Ловко попадет, и уляжешься… Другой даст руку и подымет. Смотря какой характер… С ними надо быстро бить, пока он еще не опомнился.
Как дашь ему хорошую оплеуху со звоном, ну, паря, он вспыхнет, обозлится. Тогда пойдет. С ними-то всегда драться интересно. Придем в порт, если их суда стоят – хорошо. Ага, ребята, драка будет. При встрече стоим в почетном карауле, лицом к лицу. Они еще не поймут, чо мы такое… Катька, давай! Хлещи!..
– А че хорошего, – сказал Спирька, – моя же родная дочь опять загубит кого-нибудь.
– Разве она загубила? – спросил Егор.
– Только ты, может, еще не догадался, – ответил Спиридон Шишкин. – Кого загубит, кому жизнь произведет…
– А ну еще чуть-чуть побыстрей! – ласково сказала Дуняша, подбежав к Андрею.
Пьяные зрители начинали уставать.
– Ты играй, – сказал Федосеич гармонисту, – а я лягу под скамейку. Устанешь – разбуди, как на собачью вахту. Меня в сон клонит. Я до сих пор засыпаю не вовремя и все просыпаюсь. Жизнь моя разделена на вахты!
Он залез под лавку и захрапел.
– Гляди, ну, гляди, че они вытворяют… Вода бы не поднялась опять! – удивлялся Силин.
– Доказывают друг дружке! – сказала толстая баба с родимым пятном и ушла.
– Че-то, видать, не поделили!
– Чо нам делить! – воскликнула Катя и развела рукой широко, как пьяный мужик, и обхватила Дуняшу на лету и поцеловала ее. – Вот как любим друг друга!
И, разводя руками свои широкие платки, с открытыми волосами, в широких больших развевающихся юбках, они покружились вокруг друг друга, как две огромные яркие бабочки.
Федосеич, видно, подремал и вылез из-под лавки. Андрюшка играл с закрытыми глазами.
– Ты ужо спишь… Давай еще я, – сказал матрос.
Васька откуда-то вернулся, вбежал в дверь и кинулся в пляс… Илья соскочил и пошел ползунком.
– Хватит, бабы! Дайте нам!
– Пошел ты! – сказала Катя.
– Иди, иди! Сдохнете! Все равно не победите.
– Да, нашла коса на камень…
Дуня кинулась к Илье, Катя – к Василию. Ее разбирала досада. Она очень давно ждала Дуню и хотела видеть, что же в ней может всем нравиться. Васька ей показался сегодня растерянным. Он выбегал, выпивал или сидел, как филин, и хлопал ушами, когда эта красотка разговаривала с ним глазами и ногами.
– Без сердца она с тобой! Играла с дураком!
«Разве этого стоит Васька?» – думала она.
Катя и Василий вышли из дому. Шумел ветер, и шумела река.
Катерина отошла немного, разбежалась и, размахнувшись, ударила Ваську изо всех сил по уху.
– Ты что? – удивился он.
Она ударила его с другой стороны.
– Я тебе как дам сейчас еще раз…
– Врешь ты, Ксенька, что они в грехе живут, быть не может, – говорили утром бабы у пекарни, – она его вчера так хлестала! Видно, уж давно обвенчаны, не год и не два.
– Мало еще ему! – сказала Татьяна.
«Будет знать, как баловаться!» – подумал Егор.
– Тятенька, что к завтраку велите приготовить? – подбежала Катюша. – А как работу, будем ли седне начинать? Забой-то сохнет.
* * *
За сопкой из ущелья, как из трубы, несся дым на утихшую реку сплошными клубами. Солнца не было видно, только огненное пятнышко в небе, как пятачок.
Егор, Гуран и Сашка отправились в поход по приискам своей республики. По слухам, почти по всей реке теперь стояли шалаши и палатки.
Вода спа?ла, и целые деревья висели высоко в ветвях тайги. Там же остались коряги, рассохи. Весь лес в полосах пены. А на возвышенностях опять обгорелая сопка, болота, белый багульник, пойменный лес в свежей зелени, но среди разграбленной, разбитой наводнением природы вид его печальный. А на сухой высокой сопке опять все горит. У высокого тополя белеет балаган.
– Егору Кондратьевичу! Почтение! – старатели в шляпах и платках и в длинных рубахах оставляли лотки.
– Кто же лес зажег?
– Не мы. Христом-богом, не мы…
Чем выше поднимались по реке, тем меньше было старателей. Начались почти безлюдные места. Весь лес переломан наводнением, а пески чисты, все промыто – и леса и острова. Трава, как скошенная, огромными сплошными копнами на целые версты лежит на островах.
А в горах бушует пожар, и никто нигде не признавался и не мог объяснить, отчего горит лес. Кто-то же поджег его?
Наутро Егор, Гуран и Сашка опять взмахивали шестами и забирались все выше, все ближе к снегам. Воздух стал чище, а солнце все еще без лучей, словно блин или крышка от медной кастрюли катится по сопкам.
Ломило ноги и руки.
«Будет дождь!» – подумал Егор.
Ночью началась гроза. Ночевали у страшных чудовищ на берегу, и молния озаряла их белые голые тела.
