– Че ты говоришь? – сказал ему Камбала. – Ты сам работать не умеешь, спину гнешь худо, а учишь! Поехал бы работать как кули?
– Он новое людям говорит! – заступился Сплин.
– Че новое? Это еще до рождения Христова у нас было общество и артель. Общая земля. Отобрали все у богатых! И сейчас так делают… А че он? Не знает ничего!
Сашка плюнул и ушел. Женщины, сидевшие в углу тихой кучкой, чуть слышно запели грустную песню.
Василий услыхал еще слабый, но уже выводивший всех в силу знакомый голос.
Федосеич достал бутылку водки и пригубил.
– Красивый ты, Васька! – сказал он вдруг. – Надо бы тебя во флот. Таких берут. Шкипер на корабль возьмет в любое государство… Таких белых, русых, здоровых любят на кораблях. Флот плавает по всему свету, и везде видят, какой у них в государстве красивый народ. Вот, мол, у нас! А придешь к ним в порт, там крючки, мелкота, черные как вороны, каркают по-всякому, менялы зазывают кто куда может, людей сманивают с конвертов на пароходы. Или бывают черны волосом, тоже красивые, с таким отливом. Это итальянцы. А потом все смешается, и не знаешь, кого били и кто тебя, все государства.
– Зачем дерутся?
– Да все из-за того же!
Дуня вышла из угла и приподняла над шалью плечи в сборчатой кофте.
– Круши! – сказал Спирька, только что испытавший вкус матросовой бутылки.
Хор грянул плясовую, Тимоха защелкал ложками и прошелся, раздвигая круг.
– Помнишь, как Ванька Бердышов, тварь, тигр, все тебя выбирал? «Эх, Дуня, ягода моя, пошто любишь ты Ивана?» Под энту же песню.
– Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява, – грянул хор.
Тимоха бил дробь, как бывалый лошкарь, и слегка пританцовывал. Дуня поплыла.
– Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява! – повторила она.
– Гуляй, пока потоп! Вода спадет, кроме работы, ничего не увидим! – кричал Тимоха.
– Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява! – словно молотами бил хор в перебой голосов.
– О-го-го-го-го-го-го! – басили мужики.
– Ух-хо-хо-хо-хо-хо-хо… – подхватывали парни.
– И-ии-их! – взвизгнула Ксенька.
– Эх, Дуня, ягода моя, за что ты любишь Ивана… – повторял хор.
– А я за то люблю Ивана, голова его кудрява… – в голос разухабисто орали молодые бабы.
Студент вспомнил, как он говорил сегодня с Дуней о будущей свободе и равноправии женщин. Сейчас он чувствовал себя слабым среди этого вдруг забушевавшего моря человеческой страсти.
И это были те же люди, которых он часто видел, они рыли и рыли свою мокрую землю.
«Они готовы… Готов ли я? Не прав ли Камбала? Может быть, они все больше меня знают?» – что-то кольнуло его неприятно. Дверь распахнулась, и вдруг грянула гармонь во всю растяжку. С копной кудрявых волос сияющий спиртонос – Андрюшка Городилов. Сейчас даже Егор почувствовал себя на миг побежденным. «Без спиртоносов и спирта ни один прииск еще не жил!» Он уже это знал. Сейчас не гнать же его…
Андрею уступили место, подали табурет. От нечего делать на досуге, Ломов изладил мебель президенту.
Дуня низко поклонилась и выбрала Василия. Он ударил себя по сапогам и прошелся по избе. Дуня поплыла, как по воздуху. Она посмотрела на Ваську через плечо, и улыбнулась ему застенчиво, и выгнула плечо, и чуть заметно из-за другого плеча кинула лукавый взор сидевшему рядом с гармонистом Илье, а потом зажмурилась от восторга и скрытой нерастраченной силы.
