– Но это неверно, Егор, я зря говорю. Надо быть богатым. Богатство двигает все, золото удержит тот, кто хочет добиться своего. И нам надо быть богатыми, Егор. Я уж жалею, что на сотни тысяч рублей сдавал золота, за бесценок, и оно пошло все туда же. Даже государственные казначейства во всех странах должны банкирам, банкиры дают субсидию на войну, и ловко это делают. Я был в гостях у банкира. Их дома в нескольких государствах. Жалко отдавать им наше золото после этого. Надо бы его держать, собирать. Казна задумала сделать золотой рубль. Значит, за песок можно будет брать золотые. Куда мы без денег! Я еще до поездки задумал с Афанасьевым открыть частный банк. Надо бы сделать его как-то общим, чтобы крестьяне несли вклады, золото, песок, самородки. У нас была бы сила, со временем мы ворочали бы большими делами. Подумай, Егор.
– Куда же эти капиталы? – спросил дед.
– Рядом океан. Он ничей. Вернее, все зарятся… Азия не чужая нам! Я же азиат, уж сколько поколений мы гураны! О своем беспокоюсь. Помнишь, паря дедка, ты меня бичом оттянул?
– Это помню еще, – сказал дед. – Старое лучше помню.
– Ты думаешь, за кого тебя чуть не убили? За справедливость? Нет. За банкиров! И все! Люди боятся кабалы…
– А бога забываем, – сказал дед.
Бабка поставила перед гостем деревянную латку с кедровыми орехами. И все стали щелкать орехи, как когда-то давно, в первые годы.
Стемнело. Вошли Татьяна и Дуняша. Иван продолжал рассказывать… Потом спросил Дуняшу про Пахома.
– Оп в отъезде. Бабушка зайти вас просила.
– Как же! Даже непременно! – обрадовался Иван. – Я так и хотел. Завтра?
– Как вам угодно будет.
– Закон старый! Петербургу удобно, чтобы серебрянка шла из Иркутска. Там сплав золота. А могли бы тут свой сплав золота произвести, – продолжал разговор Иван.
– На прииске печь для сплава хотели строить.
– Паря, слыхал! Петербург все вожжами к себе притянул и качает золото. А ведь из-за этого еще больше его уходит контрабандой на Кантон, в Шанхай. И оттуда опять в те же банки, только не через Сибирь, а кругосветным. Я золотыми дорогами проехал. Калифорнию тоже вытряхивают так же. Правда, у нас так же, но не для себя. Все лучшее у нас выскользает, а строят у нас винокуренные заводы, народ обучается пить. Паря, считается государственной обязанностью. За трезвость тебя исправник еще прежде не любил. С трезвого так не сорвешь. Герцог Лейхтенбергский, граф Игнатьев… В Париже – Ротшильд. Смешно, паря, и страшно, как люди губят друг друга из-за золота, рвут из рук, трясутся. И гибнут и продаются… И хорошие женщины гибнут зря. Паря, я даже подозреваю, не зря ли война. Я посмотрел и подумал, за что они там воюют. Пишут в газетах – война не для народа, для богатых. Все прочитают и опять же воюют, опять погонят народ, обуют, оденут, выкормленных. А кто-то же их родил, нянчил, дураков. Да мы лошадей больше жалеем. Кого убили в тайге, так уже все знают, столько разговоров…
* * *
Иван пошел к Бормотовым. Там появилось угощение. Старики просили Ивана довезти Дуняшу до Тамбовки на пароходе.
– Ильи-то нет, скучает. К матери гостить собралась, а непогода, – толковала Анисья, – сделай угождение. Любил, поди, когда-то дивчину, окажи ей покровительство, а то ей с детьми-то в лодке…
– Поезжай с ним! – сказала Арина. – Он тебя довезет.
– Да я за день сама доберусь! – отвечала Дуняша.
– Да что уж ты! Поди-ка, свой человек – обидишь! Он просит тебя. Не шути, осеннее время! С детьми-то не шути. Какая удалая нашлась!
ГЛАВА 22
Под железным бортом бухала желтая вода, и время от времени веер брызг обдавал палубу. Китайчонок водил ребятишек Дуни на палубу, показывал вентиляторы, рубку с дымившейся трубой, их окатило водой. Стекла рубки обливались, словно на них плескали непрерывно из ведер. Дети ушли.
В рубку вошел капитан и, приподнявшись на цыпочки и прищелкнув пальцами, сказал с восторгом:
– Какая красавица с нами едет!
Капитан из забайкальских казаков, ростом невысок. Усы и борода плохо растут, клочья густой черни торчат под скулами.
Иван стоял у штурвала. Он не ответил. Дуняша с детьми устроена в отдельной каюте. Оттуда все имущество Ивана вынесено и духа его нет.
Китайчонок с косой пособляет Дуняше, приносит кушанья с камбуза, все убирает, играет с детьми, как нянька. Он живо снял с ребят мокрые рубашки, выстирал, выгладил, принес перед обедом накрахмаленные.
