Гольды вышли из деревни встречать его.
– Бердышов! – со страхом переговаривались они.
Иван купил у них лодку, поел талы, посидел в фанзе, потолковал, рассказывая по-гольдски о Франции и Германии. В полдень он уже гнал лодку под парусом через Амур и, налегая на весла, вошел в протоку и помчался между островами. А ветер крепчал и становилось все холодней…
ГЛАВА 23
Дуня правила парусом, а когда ветер переменился, стала толкаться шестом. Она шла под самым берегом, и удары ветра приносили какую-то желтую шелуху из густых, ложившихся, как волны, трав.
Дуняша мчалась вперед, а мысли ее несло против желания назад.
Начался дождь. Она успела загнать лодку в знакомое озерцо и пристала к берегу, где стояло старое охотничье зимовье. Ветер разгулялся и завывал все сильней, казалось, продувал насквозь лачугу. Дуня достала из-под нар сложенные дрова и посуду, выбежала на дождь, набрала в ведра воды и затопила железную печь.
У нее с собой был свежий хлеб, копченое мясо, хорошая сушеная рыба, консервы, сахар, чай и ягода.
Она разделась, вымылась и, надев чистую рубашку, развесила свою одежду по избе. На улице становилось совсем темно, и казалось, что наступили сумерки.
Одеяло и постель у нее были с собой. Она все расстелила. Ей все время чудилось, что скрипят уключины весел, в шуме волн слышался чей-то голос. Она почувствовала, что все время ждет кого-то, и подумала, что не едет на прииск, а бежит.
Тихо горели дрова. Дуня стояла над постелью как бы в нерешительности.
Дверь распахнулась и хлопнула, словно от сильного ветра. В зимовье вошел Иван.
Дуня обняла его, ее горячие руки скользнули по его тяжелой мокрой одежде. Она поцеловала его и, расстегивая пуговицы, прильнула к его груди, и опять стала целовать горячо. Мгновениями она с удивлением рассматривала его лицо, словно никогда не видела его.
– А где же твой пароход?
– Я все бросил! Как ты велела. Нету у меня парохода. Я молодой, бедный. Никакого языка, кроме гуранского, не знаю. Я вольный охотник…
Он быстро сорвал с себя плащ и куртку, бросил шапку.
– Пока ты росла, я ждал, как охотник… Добаловался до богатства… А теперь – опять к тебе! На лодке, один. Я тебя нашел, нашел… Мне, кроме тебя, никого и не надо!
– Если бы ты был бедный! – зажмурившись от восторга, сказала Дуня и отступила. – Ах, если бы!
Дуня и Иван спали обнявшись под тяжелым меховым одеялом.
– Я, как собака, много лет хожу за тобой, – говорил он ночью. – И доходился.
Утром буря стихла.
– Осень! – сказал он, слыша сухой звон листвы.
– Да, осень.
– А был тогда март. Перед весной.
– Так же у отца, как теперь, за поскотиной табунились жеребята.
– Я печь затоплю!
– А я на что? На что у тебя парень молодой? Живо, давай, Иван, крутись! – крикнул он себе.
Ловко и наскоро приодевшись, он налегке выскочил из зимовья, стал что-то крушить топором. Внес охапку дров. Умело и не торопясь затопил.
– Сухие поленья! Диво!
Огонь запылал. Ее лицо смеялось радостно из-за вихров медвежьего одеяла.
Он словно пронырнул надо всем одеялом, и мохнатая бурая голова со ртом до ушей появилась рядом с ней на ее подушке. Теперь меховое одеяло на китайском шелку закрывало половину ее лица.
Дуня притихла. Ее глаза стали серьезны. Иван прильнул к ее груди, мягко положил руку на плечо. Она поцеловала его долгим поцелуем, словно говорила о чем-то очень важном. Но ее серьезность вдруг растаяла, открылись ровные зубы, ее лицо изменилось, и руки оплели его шею.
