – называл нас Геннадий Иванович. Он об этом написал в письме, что сейчас тут, перед губернатором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183