На пароходе знают, что Иван взял в своей деревне пассажирку, какую-то свою родственницу. Баба сочная, молодая, гладкая.
Механик поднялся, постучал к ней в дверь, зашел в каюту. Он с черной головой в проседи.
– Как переносите качку? – спросил у Дуни.
– Мы привычны! – вежливо ответила Дуня.
– Пароход наш морской, ходим к Сахалину на промысла морской капусты. Бывали в Японии. Ведь это только говорят, мол, Япония. А на пароходе близко. Как отсюда до Николаевска. От Сахалина до их порта… Грузим капусту, идем во Владивосток и, если шторм, зайдем к японцам… Какой ты беленький! Смотри, тебя сороки украдут! – сказал он Павке. – Видите какая качка. Иван Карпыч у нас сам у руля сегодня. Он как вам приходится?
– Дяденька мой! – ответила Дуня.
«Одета в бархатное пальто с собольим воротником, не каждая барыня в таких мехах! – подумал механик. – Бердышов выказывает ей полное уважение, в каюту не заходит, позвал ее старшего парня в рубку, давал ему штурвал в руки. Велел зайти и спросить, не тревожит ли машина? Кажется, родственница из богатенькой семьи…»
Механик спустился к себе, где лязгали и бегали шатуны и поршни.
– Ну как, видал? – спросил его помощник.
– Видал.
– Теперь я пойду, вот я игрушку отнесу ребятам…
В рубку заглянула Дуняша.
– Здравствуйте! – сказала она.
Все заулыбались. И рулевой, и капитан, и сам Иван.
– Заходи, живо, а то снесет и прыгать за тобой придется, – ответил Иван.
Мальчик тер глаза.
– Уведи его, да побаюкай, – сказал Иван рулевому, – видишь, как его укачало. Посиди с ним.
Рулевой повел Семена в каюту. Капитан ушел отдыхать.
– Ты что грустна? – спросил Иван.
Дуня не ответила.
– Уходи ко мне от мужа, – сказал он.
– А разве так можно?
– А разве ты не видела, как на прииске люди живут?
– То на прииске!
– И всюду так. Теперь все можно…
– Нет, – ответила Дуня. – Нельзя.
– Все можно. Я уж тебе говорил, попы продажны. Мы с тобой уехали бы… Куда хочешь. Ну, скажи…
– Нет.
Иван видел, что она не гневается. Лицо ее не обманывает никогда. Ей приятно слышать все это. Казалось, она даже радуется – и словно отдыхает.
– Хочешь, я переложу руль, и пароход пойдет обратно, прямо в Хабаровку, полным ходом… На пароход – и во Владивосток… А оттуда…
Она молчала.
– Детей твоих бы я любил, как своих. Вместе с гнездом тебя выкраду.
– Поворачивай! – вдруг сказала она улыбаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Куда же эти капиталы? – спросил дед.
– Рядом океан. Он ничей. Вернее, все зарятся… Азия не чужая нам! Я же азиат, уж сколько поколений мы гураны! О своем беспокоюсь. Помнишь, паря дедка, ты меня бичом оттянул?
– Это помню еще, – сказал дед. – Старое лучше помню.
– Ты думаешь, за кого тебя чуть не убили? За справедливость? Нет. За банкиров! И все! Люди боятся кабалы…
– А бога забываем, – сказал дед.
Бабка поставила перед гостем деревянную латку с кедровыми орехами. И все стали щелкать орехи, как когда-то давно, в первые годы.
Стемнело. Вошли Татьяна и Дуняша. Иван продолжал рассказывать… Потом спросил Дуняшу про Пахома.
– Оп в отъезде. Бабушка зайти вас просила.
– Как же! Даже непременно! – обрадовался Иван. – Я так и хотел. Завтра?
– Как вам угодно будет.
– Закон старый! Петербургу удобно, чтобы серебрянка шла из Иркутска. Там сплав золота. А могли бы тут свой сплав золота произвести, – продолжал разговор Иван.
– На прииске печь для сплава хотели строить.
– Паря, слыхал! Петербург все вожжами к себе притянул и качает золото. А ведь из-за этого еще больше его уходит контрабандой на Кантон, в Шанхай. И оттуда опять в те же банки, только не через Сибирь, а кругосветным. Я золотыми дорогами проехал. Калифорнию тоже вытряхивают так же. Правда, у нас так же, но не для себя. Все лучшее у нас выскользает, а строят у нас винокуренные заводы, народ обучается пить. Паря, считается государственной обязанностью. За трезвость тебя исправник еще прежде не любил. С трезвого так не сорвешь. Герцог Лейхтенбергский, граф Игнатьев… В Париже – Ротшильд. Смешно, паря, и страшно, как люди губят друг друга из-за золота, рвут из рук, трясутся. И гибнут и продаются… И хорошие женщины гибнут зря. Паря, я даже подозреваю, не зря ли война. Я посмотрел и подумал, за что они там воюют. Пишут в газетах – война не для народа, для богатых. Все прочитают и опять же воюют, опять погонят народ, обуют, оденут, выкормленных. А кто-то же их родил, нянчил, дураков. Да мы лошадей больше жалеем. Кого убили в тайге, так уже все знают, столько разговоров…
* * *
Иван пошел к Бормотовым. Там появилось угощение. Старики просили Ивана довезти Дуняшу до Тамбовки на пароходе.