Пылал очаг в зимовье, и было тихо.
* * *
– А че будем жрать? – вдруг сказал Бердышов.
– Мне не хочется.
– А я отощал. Я ли не Ванька-тигр. Сейчас сгребу себе добычу… Хозяйка моя! Хозяйничай! А я пойду добывать пропитание!
Он затянул ремни на сапогах, надел пояс с револьвером и патронташем, взял ружье и ушел.
Куча смятой одежды лежала перед ней. Она стала все разбирать. Первый раз в жизни она держала его рубаху. Ее надо было повесить, все высушить и распрямить на горячем воздухе над печью.
Дверь скрипнула.
– Только ты не убеги! – сказал Иван, просовывая голову.
Она засмеялась.
– Я никуда не убегу!
Послышались глухие шаги, удалявшиеся в мокрую траву. Вскоре раздались выстрелы.
Когда-то Дуня хаживала в это зимовье. Спиридон охотился здесь на лосей. Лосиная Смерть подолгу бродил по окрестностям. Но кажется, что и место стало другим, и зимовье не то…
Дуня достала из-под нар котел, отнесла его на берег, вычистила песком и мелкой дресвой.
Иван тихо брел по глубокой, осенней траве.
– Сбежал твой сохатый? – спросила она.
Он вышел, обвешанный дичью.
– Чу, ты пойдешь за меня замуж? – спросил он тревожно.
– За бедного!
– Какой перелет! – сказал он, подымая голову и глядя на массу птиц. – В несколько этажей летят!
– Осень! – отвечала она.
– А тогда была зима!
– Нет, тогда была весна, – ответила она и заглянула ему в лицо.
– Дерзкие глаза у тебя, озорные! – сказал Иван.
Они вошли в свой дырявый, но жаркий дом.
– А помнишь, как я тебе дорогу перебежала?
– Помню…
– И жеребушку молоденькую помнишь?
Она пристально смотрела ему прямо в глаза. Она тронула щекой его щеку и замерла на миг, чувствуя, как часто бьется его кровь.
– Гуся жарить? – тихо шепнула она на ухо.
– Ково это?
– Гуся, я говорю, жарить?
– Паря, не знаю, жарить ли…
– Ты и обалдел! Эй, Иван! – постучала она по груди его, как в дверь. – А уток на похлебку? Ты – хозяин. Вели, что хочешь… Я все исполню…
– Погоди маленько… Я опомнюсь…
* * *
Бердышов вспомнил, как с Ильей и Васькой был он когда-то на озере Эворон. И показалось ему ночью, что он отторгнут от своего места в жизни.
Он вспомнил это, когда в открытом кабриолете катил с Жаннет по бульвару Мадлен, и она все показывала ему. Он с белой, накрахмаленной грудью, с бантом на лацкане, с розой в петлице, в котелке и перчатках. И рука на трости с золотым набалдашником.
– У кого есть деньги, тот не бывает стар. А ты молодой и сильный. И рост высокий и ты красивый! – говорила она ему.
Весь бульвар в цветах и подоконники на этажах тоже в цветах. Кто-то бросил им в экипаж эту красную розу. Даже большие розовые и светло-желтые дома кажутся Ивану каменными цветами.
Они познакомились случайно, в магазине. А на другой день он послал ей цветы и подарок.
– Сибирь! О! Строганов! – говорила она. А Иван еще не знал, кто такой Строганов. «Строганов, идемте танцевать!» – говорила она.
Он чувствовал, как радуется эта маленькая девушка. Ей вдруг стали доступны удовольствия ее родного города.
Он познакомился с ее матерью. Он бывал с Жаннет в кабаре, среди богатой публики. Она повела его в Большую Оперу на балет. И там он вспомнил, как когда-то небогатым торгашом в ночь на озере Эворон мечтал о другой жизни и ждал…
Жаннет сначала испугалась: уж слишком дорог был первый его подарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Бердышов! – со страхом переговаривались они.