Утром небо очистилось и пожары утихли. Прошли самый большой кривун, перетащили лодку через завалы, видели лед на берегу, голубые и зеленые козырьки – остатки наледей. Целые уступы волнистого льда виднелись в ущелье.
– Ложись! – крикнул Егор.
– О-е-ха! – воскликнул Сашка и припал ничком.
Лодку стало сносить.
– Кто?
– Человек целился, – сказал Егор.
Подняли головы, загнали лодку в залив, взяли оружие и вышли на берег.
– Меня тут стреляют уже не в первый раз…
* * *
Когда Егор вернулся, собрав десятину с дальних приисков, дела как посыпались на него.
– Надо запрет на вход на прииск для каторжных! – говорил Силин.
Пришел китаец, помогавший Ксеньке в пекарне.
– Моя раньше работай на пароходе! – сказал он Егору. – На тот год моя хочу открыть ресторан. Можно японский ресторан. Привезу японская мадама.
– Что такое ресторан? – спросил Силин.
– Харчевка! – объяснил Камбала.
– Андрюшка опять спиртом торгует, – доложил Гаврюшка.
– Пусть живет, – сказал Силин.
– Че пусть живет? – рассердился Сашка. – Я бы его выгнал.
– Видишь, как он весело играет.
– Мало ли кто играет…
– Еще приехал японец, – сказал Гаврюшка, – у него русских денег нет. Есть иностранное серебро… Как ценить, какой курс? Черт знает! Он привез японские шелка. Хочет открыть магазин. Пускать ли его? Такие шелка, такой красоты, что все сойдут с ума!
Очкастый приехал за хлебом, а потом зашел в контору. Егор сидел там в одиночестве и шил сапоги.
– Я скажу, что я очень рад, что вас выбрали президентом! Егор Кондратьевич! Выбрали лучшего! Конечно, правда! Но, Егор Кондратьевич, постройка пекарни – умное дело, иначе что бы люди делали в такое бедствие! Но что-то я еще хочу вам сказать.
Егор любил шить сапоги, умел шить и любил слушать кого-нибудь в это время.
– Президент должен быть на высоте человеческого понимания. Но есть люди, которые не понимают вашего благородства. И это несправедливо.
– А ты хлеб взял?
– Да… Но у меня к вам есть вопрос. Народ встревожен.
– Чем?
– Люди говорят, что ваша Катя была замужем до брака с Василием.
– Нет, не была – ответил Егор.
– Вы, Егор Кондратьевич, очень смело поступаете. Как можно? Молодые у вас все лето живут невенчаны, и разговоры об этом идут по всем приискам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Как дашь ему хорошую оплеуху со звоном, ну, паря, он вспыхнет, обозлится. Тогда пойдет. С ними-то всегда драться интересно. Придем в порт, если их суда стоят – хорошо. Ага, ребята, драка будет. При встрече стоим в почетном карауле, лицом к лицу. Они еще не поймут, чо мы такое… Катька, давай! Хлещи!..
– А че хорошего, – сказал Спирька, – моя же родная дочь опять загубит кого-нибудь.
– Разве она загубила? – спросил Егор.
– Только ты, может, еще не догадался, – ответил Спиридон Шишкин. – Кого загубит, кому жизнь произведет…
– А ну еще чуть-чуть побыстрей! – ласково сказала Дуняша, подбежав к Андрею.
Пьяные зрители начинали уставать.
– Ты играй, – сказал Федосеич гармонисту, – а я лягу под скамейку. Устанешь – разбуди, как на собачью вахту. Меня в сон клонит. Я до сих пор засыпаю не вовремя и все просыпаюсь. Жизнь моя разделена на вахты!
Он залез под лавку и захрапел.
– Гляди, ну, гляди, че они вытворяют… Вода бы не поднялась опять! – удивлялся Силин.
– Доказывают друг дружке! – сказала толстая баба с родимым пятном и ушла.
– Че-то, видать, не поделили!
– Чо нам делить! – воскликнула Катя и развела рукой широко, как пьяный мужик, и обхватила Дуняшу на лету и поцеловала ее. – Вот как любим друг друга!
И, разводя руками свои широкие платки, с открытыми волосами, в широких больших развевающихся юбках, они покружились вокруг друг друга, как две огромные яркие бабочки.
Федосеич, видно, подремал и вылез из-под лавки. Андрюшка играл с закрытыми глазами.
– Ты ужо спишь… Давай еще я, – сказал матрос.
Васька откуда-то вернулся, вбежал в дверь и кинулся в пляс… Илья соскочил и пошел ползунком.
– Хватит, бабы! Дайте нам!
– Пошел ты! – сказала Катя.
– Иди, иди! Сдохнете! Все равно не победите.
– Да, нашла коса на камень…
Дуня кинулась к Илье, Катя – к Василию. Ее разбирала досада. Она очень давно ждала Дуню и хотела видеть, что же в ней может всем нравиться. Васька ей показался сегодня растерянным. Он выбегал, выпивал или сидел, как филин, и хлопал ушами, когда эта красотка разговаривала с ним глазами и ногами.