– Ильи-то нет, скучает. К матери гостить собралась, а непогода, – толковала Анисья, – сделай угождение. Любил, поди, когда-то дивчину, окажи ей покровительство, а то ей с детьми-то в лодке…
– Поезжай с ним! – сказала Арина. – Он тебя довезет.
– Да я за день сама доберусь! – отвечала Дуняша.
– Да что уж ты! Поди-ка, свой человек – обидишь! Он просит тебя. Не шути, осеннее время! С детьми-то не шути. Какая удалая нашлась!
ГЛАВА 22
Под железным бортом бухала желтая вода, и время от времени веер брызг обдавал палубу. Китайчонок водил ребятишек Дуни на палубу, показывал вентиляторы, рубку с дымившейся трубой, их окатило водой. Стекла рубки обливались, словно на них плескали непрерывно из ведер. Дети ушли.
В рубку вошел капитан и, приподнявшись на цыпочки и прищелкнув пальцами, сказал с восторгом:
– Какая красавица с нами едет!
Капитан из забайкальских казаков, ростом невысок. Усы и борода плохо растут, клочья густой черни торчат под скулами.
Иван стоял у штурвала. Он не ответил. Дуняша с детьми устроена в отдельной каюте. Оттуда все имущество Ивана вынесено и духа его нет.
Китайчонок с косой пособляет Дуняше, приносит кушанья с камбуза, все убирает, играет с детьми, как нянька. Он живо снял с ребят мокрые рубашки, выстирал, выгладил, принес перед обедом накрахмаленные.
На пароходе знают, что Иван взял в своей деревне пассажирку, какую-то свою родственницу. Баба сочная, молодая, гладкая.
Механик поднялся, постучал к ней в дверь, зашел в каюту. Он с черной головой в проседи.
– Как переносите качку? – спросил у Дуни.
– Мы привычны! – вежливо ответила Дуня.
– Пароход наш морской, ходим к Сахалину на промысла морской капусты. Бывали в Японии. Ведь это только говорят, мол, Япония. А на пароходе близко. Как отсюда до Николаевска. От Сахалина до их порта… Грузим капусту, идем во Владивосток и, если шторм, зайдем к японцам… Какой ты беленький! Смотри, тебя сороки украдут! – сказал он Павке. – Видите какая качка. Иван Карпыч у нас сам у руля сегодня. Он как вам приходится?
– Дяденька мой! – ответила Дуня.
«Одета в бархатное пальто с собольим воротником, не каждая барыня в таких мехах! – подумал механик. – Бердышов выказывает ей полное уважение, в каюту не заходит, позвал ее старшего парня в рубку, давал ему штурвал в руки. Велел зайти и спросить, не тревожит ли машина? Кажется, родственница из богатенькой семьи…»
Механик спустился к себе, где лязгали и бегали шатуны и поршни.
– Ну как, видал? – спросил его помощник.
– Видал.
– Теперь я пойду, вот я игрушку отнесу ребятам…
В рубку заглянула Дуняша.
– Здравствуйте! – сказала она.
Все заулыбались. И рулевой, и капитан, и сам Иван.
– Заходи, живо, а то снесет и прыгать за тобой придется, – ответил Иван.
Мальчик тер глаза.
– Уведи его, да побаюкай, – сказал Иван рулевому, – видишь, как его укачало. Посиди с ним.
Рулевой повел Семена в каюту. Капитан ушел отдыхать.
– Ты что грустна? – спросил Иван.
Дуня не ответила.
– Уходи ко мне от мужа, – сказал он.
– А разве так можно?
– А разве ты не видела, как на прииске люди живут?
– То на прииске!
– И всюду так. Теперь все можно…
– Нет, – ответила Дуня. – Нельзя.
– Все можно. Я уж тебе говорил, попы продажны. Мы с тобой уехали бы… Куда хочешь. Ну, скажи…
– Нет.
Иван видел, что она не гневается. Лицо ее не обманывает никогда. Ей приятно слышать все это. Казалось, она даже радуется – и словно отдыхает.
– Хочешь, я переложу руль, и пароход пойдет обратно, прямо в Хабаровку, полным ходом… На пароход – и во Владивосток… А оттуда…
Она молчала.
– Детей твоих бы я любил, как своих. Вместе с гнездом тебя выкраду.
– Поворачивай! – вдруг сказала она улыбаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115