Иван купил у них лодку, поел талы, посидел в фанзе, потолковал, рассказывая по-гольдски о Франции и Германии. В полдень он уже гнал лодку под парусом через Амур и, налегая на весла, вошел в протоку и помчался между островами. А ветер крепчал и становилось все холодней…
ГЛАВА 23
Дуня правила парусом, а когда ветер переменился, стала толкаться шестом. Она шла под самым берегом, и удары ветра приносили какую-то желтую шелуху из густых, ложившихся, как волны, трав.
Дуняша мчалась вперед, а мысли ее несло против желания назад.
Начался дождь. Она успела загнать лодку в знакомое озерцо и пристала к берегу, где стояло старое охотничье зимовье. Ветер разгулялся и завывал все сильней, казалось, продувал насквозь лачугу. Дуня достала из-под нар сложенные дрова и посуду, выбежала на дождь, набрала в ведра воды и затопила железную печь.
У нее с собой был свежий хлеб, копченое мясо, хорошая сушеная рыба, консервы, сахар, чай и ягода.
Она разделась, вымылась и, надев чистую рубашку, развесила свою одежду по избе. На улице становилось совсем темно, и казалось, что наступили сумерки.
Одеяло и постель у нее были с собой. Она все расстелила. Ей все время чудилось, что скрипят уключины весел, в шуме волн слышался чей-то голос. Она почувствовала, что все время ждет кого-то, и подумала, что не едет на прииск, а бежит.
Тихо горели дрова. Дуня стояла над постелью как бы в нерешительности.
Дверь распахнулась и хлопнула, словно от сильного ветра. В зимовье вошел Иван.
Дуня обняла его, ее горячие руки скользнули по его тяжелой мокрой одежде. Она поцеловала его и, расстегивая пуговицы, прильнула к его груди, и опять стала целовать горячо. Мгновениями она с удивлением рассматривала его лицо, словно никогда не видела его.
– А где же твой пароход?
– Я все бросил! Как ты велела. Нету у меня парохода. Я молодой, бедный. Никакого языка, кроме гуранского, не знаю. Я вольный охотник…
Он быстро сорвал с себя плащ и куртку, бросил шапку.
– Пока ты росла, я ждал, как охотник… Добаловался до богатства… А теперь – опять к тебе! На лодке, один. Я тебя нашел, нашел… Мне, кроме тебя, никого и не надо!
– Если бы ты был бедный! – зажмурившись от восторга, сказала Дуня и отступила. – Ах, если бы!
Дуня и Иван спали обнявшись под тяжелым меховым одеялом.
– Я, как собака, много лет хожу за тобой, – говорил он ночью. – И доходился.
Утром буря стихла.
– Осень! – сказал он, слыша сухой звон листвы.
– Да, осень.
– А был тогда март. Перед весной.
– Так же у отца, как теперь, за поскотиной табунились жеребята.
– Я печь затоплю!
– А я на что? На что у тебя парень молодой? Живо, давай, Иван, крутись! – крикнул он себе.
Ловко и наскоро приодевшись, он налегке выскочил из зимовья, стал что-то крушить топором. Внес охапку дров. Умело и не торопясь затопил.
– Сухие поленья! Диво!
Огонь запылал. Ее лицо смеялось радостно из-за вихров медвежьего одеяла.
Он словно пронырнул надо всем одеялом, и мохнатая бурая голова со ртом до ушей появилась рядом с ней на ее подушке. Теперь меховое одеяло на китайском шелку закрывало половину ее лица.
Дуня притихла. Ее глаза стали серьезны. Иван прильнул к ее груди, мягко положил руку на плечо. Она поцеловала его долгим поцелуем, словно говорила о чем-то очень важном. Но ее серьезность вдруг растаяла, открылись ровные зубы, ее лицо изменилось, и руки оплели его шею.