– Без сердца она с тобой! Играла с дураком!
«Разве этого стоит Васька?» – думала она.
Катя и Василий вышли из дому. Шумел ветер, и шумела река.
Катерина отошла немного, разбежалась и, размахнувшись, ударила Ваську изо всех сил по уху.
– Ты что? – удивился он.
Она ударила его с другой стороны.
– Я тебе как дам сейчас еще раз…
– Врешь ты, Ксенька, что они в грехе живут, быть не может, – говорили утром бабы у пекарни, – она его вчера так хлестала! Видно, уж давно обвенчаны, не год и не два.
– Мало еще ему! – сказала Татьяна.
«Будет знать, как баловаться!» – подумал Егор.
– Тятенька, что к завтраку велите приготовить? – подбежала Катюша. – А как работу, будем ли седне начинать? Забой-то сохнет.
* * *
За сопкой из ущелья, как из трубы, несся дым на утихшую реку сплошными клубами. Солнца не было видно, только огненное пятнышко в небе, как пятачок.
Егор, Гуран и Сашка отправились в поход по приискам своей республики. По слухам, почти по всей реке теперь стояли шалаши и палатки.
Вода спа?ла, и целые деревья висели высоко в ветвях тайги. Там же остались коряги, рассохи. Весь лес в полосах пены. А на возвышенностях опять обгорелая сопка, болота, белый багульник, пойменный лес в свежей зелени, но среди разграбленной, разбитой наводнением природы вид его печальный. А на сухой высокой сопке опять все горит. У высокого тополя белеет балаган.
– Егору Кондратьевичу! Почтение! – старатели в шляпах и платках и в длинных рубахах оставляли лотки.
– Кто же лес зажег?
– Не мы. Христом-богом, не мы…
Чем выше поднимались по реке, тем меньше было старателей. Начались почти безлюдные места. Весь лес переломан наводнением, а пески чисты, все промыто – и леса и острова. Трава, как скошенная, огромными сплошными копнами на целые версты лежит на островах.
А в горах бушует пожар, и никто нигде не признавался и не мог объяснить, отчего горит лес. Кто-то же поджег его?
Наутро Егор, Гуран и Сашка опять взмахивали шестами и забирались все выше, все ближе к снегам. Воздух стал чище, а солнце все еще без лучей, словно блин или крышка от медной кастрюли катится по сопкам.
Ломило ноги и руки.
«Будет дождь!» – подумал Егор.
Ночью началась гроза. Ночевали у страшных чудовищ на берегу, и молния озаряла их белые голые тела.
Утром небо очистилось и пожары утихли. Прошли самый большой кривун, перетащили лодку через завалы, видели лед на берегу, голубые и зеленые козырьки – остатки наледей. Целые уступы волнистого льда виднелись в ущелье.
– Ложись! – крикнул Егор.
– О-е-ха! – воскликнул Сашка и припал ничком.
Лодку стало сносить.
– Кто?
– Человек целился, – сказал Егор.
Подняли головы, загнали лодку в залив, взяли оружие и вышли на берег.
– Меня тут стреляют уже не в первый раз…
* * *
Когда Егор вернулся, собрав десятину с дальних приисков, дела как посыпались на него.
– Надо запрет на вход на прииск для каторжных! – говорил Силин.
Пришел китаец, помогавший Ксеньке в пекарне.
– Моя раньше работай на пароходе! – сказал он Егору. – На тот год моя хочу открыть ресторан. Можно японский ресторан. Привезу японская мадама.
– Что такое ресторан? – спросил Силин.
– Харчевка! – объяснил Камбала.
– Андрюшка опять спиртом торгует, – доложил Гаврюшка.
– Пусть живет, – сказал Силин.
– Че пусть живет? – рассердился Сашка. – Я бы его выгнал.
– Видишь, как он весело играет.
– Мало ли кто играет…
– Еще приехал японец, – сказал Гаврюшка, – у него русских денег нет. Есть иностранное серебро… Как ценить, какой курс? Черт знает! Он привез японские шелка. Хочет открыть магазин. Пускать ли его? Такие шелка, такой красоты, что все сойдут с ума!
Очкастый приехал за хлебом, а потом зашел в контору. Егор сидел там в одиночестве и шил сапоги.
– Я скажу, что я очень рад, что вас выбрали президентом! Егор Кондратьевич! Выбрали лучшего! Конечно, правда! Но, Егор Кондратьевич, постройка пекарни – умное дело, иначе что бы люди делали в такое бедствие! Но что-то я еще хочу вам сказать.
Егор любил шить сапоги, умел шить и любил слушать кого-нибудь в это время.
– Президент должен быть на высоте человеческого понимания. Но есть люди, которые не понимают вашего благородства. И это несправедливо.
– А ты хлеб взял?
– Да… Но у меня к вам есть вопрос. Народ встревожен.
– Чем?
– Люди говорят, что ваша Катя была замужем до брака с Василием.
– Нет, не была – ответил Егор.
– Вы, Егор Кондратьевич, очень смело поступаете. Как можно? Молодые у вас все лето живут невенчаны, и разговоры об этом идут по всем приискам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115