– Вот я вам говорил, Петр Федорович! Надо было не уступать!
– Молчать! – перебил его Гаврилов. – Смотрите вы у меня! – Из растрепанного и вялого он в обращении с подчиненными превращался во властного и строгого. – Запрещаю вам такие разговоры!
«Какая растяпа! Тряпка», – подумал Бошняк.
– Времени терять нельзя, – вдруг решительно сказал Гаврилов и приказал свистать всех наверх. Он, казалось, преобразился. На палубе появились больные и здоровые. Начали тянуться к берегу.
Бошняк и Клинковстрем попросили остановить работы и вызвали свои команды. Больных сразу же отправили в шлюпке на берег.
«Иртыш» медленно двигался. Якоря завозили на шлюпках, они тянулись. Когда прошли половину расстояния до берега, вдруг лопнул канат. Оборвался стоп-анкер и ушел в вязкий ил. Его искали на шлюпках, но найти не могли. Пришлось завозить кабельтов на берег, закреплять за деревья. На двух якорях «Иртыш» стал на зимовку.
Согласно инструкции Невельского в случае прихода «Иртыша» Клинковстрем мог поступать по своему усмотрению. Теперь можно было уходить в Гонолулу, как предписывал Кашеваров. Невельской разрешал выход в море до пятнадцатого октября, а сегодня двенадцатое. Очень заманчиво. Зимовка на Гаваях. «Но… прежде всего, если я уйду, то команда „Иртыша“ будет обречена на верную голодную смерть. Но как я перед правлением Компании оправдаюсь, что остался здесь, когда там известны будут распоряжения, данные мне, и что я до пятнадцатого имел право выйти в море?»
Клинковстрем ничего не сказал о своих колебаниях Бошняку. Это было бы непорядочно. «Ни в коем случае мне отсюда при таком положении уходить не следует», – полагал он. В памяти Клинковстрема ожили все возражения против зимовки в Гонолулу. Ему и прежде не нравилось, что Кашеваров хочет его туда отправить. Лучше бы прямо в Ново-Архангельск, но теперь и об этом нечего думать, поздно! Все же объясняться с Бошняком придется.
– По инструкции я должен теперь идти на Сандвичевы, – сказал Клинковстрем, явившись на другой день на «Иртыш» к начальнику поста, который отдал свой домик для больных, а сам переехал на судно к Гаврилову, – но отменять своего решения я не буду и остаюсь зимовать!
Бошняк вскочил, крепко пожал руку шкипера:
– Вы благородный человек!
Бошняк ждал этого разговора, он помнил, что Клинковстрем теперь может уйти.
– Хотя нам всем будет очень тяжело, – продолжал Клинковстрем, – и правление Компании может возвести против меня обвинение в неисполнении предписания… Но вот я заготовил черновой рапорт, где объясняю главному правлению, что в Гонолулу сейчас идти было бы неблагоразумно.
«По приходе в порт какого-либо государства, как известно главному правлению, – писал шкипер, – я должен был бы в таможне предъявить свои бумаги и под присягою показать, зачем, куда и откуда иду… Со своей стороны думаю, что открыть и распространить известие о занятии Сахалина и прочих мест никоим образом не следовало бы».
Да, знаете, Николай Константинович, ведь война близка, и, конечно, иностранцы не упустят раздобыться от нас новостями, нужными для них. Шутка ли, простоим всю зиму! А то получится, что в Петербурге от нас – исполнителей дела – еще ничего не знают, а уж иностранные газеты раструбят на весь мир о наших открытиях. Люди мои могут разболтать, а упрек мне.
«Вообще приход наш в Гонолулу мог подать повод ко многим различным подозрениям, – продолжал он читать, – и иностранные консулы не упустили бы случая собрать все возможные сведения о распоряжениях и действиях нашего правительства в сих краях. Кроме того, у меня нет векселей, которые я сдал за ненадобностью, и хотя кредит в Гонолулу я, конечно, получу, но и это вызовет подозрения».
– Пишу, что придется за этот кредит платить порядочные проценты.
«Славный он человек, честный и настоящий товарищ, – подумал Николай Константинович, – и основательно составил рапорт».
– Еще пишу, что погода в эти дни штормовая, – продолжал шкипер.
Он не забыл упомянуть и советы Невельского, и болезнь плечевых суставов у всей команды.
– Тут нашла коса на камень, – самодовольно сказал шкипер, – я все написал, как следует в таких случаях, и придраться ко мне нельзя! На это письмо правлению возразить будет нечего!
Клинковстрем в главном правлении на отличном счету, отношения его с младшим Врангелем и с Этолиным хорошие. Клинковстрем вне подозрений. Но он согласен с Невельским, что правление присылает ошибочные распоряжения и действует в этом краю недальновидно. Клинковстрем шел с неохотой на Сахалин. До него доходило много разных слухов о Невельском. Но теперь он составил свое мнение и даже чувствует, что сам увлечен тем, что делается тут.
В этот день в кают-компании «Иртыша» созвали военный совет. Обсуждали, как зимовать, что строить, чем кормиться. Клинковстрем видел – все поглядывают на него. Он заявил, что предоставляет часть продовольствия в распоряжение начальника поста, но просит назначить пайки и строго все рассчитать. Наотрез отказался делиться своими запасами вина и добавил, что сможет отпускать вино лишь в случае крайней необходимости.
… Однажды вечером, обходя расставленные посты, Бошняк услыхал, что кричит Парфентьев:
– Ваше благородие! Пароход идет.
Бошняк на своих сильных ногах как тигр кинулся к берегу мимо строившегося барака. Он взбежал на бугор.
Над бухтой и лесами растянулся черный дым. Что-то торжественное было в том, как пароход входил в безмолвный залив. Над гладью вод и молодого льда, среди ровных черных стен прибрежного камня и вековых лесов загудел пароходный гудок. Шла долгожданная шхуна «Восток»!
«Первый гость в этих угрюмых местах! Да еще не простой корабль, а винтовой, – с радостью и гордостью думал Николай Константинович. – На нем служит Чихачев, друг и товарищ по многим тяжким скитаниям в тайге…»
Бухта до половины в тонком льду, поэтому шхуна стала поодаль. В тишине раздался отчетливо слышимый звук рухнувшего в воду якоря.
Бошняк, Орлов, Клинковстрем и Гаврилов сели в шлюпку. Гребцы стали пробиваться сквозь тонкий лед. Их встречал командир шхуны Римский-Корсаков, высокий офицер с узким лицом и закрученными тонкими усами. Тут же Николай Матвеевич Чихачев, загоревший, как мулат, и все офицеры шхуны. Приготовлено угощение из свежего мяса только что убитого матросами сивуча…
– Николай Матвеевич! Боже, счастье какое! Удалось повидаться!
Оказалось, что шхуна снова была в Де-Кастри, письмо Невельского получено…
Бошняк остался ночевать на судне, чуть не до рассвета шли разговоры.
Шхуна прогостила в Хади два дня.
Римский-Корсаков предложил Бошняку из своих запасов шесть ведер вина. Для строившегося на берегу барака он приказал из люков шхуны вынуть стекла, какие только возможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183