Пылал очаг в зимовье, и было тихо.
* * *
– А че будем жрать? – вдруг сказал Бердышов.
– Мне не хочется.
– А я отощал. Я ли не Ванька-тигр. Сейчас сгребу себе добычу… Хозяйка моя! Хозяйничай! А я пойду добывать пропитание!
Он затянул ремни на сапогах, надел пояс с револьвером и патронташем, взял ружье и ушел.
Куча смятой одежды лежала перед ней. Она стала все разбирать. Первый раз в жизни она держала его рубаху. Ее надо было повесить, все высушить и распрямить на горячем воздухе над печью.
Дверь скрипнула.
– Только ты не убеги! – сказал Иван, просовывая голову.
Она засмеялась.
– Я никуда не убегу!
Послышались глухие шаги, удалявшиеся в мокрую траву. Вскоре раздались выстрелы.
Когда-то Дуня хаживала в это зимовье. Спиридон охотился здесь на лосей. Лосиная Смерть подолгу бродил по окрестностям. Но кажется, что и место стало другим, и зимовье не то…
Дуня достала из-под нар котел, отнесла его на берег, вычистила песком и мелкой дресвой.
Иван тихо брел по глубокой, осенней траве.
– Сбежал твой сохатый? – спросила она.
Он вышел, обвешанный дичью.
– Чу, ты пойдешь за меня замуж? – спросил он тревожно.
– За бедного!
– Какой перелет! – сказал он, подымая голову и глядя на массу птиц. – В несколько этажей летят!
– Осень! – отвечала она.
– А тогда была зима!
– Нет, тогда была весна, – ответила она и заглянула ему в лицо.
– Дерзкие глаза у тебя, озорные! – сказал Иван.
Они вошли в свой дырявый, но жаркий дом.
– А помнишь, как я тебе дорогу перебежала?
– Помню…
– И жеребушку молоденькую помнишь?
Она пристально смотрела ему прямо в глаза. Она тронула щекой его щеку и замерла на миг, чувствуя, как часто бьется его кровь.
– Гуся жарить? – тихо шепнула она на ухо.
– Ково это?
– Гуся, я говорю, жарить?
– Паря, не знаю, жарить ли…
– Ты и обалдел! Эй, Иван! – постучала она по груди его, как в дверь. – А уток на похлебку? Ты – хозяин. Вели, что хочешь… Я все исполню…
– Погоди маленько… Я опомнюсь…
* * *
Бердышов вспомнил, как с Ильей и Васькой был он когда-то на озере Эворон. И показалось ему ночью, что он отторгнут от своего места в жизни.
Он вспомнил это, когда в открытом кабриолете катил с Жаннет по бульвару Мадлен, и она все показывала ему. Он с белой, накрахмаленной грудью, с бантом на лацкане, с розой в петлице, в котелке и перчатках. И рука на трости с золотым набалдашником.
– У кого есть деньги, тот не бывает стар. А ты молодой и сильный. И рост высокий и ты красивый! – говорила она ему.
Весь бульвар в цветах и подоконники на этажах тоже в цветах. Кто-то бросил им в экипаж эту красную розу. Даже большие розовые и светло-желтые дома кажутся Ивану каменными цветами.
Они познакомились случайно, в магазине. А на другой день он послал ей цветы и подарок.
– Сибирь! О! Строганов! – говорила она. А Иван еще не знал, кто такой Строганов. «Строганов, идемте танцевать!» – говорила она.
Он чувствовал, как радуется эта маленькая девушка. Ей вдруг стали доступны удовольствия ее родного города.
Он познакомился с ее матерью. Он бывал с Жаннет в кабаре, среди богатой публики. Она повела его в Большую Оперу на балет. И там он вспомнил, как когда-то небогатым торгашом в ночь на озере Эворон мечтал о другой жизни и ждал…
Жаннет сначала испугалась: уж слишком дорог был первый его подарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115