Кто-то говорил Егору в ухо:
– Нация твоя разбежалась, Егор Кондратьевич! Курские сбежали. Сапогов уперся. Вся артель Никиты уехала отдыхать к нему на Утес. Народу стало меньше.
– Хлеба меньше идет! – сказал другой голос.
– Да, намыли, и хватит! Я тоже завтра помчусь с большой водой. А то далеко ли до греха!
Катька затянула концы платочка. Ее вывел Налим, И она скромно поклонилась.
– Ну, чертова кукла! – сказал ей Налим.
– А ну, покажи им зубки, сельдяная акула! – сказал отец.
Налим, заломив голову и подпирая ладонью затылок, заходил в присядке.
– Дай-ка мне гармонь, – обратился Федосеич к Андрюшке. – А ну, Катька, как отец учил, давай по-морскому. Налим, не мешай ей, она без тебя лучше спляшет. Не ты тут…
Катька легко запрыгала, разводя руками, и сначала слегка пробарабанила каблуками по всей комнате, а после забила в пол так, словно на ней были не легкие башмачки, а матросские сапоги. Она плясала, как мальчишка, все быстрей и быстрей и, не прекращая танца, успевала побывать во всех концах комнаты, словно работала, как паровая машина.
Сильно выпивший Налим и стеснявшийся Васька отступились. Теперь плясали лишь Катерина и Авдотья. То наплывая, то отступая по очереди, они, казалось, желали озадачить друг друга, отбивая ногами, как по телеграфу, вопросы и ответы.
То спокойно и плавно, то бурно, словно кидались они к новому оружию, потом разбегались порознь и забывали друг о друге. Дуня плыла по кругу, глядя на Ваську из-за плеча. «Мне все обидно, я не знаю почему… – как будто говорила она. – Но ты меня уж больше никогда не увидишь, далекий дружок, моя придуманная утеха… Но я пережила с тех пор много, перешла горы, хотя никто и не видел… Я уж не прежняя девчонка-плясунья!»
«А я жить хочу! – как огонь в костре билась Катерина. – Мне силу некуда девать, смотрите, какой я заморыш – сельдяной акуленок!.. Я забью тебя… Куда тебе, рожавшей бабе, тягаться!»
«Да, я нарожала детей, род целый от меня, и я еще смогу не хуже тебя!» – отвечала Дуня и выбила дробь не хуже Катьки.
– Давай, давай! – сказала ей Катя холодно, словно вызывала ее на неравный бой.
«Нет, меня еще никто не наказывал!» – отвечала Дуня. И руки и глаза ее опять плели сети и заманивали кого-то. Катька разозлилась. И ей хотелось играть, дразнить и заманивать. Эта красавица была опытней ее, коварней.
– Это я учил! – сказал матрос. – Видишь, у вас так не пляшут. А ты, цыган, чего сидишь? Иди спляши.
– Я цыган, дорогой, а плясать не умею. Всю жизнь в деле, господа, и некогда мне плясать. Молодой был не плясал…
– Катька, давай еще… Андрюха, на, возьми гармонь, бери с рук, пущай они хлещутся не переставая.
И, не прерывая музыки, Андрей перехватил плясовые стоны с рук матроса. Гармонь заходила бойчей.
– Ог-о! – воскликнула Катька, и еще быстрей заходили ее руки и ноги, успевая отбить такт.
– Дава-ай! Покажи имя всем! Всей империи Российской! А я тоже плясать любил, – рассказывал уставший матрос. – А еще драться. Мы всегда старались с англичанами. Куда ни приди – они. Гонконг, Шанхай – они. В Индию нас не посылали из-за них. Они Индию берегут, не любят, если мы туда заходим. Суэц – их же! Капский мыс – везде! Другие не так дерутся, как они. Но их все же трудно раззадорить.
– А вот, говорят, у них бокс?
– Да, это появилось.
– Раскручивают кулаки?
– Нет, бьют с поворотом.
– И получается?
– Как же… Как пятак или свинчатка в руке. Он бьет и телом поворачивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115